Когда Неемия был отправлен персидским царем обратно в Иерусалим, то в восстановленном Храме, на очищенном алтаре решили принести жертвы. Неемия помнил, как во время пленения персами священники, приставленные к богослужению, взяли огонь с жертвенника и спрятали его в потаенном месте, на дне некой долины, в глубоком сухом колодце, и сделали это так удачно и настолько тайно, что только они сами и знали, где этот священный огонь. Неемия помнил об этом и, помня, велел внукам тех священников отправиться в то место, о котором перед смертью священники поведали своим сыновьям, а те – своим, передавая таким образом этот секрет от отца к сыну, и принести тот священный огонь, чтобы зажечь огонь жертвенный. Но, опустившись в потаенный колодец, внуки обнаружили там не огонь, а густую жидкость, какую-то илистую грязь, зловонную и тяжелую, просочившуюся туда из всевозможных засоренных сточных канав разоренного Иерусалима. И сказали об этом Неемии. Однако тот распорядился, чтобы ему взяли и принесли этой жидкости. И, велев возложить на жертвенник дрова, а на дрова – жертвы, он обильно всё окропил, дабы всякая вещь была смочена этой маслянистой жидкостью. Удивленный народ глядел, а смущенные священники все это тщательно исполняли лишь потому, что это было распоряжение Неемии. Но с каким унынием в сердце! С каким недоверием! Подобно тому, как покрытое тучами небо делало этот день унылым, так и сомнение, что было у людей на сердце, наводило на них тоску.

  Но вот солнце пробилось сквозь тучи, и его лучи упали на жертвенник, и дрова, окропленные маслянистой жидкостью, вспыхнули громадным пламенем, которое вмиг поглотило жертву, в то время как священники произносили составленные Неемией молитвы и прекраснейшие славословия Израиля, пока всё жертвенное не было сожжено. А чтобы убедить народ, что Бог может творить чудеса даже с помощью малопригодных, но используемых с праведной целью средств, Неемия велел вылить остатки этой жидкости на большие камни. И смоченные камни воспламенились и догорели в ярком свете, исходящем от жертвенника.

  ⁷Всякая душа – это священный огонь, помещенный Богом на алтарь сердца, чтобы воспламенять жертву нашей жизни любовью к ее Создателю. Всякая жизнь – это всесожжение, если она правильно потрачена, всякий день – это жертвоприношение, которое следует приносить в святости. Но приходят грабители, угнетатели человека и человеческой души. Ее огонь низвергается в глубокий колодец. И не по святой необходимости, а по злосчастной глупости. И там, погруженный в сточные воды всевозможных пристанищ пороков, он превращается в гнилую отяжелевшую грязь, пока в те глубины не спустится какой-нибудь священник и не вынесет на солнечный свет эту грязь, положив ее на всесожжение своей собственной жертвы. Ибо, имейте в виду, недостаточно, чтобы подвижником был один только обращающийся. Нужно подвижничество и от того, кто обращает. Более того, это последнее должно предшествовать первому, поскольку нашими жертвами спасаются души. Ведь именно так можно достичь того, чтобы грязь превратилась в пламя, а Бог принял предложенную жертву как безупречную и угодную Его святости.

   И вот тогда, поскольку мир еще недостаточно убежден, что покаявшаяся грязь пылает ярче обычного огня, пусть даже и священного (ведь обычный огонь способен зажечь только дрова и жертвенных животных, то есть вещества, пригодные к сожжению), вот тогда эта пережившая покаяние грязь обретает такую силу, что воспламеняет и сжигает даже камни, вещества негорючие. А вы не спросите, отчего у этой грязи появляется такая способность? Не знаете? Я вам скажу: оттого что в пылу покаяния они сливаются с Богом, пламя с пламенем; пламя поднимающееся и пламя нисходящее; пламя, по любви предлагающее себя в жертву, и пламя, по любви отдающее себя в дар; объятие двоих, любящих друг друга, что находят друг друга и соединяются, образуя одно целое. Учитывая же, что более сильное пламя – это пламя Божье, именно оно изливается вовне, превозмогает, проникает и поглощает, и огонь пережившей покаяние грязи становится уже не относительным горением чего-то сотворенного, а беспредельным огнем Нетварного: Всевышнего, Всемогущего, Бесконечного, – огнем Бога.

   Вот что такое действительно обратившиеся великие грешники, всецело обратившиеся, без остатка отдавшиеся обращению, ничего не сохраняя из своего прошлого, сжигающие в первую очередь самих себя, самое тяжелое в себе, пламенем, что поднимается из их грязи, устремившейся навстречу Благодати и Ею затронутой. Истинно, истинно говорю вам, что многие камни в Израиле будут охвачены Божьим пламенем благодаря этим пылающим очагам, что будут разгораться все сильнее и сильнее, пока не поглотят человеческое существо, и продолжат воспламенять эти камни: всякое равнодушие, неуверенность, боязливость на Земле, – со своих Небесных престолов как настоящие зажигательные неземные линзы, собирающие Триединое свечение, чтобы направлять его на человеческую природу и воспламенять ее Божественной.

