ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
242. В Тивериаде с Марией Магдалиной. Римлянин Крисп и поиски Истины
3 августа 1945.
1Когда лодка останавливается в маленькой Тивериадской гавани, несколько бездельников, прогуливавшихся у пристани, сбегаются посмотреть, кто же это прибыл. Среди них люди всяких сословий и национальностей. Так, длинные разноцветные еврейские одежды, космы и внушительные бороды израильтян соседствуют с более короткими и лишенными рукавов одеяниями из белой шерсти, с безбородыми лицами и короткими волосами мужественных римлян, и с еще более укороченными одеждами, что прикрывают стройные и изнеженные тела греков, которые, кажется, даже в их манере стоять воплотили искусство своей далекой родины, напоминая статуи богов, сошедших на Землю в человеческих телах, завернутые в свои мягкие туники, с классическими лицами под завитой и надушенной шевелюрой, с браслетами на руках, что сверкают во время заученных жестов.
К двум последним категориям лиц примешивается много женщин легкого поведения, поскольку и римляне, и греки не стесняются демонстрировать свои любовные связи на площадях и улицах, тогда как палестинцы от этого воздерживаются, при том что преспокойно практикуют свободную любовь с женщинами для развлечения у себя в домах. Это явствует из того, что куртизанки, несмотря на то, что их визави делают круглые глаза, запросто зовут по имени разных евреев, среди которых есть место и увешанному кистями фарисею.
2Иисус направляется в город, прямо туда, где скапливается более изящная публика. Изящная публика – то есть в большинстве своем римляне и греки с некоторыми вкраплениями придворных Ирода и иных людей, думаю, богатых торговцев с финикийского побережья близ Сидона и Тира, потому как говорят они об этих городах, да о рынках и кораблях. Здешние термы снаружи снабжены портиками, и они заполнены этой изящной и праздной публикой, которая тратит свое время на споры о крайне незначительных предметах: у кого какой любимый дискобол или кто ловчее и искусней в греко-римской борьбе. Или же они болтают о модах и о пирах и назначают свидания для увеселительных прогулок, приглашая самых красивых куртизанок или дам, что выходят надушенные и завитые из терм или из дворцов и стекаются в этот центр Тивериады, мраморный и художественно украшенный, словно какой-нибудь салон.
Естественно, прохождение их группы вызывает сильное любопытство, и оно становится прямо-таки нездоровым, когда кто-то узнает Иисуса, так как видел Его в Кесарии, а кто-то узнает Магдалину, несмотря на то, что она идет полностью укрытая плащом, с низко опущенным на лоб и на щеки белым покрывалом, укутавшись таким образом, да еще опустив голову, чтобы была видна лишь малая часть ее лица.
«Это тот Назарянин, который исцелил дочку Валерии», – говорит один римлянин.
Другой римлянин ему отвечает: «Я не прочь посмотреть на какое-нибудь чудо».
«А я бы охотно послушал Его речь. Говорят, что Он великий философ. Попросим Его выступить?» – вопрошает грек.
Другой грек отвечает: «Не надо вмешиваться, Теодат. Его проповеди про облака. Он подошел бы сочинителю трагедий для какой-нибудь сатиры».
«Не волнуйся, Аристобул. Похоже, что теперь Он спустился с облаков и ходит по твердой земле. Видишь, какая у Него свита из молодых красоток?» – шутит римлянин.
3«Но это же Мария из Магдалы! – вскрикивает грек и после зовет: – Луций! Корнелий! Тит! Смотрите-ка, там Мария!»
«Да это не она! Мария – в таком виде! Ты пьян?»
«Это она, говорю тебе. Я не могу обмануться, даже если она так замаскирована».
Римляне и греки протискиваются к группе апостолов, которые наискосок пересекают площадь, уставленную портиками и фонтанами.
К этим любопытным присоединяются и женщины, и как раз одна из них чуть ли не проникает Марии под покрывало, чтобы лучше ее рассмотреть, и ошеломленно видит, что это в самом деле она. «Что ты делаешь в этом обличье?» – спрашивает она и презрительно смеется.