  ⁸Повторяю вам, у Меня не было необходимости оправдывать Свои поступки, но Мне хотелось, чтобы вы прониклись Моими воззрениями и сформировали собственные. Для нынешнего и для других подобных случаев, когда Меня с вами не будет. А ложному представлению, фарисейскому предположению, что Бога якобы можно осквернить, приводя к Нему кающегося грешника, никогда не позволяйте удержать вас от этого труда, от этого блестящего увенчания миссии, к которой Я вас предназначил. Всегда помните, что Я пришел, чтобы спасать не святых, а грешных. И вы уподобляйтесь этому, ведь ученик не больше Учителя, и если Я не брезгую взять за руку отверженных Земли, которые чувствуют нужду в Небе, которые наконец-то ее ощущают, и ликуя привожу их к Богу, поскольку это Моя миссия, а каждый приобретенный – это оправдание Моего Воплощения, умаляющего Мою Беспредельность, то и вы не брезгуйте так поступать, вы, ограниченные люди, все более или менее причастные несовершенству, сделанные из того же теста, что и ваши грешные собратья, люди, которых Я избираю спасителями, чтобы Мое дело на Земле было продолжено во веки веков, как если бы Я Сам продолжал проживать на ней вековечную жизнь.

   И так и будет, поскольку содружество Моих священников станет жизненно важной частью в громадном теле Моей Церкви, животворящим Духом которой буду Я, а вокруг этой жизненно важной части сосредоточится всё бесконечное множество верующих – частиц, образующих единое тело, что от Моего Имени получит свое наименование. Но если у священнической части не достанет жизненных сил, смогут ли обладать жизнью все эти бесконечные частицы? Поистине, пребывая в теле, Я мог бы донести Свою Жизнь до самых отдаленных частиц, пренебрегая закупоренными и бесполезными емкостями и каналами, противящимися своему служению. Ведь дождь идет там, где пожелает, и те благие частицы, способные самостоятельно устремиться к жизни, все равно жили бы Моей Жизнью. Но чем оказалось бы тогда Христианство? Множеством родственных душ. Родственных, но при этом отделенных от каналов и емкостей, которые больше не являлись бы связующими звеньями, раздающими каждой частице живительную кровь, поступающую из единого центра. Но между ними были бы стены и пропасти, через которые эти частицы смотрели бы друг на друга по-человечески неприязненно, а в более высоком плане – с печалью, рассуждая в своем духе: „Все-таки мы были братьями и таковыми мы всё еще себя ощущаем, хотя и разделены!“ Родство, но не слияние, не единый организм. И над этими руинами грустно сияла бы Моя любовь…

  И еще. Не думайте, что это относится лишь к религиозным расколам. Нет. Это имеет отношение и ко всем тем душам, что остаются одинокими, поскольку священники отказываются поддержать их, заняться ими, любить их, противореча своей миссии, состоящей в том, чтобы говорить и делать то, что говорю и делаю Я, а именно: „Придите ко Мне вы все, и Я приведу вас к Богу“.

   ⁹Теперь ступайте с миром, и да пребудет с вами Бог».

   Народ медленно разбредается, направляясь в приютившие их домишки.

  Поднимается также и Иоанн из Эндора, который во время речи Иисуса все время делал заметки, заставляя себя перегреваться у огня, чтобы ему были видны его записи.

   Но Иисус останавливает его и говорит: «Побудь немного со своим Учителем». И удерживает его возле Себя, пока все не разойдутся. «Пойдем к тому валуну у кромки воды. Луна поднимается все выше, и дорогу мы разглядим».

   Иоанн соглашается без лишних слов.

   Они удаляются от домов метров на двести и садятся на крупный валун, то ли остаток пирса, то ли край рухнувшего в море утеса, или же развалины какой-нибудь лачуги, наполовину поглощенной водами, возможно, за столетия наступившими на береговую линию, не знаю. Знаю, что если со стороны крохотного пляжа туда можно взобраться, ставя ноги в выемки и опираясь на выступы, как на ступеньки, со стороны моря его стена опускается почти отвесно и погружается в сине-зеленую воду. Более того, сейчас, во время прилива, он наполовину окружен водой, которая ворчит и легонько шлепает по этой преграде, затем отступает со звуком непомерно долгого вздоха, а потом на мгновение замолкает, чтобы снова вернуться, всё в том же равномерном движении, сопровождаемым звуками шлепков и вздохов и паузами, словно некой прерывистой мелодией. Они уселись прямо на верхушке этого нагромождения, о которое бьются морские воды. Луна образует на воде серебристую дорожку и делает тёмно-тёмно-синим море, что перед ее восходом представляло собой чернеющую ширь на фоне черной ночи.