Мария останавливается, выпрямляется, поднимает руку и открывает свое лицо, откидывая покрывало назад. И перед нами предстает Мария из Магдалы, властная госпожа по отношению ко всему презренному и владеющая, уже владеющая своими чувствами. «Да, это я, – произносит она своим великолепным голосом, и в ее прекрасных глазах блещут молнии. – Это я. И я снимаю покрывало, чтобы вы не подумали, будто мне неловко находиться вместе с этими святыми людьми».
«Ах! Ах! Мария со святыми! Да отойди от них! Не унижай сама себя!» – говорит женщина.
«Это я до сих пор была унижена. А сейчас уже нет».
«Да ты сошла с ума? Или это какая-то прихоть?» – говорит та.
Один римлянин, забавляясь и подмигивая, говорит: «Пойдем со мной. Я красивее и веселее, чем та плакальщица с усами, что подавляет жизнь и превращает ее в похороны».
«Жизнь прекрасна! Это торжество! Оргия веселья. Иди сюда. Я сумею превзойти всех, чтобы сделать тебя счастливой», – говорит молодой брюнет с лисьим, хотя и смазливым, лицом, собираясь до нее дотронуться.
«Назад! Не тронь меня. Ты правильно сказал: жизнь, которую ведете вы, это оргия. И из самых постыдных. Меня от нее тошнит».
«Ах! Ах! До недавнего времени, однако, это была и твоя жизнь», – отвечает грек.
«Теперь она прикидывается девственницей!» – ехидно ухмыляется какой-то иродианин.
«Ты погубишь своих святых! Твой Назарянин с тобой потеряет Свой нимб. Пойдем с нами», – не унимается римлянин.
«Лучше вы идите со мной вслед за Ним. Прекращайте быть животными и станьте хотя бы людьми».
Ей отвечает взрыв хохота и хор насмешек.
Лишь один пожилой римлянин говорит: «Имейте уважение к женщине. Она свободна поступать так, как хочет. Я ее оправдываю».
«Демагог! Слушай, ты вчера вечером не повредился от вина?» – спрашивает молодой.
«Нет. Он ипохондрик, оттого что у него болит спина», – отвечает ему другой.
«Пойди к Назарянину, и Он тебе ее почешет».
«Пойду, чтобы Он соскреб с меня ту грязь, которой я набрался от общения с вами», – реагирует пожилой.
«Ах! Крисп развратился в шестидесятилетнем возрасте!» – хохочут многие, образуя вокруг него кольцо.
4Однако мужчина, названный Криспом, не обращает внимание на эти насмешки и увязывается за Магдалиной, которая догоняет Иисуса, заходя в тень красивейшего здания, простирающегося в виде экседры на две стороны площади.
А Иисус уже схватился с каким-то книжником, который упрекает Его в том, что Он находится в Тивериаде и в такой компании.
«А ты-то почему здесь? Это по поводу нахождения в Тивериаде. И еще скажу тебе, что и в Тивериаде, и здесь даже более, чем где бы то ни было, есть души, которые нужно спасать», – отвечает ему Иисус.
«Их нельзя спасти: это язычники, иноверцы, грешники».
«Ради грешников Я и пришел. Чтобы познакомить их с истинным Богом. Всех. Я пришел также и ради тебя».
«Я не нуждаюсь ни в учителях, ни в искупителях. Я чист и образован».
«Если б ты был настолько чист, чтобы понимать свое состояние!»
«А Ты – чтобы знать, насколько предосудительно для Тебя быть в одной компании с блудницей».
«Я прощаю тебя, в том числе и от ее имени. Она своим смирением изглаживает свой грех. Ты же, из-за своей гордости, свои грехи удваиваешь».
«У меня нет грехов».
«Есть главный грех: в тебе нет любви».
Книжник произносит: «Ракá!» – и поворачивается спиной.
«Это я виновата, Учитель! – говорит Магдалина. И увидев бледность Девы Марии, со стоном произносит: – Прости меня. Я вызываю оскорбления в адрес Твоего Сына. Я уйду…»
«Нет. Ты останешься там, где ты есть. Я так хочу, – веско говорит Иисус с таким блеском в глазах, с таким величием во всем Своем облике, что на Него почти невозможно смотреть. И затем более мягко: – Ты останешься там, где ты есть. А если кому-то твое присутствие будет невыносимо, пусть этот кто-то и уходит, и только он один».