    ¹⁰«Иоанн, не расскажешь своему Учителю, по какой причине страдает твое тело?»

   «Ты знаешь ее, Господь. Но не говори: „страдает“. Скажи: „истаивает“. Это точнее, и Ты это знаешь, и знаешь, что истаивает оно с ликованием. Спасибо, Господь. Я тоже узнал себя в той грязи, которая превращается в пламя. Но у меня нет времени воспламенять камни. Мой Господь, я скоро умру. Я слишком сильно страдал от ненависти мира и слишком сильно ликую от любви Божьей. Но о жизни своей не сожалею. Здесь я опять мог бы согрешить, не исполнив своего служения, к которому Ты нас предназначил. Я в своей жизни уже дважды ему изменил. Своему призванию учителя, поскольку должен был найти в нем то, что воспитало бы меня самого, но не воспитал себя. И своему призванию мужа, поскольку не сумел воспитать свою жену. Логично. Не мог воспитать себя – и не сумел воспитать ее. Я мог бы изменить и своему призванию ученика. А изменять Тебе я не хочу. Поэтому будь благословенна эта смерть, если она придет забрать меня туда, где уже нельзя согрешить! Но хотя мне и не выпадет судьба ученика-наставника, зато выпадет судьба ученика-жертвы, и она будет больше напоминать Твою. Ты же сказал этим вечером: „Сжигая в первую очередь самих себя“».

   «Иоанн, это судьба, которой ты покоряешься, или жертва, которую ты приносишь?»

   «Жертва, которую принесу, если Бог не погнушается грязи, превратившейся в огонь».

   «Иоанн, ты несешь большие подвиги».

   «Святые несут их, и Ты – в первую очередь. Естественно нести их и тому, кому за столько всего надо платить. Но, может быть, Ты находишь, что мои подвиги не угодны Богу? Ты мне их запрещаешь?»

   «Я никогда не препятствую благим воздыханиям возлюбленной души. Я пришел самим делом проповедовать, что искупление состоит в страдании, а избавление – в скорби. Не могу же Я противоречить Сам Себе».

   «Спасибо, Господь. Это и будет моим служением».

   ¹¹«Что ты писал, Иоанн?»

   «О, Учитель! Иногда ветхий Феликс все еще проявляет свои учительские замашки. Я думаю о Марциаме. Ему предстоит проповедовать всю жизнь, а он из-за своего возраста не присутствует на Твоих проповедях. Я решил запечатлеть некоторые Твои наставления, которые Ты дал нам и которые мальчик не услышал, поскольку был погружен в свои игры или был далеко с кем-то из нас. В Твоих, даже самых немногих, словах – столько мудрости! Твои домашние беседы – это уже поучение, и как раз о повседневных вещах, относящихся ко всякому, о тех мелочах, что, по сути, важнее всего в жизни, потому что, накапливаясь, они составляют тяжелое бремя, которое, чтобы свято нести его, требует терпения, постоянства и смирения. Легче совершить великий и единственный геройский поступок, чем тысячи и десятки тысяч маленьких дел, требующих постоянства в добродетели. И, тем не менее, ничего великого не совершишь, ни злого, ни доброго – я знаю это в отношении злого, – если не будет длительного накопления внешне незначительных маленьких поступков. Я вот начал убивать, когда, устав от ветрености своей жены, бросил на нее первый презрительный взгляд…

   Для Марциама я записывал Твои небольшие уроки. А в этот вечер у меня возникло желание записать Твое большое поучение. Свой труд я оставлю мальчику, чтобы вспоминал обо мне, старом учителе, и чтобы у него было то, что иначе ему не приобрести. Его бесценное сокровище – Твои слова. Ты разрешишь мне это?»

   «Да, Иоанн. Но будь спокоен обо всем, как это море. Видишь? Тебе было бы слишком тяжело идти под знойным солнцем, а апостольская жизнь – это по-настоящему горение. Ты в своей жизни столько боролся. Теперь Бог зовет тебя к Себе, в это тихое лунное сияние, что всё усмиряет и делает чистым. Ходи и утешайся в Боге. Я говорю тебе: Бог тобой доволен».

   Иоанн из Эндора берет ладонь Иисуса, целует ее и тихо произносит: «А все-таки прекрасно было бы сказать миру: „Приди к Иисусу!“»

   «Ты скажешь это из Рая, ты тоже будешь зажигательным зеркалом. Пойдем, Иоанн. Мне хотелось бы почитать то, что ты написал».

   «Вот оно, Господь. А завтра я дам Тебе другой свиток, на котором я записал другие Твои речи».

   Они спускаются со своего утеса и в ярчайшем сиянии луны, посеребрившем на берегу гальку, возвращаются к домам. И прощаются друг с другом: Иоанн – преклоняя колени, Иисус – благословляя его положенной на голову ладонью и преподавая ему Свой мир.