И Иисус трогается с места, направляясь в сторону западной части города.
5«Учитель!» – зовет Его тот пожилой и дородный римлянин, что защищал Магдалину.
Иисус оборачивается.
«Тебя называют Учителем, и я зову Тебя так же. Мне хотелось послушать Твои речи. Я наполовину философ и наполовину любитель наслаждений. Но, может быть, Тебе удалось бы сделать из меня честного человека».
Иисус пристально глядит на него и говорит: «Я покидаю этот город, где в людях царит низменное животное начало, а насмешка – превыше всего». И возобновляет движение.
Мужчина идет позади, потея и утруждаясь, поскольку Иисус шагает быстро, а сам он крупный и пожилой, да еще отягощенный пороками. Петр, оборачиваясь назад, сообщает о том Иисусу.
«Пускай себе идет. Не беспокойся об этом».
Некоторое время спустя вступает уже Искариот: «Но тот мужчина идет за нами. Это нехорошо!»
«Нехорошо почему? Из соображений сострадания или по иной причине?»
«Сострадания к нему? Нет. Потому что еще дальше за нами следует тот книжник и другие иудеи».
«Оставь их в покое. Но было бы лучше, если б ты пожалел его, а не себя».
«Тебя, Учитель».
«Нет: себя, Иуда. Будь искренним в понимании своих чувств и умей их признавать».
«А мне на самом деле жаль и того старика. Держась за Тобой, он перенапрягается, понимаешь?» – говорит Петр, обливаясь пóтом.
«Следовать за Совершенством всегда трудно, Симон».
Мужчина продолжает неустанно идти за ними, стараясь держаться поближе к женщинам, с которыми, однако, не пытается заговорить.
6Магдалина молча плачет под своим покрывалом.
«Не плачь, Мария, – утешает Богоматерь, беря ее за руку. – Потом мир начнет с тобой считаться. Эти первые дни наиболее болезненны».
«О, не для меня! А для Него. Если я буду вынуждена причинять Ему боль, я себе этого не прощу. Ты слышала, что сказал книжник? Мое общество для Него предосудительно».
«Бедная дочь! Да разве ты не знаешь, что эти речи шипят вокруг Него, как клубок змей, с тех пор, когда ты еще и не думала приходить к Нему? Симон говорил мне, что Его обвиняли в этом еще с прошлого года – за то, что Он исцелил одну прокаженную, некогда грешницу, которую Он видел только в момент совершения чуда и больше никогда, при том, что она старше Меня, Его Матери. Разве не знаешь, что Он был вынужден спешно покинуть Живописную Воду, потому что одна твоя несчастная сестра пришла туда ради своего искупления? Как они обвинят Его, если Он безгрешен? С помощью лжи. А где взять повод? В Его служении среди людей. Добрый поступок преподносится как доказательство вины. И, что бы Мой Сын ни делал, для них это все равно будет грехом. Уйди Он в затвор – будет повинен в том, что пренебрегает народом Божьим. Выйдет к народу Божьему – и в этом Он тоже повинен. Для них Он всегда виновен».
«Значит, они омерзительно злобны!»
«Нет. Они упорно закрыты для Света. Он, Мой Сын, вечно Непонятый. И будет все больше и больше непонятым».
«И Ты от этого не страдаешь? Ты кажешься мне такой безмятежной».
«Тише. Это как если бы Мое сердце было опоясано раскаленными шипами[1]. При каждом вздохе они колют Меня. Но лишь бы Он об этом не знал! Я представляюсь такой, чтобы поддержать Его Своей безмятежностью. Если Его не утешит Мама, где же еще Мой Иисус найдет утешение? На чью грудь Он сможет склонить Свою голову и не получить за это рану или клевету? Поэтому будет вполне правильно, если Я поверх шипов, что уже терзают Мое сердце, и слез, которые Я пью в часы одиночества, наброшу мягкое покрывало любви и улыбнусь, чего бы Мне это ни стоило, чтобы Ему было поспокойней, поспокойней, покуда… покуда волна ненависти не станет такой, что уже ничто не поможет. Даже любовь Его Мамы…» На бледном лице Марии – две полоски от слез.
[1] Даже среди католиков, – так начинается длинное примечание МВ, написанное на четырех страницах листа, сложенного и вставленного в машинописную копию, – есть некоторые, считающие, что Пресв. Мария, будучи исполнена Благодати, познала только радость и не восприняла скорби, которые суть одно из наказаний, последовавших за Грехом и ставших наследием Адама, отпавшего от своего благодатного состояния. Поэтому эти люди не признáют справедливыми такие слова Марии, равно как сочтут недопустимым Ее терзание в вечер Великой Пятницы. Однако они должны учесть, – говорится дальше в собственноручной записи МВ, которую мы приводим лишь частично, – что хотя и верно, что по Своей непорочности Мария должна была быть избавлена от скорби, так же как оказалась избавлена от смертного тления, верно и то, что как Соискупительница Она была «вынуждена» выносить в Своем непорочном сердце и непорочном духе все те страдания, которые Ее Сын претерпевал во плоти, в сердце и в Своем святейшем духе. Более того, именно благодаря полноте божественных даров, что в Ней присутствовали, Она осознавала, что Ее «привилегированное» и уникальное положение Непорочной Девы и Матери Божьей было пожаловано Ей ввиду Страстей Искупителя и что, следовательно, эта Ее исключительная слава, уступающая только бесконечной славе Божьей, была дарована Ей ценой Жертвы Сына Божьего и Ее Сына, ценой всецелого излияния той божественной Крови и жертвоприношения той божественной Плоти, что образовались в Ее девственной утробе от Ее девственных кровей и питались Ее девственным молоком. Уже это сознание было причиной боли. Боли, что смешивалась с радостью, столь же всесторонней и глубокой, как Ее боль. Ибо Тот, кто «был воздвигнут как знамение противоречий среди людей» (Лк. 2:34), был причиной противоборства безмерной радости и безмерной скорби и для Женщины, Его Матери. Опять-таки: благодаря все той же полноте божественных даров, что в Ней были, Мария заранее или одновременно знала в Своем уме обо всех многообразных страданиях Ее Сына. На Ее непорочную душу, наполненную Божьим Светом, всегда падала скорбная тень Креста и всех борений и препятствий, что должны были предшествовать Страстям и угнетать Ее Иисуса.
Обе сестры растроганно глядят на Нее. «Но у Него есть мы, и мы Его любим. Потом Его апостолы…» – говорит Марфа, чтобы утешить Ее.
«Да, у Него есть вы. Есть апостолы… Пока еще далеко не соответствующие своему предназначению… И Моя скорбь еще сильнее, поскольку Я знаю, что от Него ничто не скрыто…»
«Тогда Он, наверное, знает и то, что я собираюсь слушаться Его вплоть до самопожертвования, если понадобится?» – спрашивает Магдалина.
«Знает. Ты великая радость на Его суровом поприще».
«О! Мать!» – и Магдалина берет Марию за руку и горячо ее целует.
7Тивериада заканчивается пригородными садовыми участками. Дальше – ведущая в Кану пыльная дорога, к которой с одной стороны примыкают фруктовые сады, с другой – ряд лугов и полей, по-летнему выжженных.
Иисус углубляется в одну из фруктовых рощ и делает привал в густой тени деревьев. К Нему подтягиваются женщины, а затем и запыхавшийся римлянин, что уже, действительно, не в состоянии продолжать путь. Он располагается немного поодаль, ничего не говорит, однако наблюдает.
«Пока мы отдыхаем, можем потрапезничать, – предлагает Иисус. – Вон там колодец, а возле него какой-то селянин. Сходите попросите у него воды».
Отправляются Иоанн и Фаддей. Возвращаются они с кувшином, с которого капает вода, и в сопровождении крестьянина, который предлагает им превосходные смоквы.
«Бог да воздаст тебе за это здоровьем и урожаем».
«Храни Тебя Бог. Ты ведь Учитель, правда?»
«Правда».
«Будешь здесь говорить?»
«Здесь никто этого не желает».
«Я, Учитель. Больше, чем воды, которая так приятна для жаждущего», – подает голос римлянин.
«Ты жаждешь?»
«Очень. Я шел за Тобой с самого города».
«В Тивериаде нет недостатка в родниках со свежей водой».
«Не пойми меня неправильно, Учитель, или не притворяйся, что не понимаешь. Я пошел за Тобой, чтобы послушать Твои слова».
«Но с чего это?»
«Не знаю, с чего и как. Это произошло, когда я увидал ее (и показывает на Магдалину). Не знаю. Что-то, что дало мне понять: „Он скажет тебе нечто, чего ты еще не знаешь“. И я пошел».
«Дайте этому человеку воды и смокв. Пусть подкрепит свое тело».
«А ум?»
«Ум питается Истиной».
«Именно для того я за Тобой и пошел. Я искал Истину в знании. А нашел разложение. Даже в лучших учениях всегда есть примесь чего-то нехорошего. Я опустился до того, что стал пресыщенным и вызывающим отвращение человеком, у которого нет будущего и который живет одним часом».
Иисус пристально глядит на него, пока тот поедает хлеб и смоквы, принесенные ему апостолами.
Вскоре трапеза окончена.
8Иисус, продолжая сидеть, начинает говорить, как если бы это было простое поучение для Его апостолов. Крестьянин тоже остается рядом.
«Много тех, что всю жизнь ищут Истину и так и не находят ее. Они напоминают безумных, которые пытаются увидеть, несмотря на то, что на глазах у них бронзовые шоры, и они судорожно ищут, размахивая руками, так что все больше удаляются от Истины, или же заслоняют ее, обрушивая на нее предметы, которые благодаря их безумным поискам сдвигаются с места и опрокидываются. С ними и не может произойти ничего другого, ведь они ищут там, где Истины быть не может.
Чтобы найти Истину, нужно соединить свой ум с любовью и смотреть на вещи не только знающими, но и добрыми глазами. Ибо доброта имеет большее значение, нежели знание. Кто любит, тот всегда отыщет тропинку к Истине.
Любить – не значит испытывать наслаждение плотью или посредством плоти. Это не любовь – это чувственность. Любовь – это чувство одной души к другой душе, возвышенного к возвышенному, благодаря чему подруга воспринимается не как раба, а как та, кто производит детей на свет, только это, то есть как вторая половина, образующая с мужем единое целое, способное творить жизнь, и не одну жизнь; то есть подруга для мужа – это и мать, и сестра, и дочь, которая может быть слабее новорожденного, а может быть сильнее льва, смотря по обстоятельствам, и которую следует любить уважительно, доверчиво и покровительственно как мать, сестру и дочь. А всё, о чем Я не упомянул, это не любовь. Это порок. И ведет не вверх, а вниз. Не к Свету, а во Тьму. Не к звездам, а в грязь. Любите женщину, чтобы суметь полюбить ближнего. Любите ближнего, чтобы суметь полюбить Бога.
9Вот и найден путь к Истине. Истина здесь, о люди, ищущие ее. Истина есть Бог. Здесь находится ключ к познанию. Безошибочное учение – это только Божье учение. Как может человек дать ответ на свои „почему“, если у него нет Бога, который бы ему ответил? Кто может раскрыть тайны сотворенного мира, хотя бы просто и только эти тайны, если не высший Создатель, который этот мир и сотворил? Как понять такое живое чудо как человек, существо, в ком сочетаются совершенство животного с тем совершенством бессмертного, каким является душа, благодаря которой мы – боги, если только обладаем живой душой, то есть свободной от тех грехов, которые унизили бы и грубое животное, и которые, тем не менее, человек совершает, да еще и кичится этим?
Я повторю вам слова Иова, о искатели Истины: „спроси у вьючных животных – и научат тебя, спроси у птиц – и они тебе подскажут. Поговори с землей, и она ответит тебе, с рыбами – и они расскажут тебе“[2].
[2] Иов 12: 7–8.
Да, земля, эта зеленеющая и цветущая земля, эти плоды, что набухают на деревьях, эти птицы, что производят потомство, эти быстрые ветры, что рассеивают облака, это солнце, что безошибочно восходит веками и тысячелетиями, – всё говорит о Боге, всё толкует о Боге, во всём открывается и раскрывается Бог.
Если наука не опирается на Бога, она становится заблуждением, и уже не возвышает, а принижает. Знание не растлевает, когда оно религиозно. Чье знание в Боге, тот не падает, так как ощущает свое высокое призвание, так как верит в свое вечное будущее. Но нужно искать подлинного Бога. Не тех фантазий, что суть не боги, но лишь больное воображение людей, все еще находящихся в пеленах духовного невежества, отчего в их религиях нет ни тени мудрости, и в их верованиях – ни тени истины.
10Чтобы стать мудрым, годится любой возраст. Более того, вот что сказано в книге Иова: „При наступлении вечера воссияет тебе свет, как бы полуденный, и когда ты подумаешь, что уже конец, тогда взойдешь, как утренняя звезда. И исполнишься уверенности в надежде на то, что тебя ожидает“[3].
[3] Иов 11: 17–18. Такую трактовку стихов мы находим в Вульгате.
Чтобы найти Истину, достаточно благого произволения, и рано или поздно она позволит себя найти. Но если она уже однажды найдена, то горе тому, кто не следует ей, подражая упрямству израильтян, которые, уже держа в руках путеводную нить, чтобы отыскать Бога – а в Писании обо Мне всё сказано, – не желают уступать Истине и ненавидят ее, загромождая свой ум и свое сердце преградами из ненависти и своих формулировок, и не понимают, что от их чрезмерной тяжести земля разверзнется у них под ногами, шагающими, как они считают, победной поступью, но в действительности это не что иное, как шаги рабов формальностей, рабов зависти и себялюбия, и они будут поглощены и низвергнуты туда, куда отправляются повинные в добровольном язычестве, еще более греховном, чем то, какому предались иные народы, предались, дабы иметь хоть какую-то религию, которая бы упорядочивала их жизнь.
Нет, как Я не отталкиваю кающихся из числа сынов Израиля, так Я не оттолкну и этих идолопоклонников, которые верят в то, во что им было дано веровать, и которые в глубине своей души стенают: „Дайте нам Истину!“
11Я все сказал. Теперь давайте отдохнем в этой зелени, если нам разрешит этот муж. Вечером пойдем в Кану».
«Господин, я Тебя покину. Но поскольку я не хочу осквернить то знание, которое Ты мне передал, этим вечером я уйду из Тивериады. Оставлю этот край и удалюсь со своим слугой на побережье Лукании[4]. У меня там дом. Ты многое мне дал. Большего, я понимаю, Ты не мог дать старому эпикурейцу. Но и того, что Ты дал, вполне достаточно, чтобы перестроить свой образ мыслей. И… Ты помолись Своему Богу за старого Криспа. Единственного Твоего слушателя в Тивериаде. Помолись, чтобы прежде, чем я попаду в объятья Либитины[5], я смог бы снова Тебя услышать и благодаря способности, которая, я верю, образуется во мне на основе Твоих слов, лучше понять Тебя и лучше понять Истину. Будь здоров, Учитель».
[4] Область в Южной Италии.
[5] То есть в объятья смерти.
И он прощается на римский манер. Но затем, проходя мимо женщин, сидящих немного в сторонке, кланяется Марии из Магдалы и говорит ей: «Спасибо, Мария. Хорошо, что я узнал тебя. Ты подарила своему старому товарищу по застольям сокровище, которое он искал. Если я приду туда, где ты сейчас уже находишься, я этим буду обязан тебе. Прощай». И уходит.
Магдалина прижимает ладони к сердцу с удивленным и сияющим лицом. Потом она на коленях подползает к Иисусу. «О, Господь! Господь! Так значит, правда, что я смогу приводить ко благу? О, мой Господь! Ты слишком добр ко мне!» И, нагнувшись лицом к траве, она целует ступни Иисуса, снова омывая их слезами, теперь уже благодарными слезами великой любящей из Магдалы.