ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
253. Мария Алфеева и одухотворенное материнство. Магдалина должна закаляться через страдания
14 августа 1945.
1Еще стоит ночь, прекрасная ночь убывающей луны, когда Иисус с апостолами и женщинами, вкупе с Иоанном из Эндора и Эрмастеем, бесшумно прощаются с Исааком, единственным бодрствующим, и пускаются в путь вдоль берега. Их шаги выдает лишь легкое поскрипывание гальки под сандалиями, и никто не заговаривает, пока они не отходят на несколько метров от последнего домика. Очевидно, те, кто спит – и в нем, и в предшествующих ему других домиках, – не заметили этого тихого ухода Господа и Его друзей. Полная тишина. Только море говорит с луной, которая склоняется к западу и начинает заходить, да рассказывает пескам истории глубин языком своих долгих волн начинающегося прилива, что оставляет все более узкую сухую полоску на берегу.
На этот раз впереди женщины вместе с Иоанном, Зелотом, Иудой Фаддеем и Иаковом Алфеевым, которые помогают ученицам преодолевать попадающиеся тут и там небольшие выступающие камни, мокрые и скользкие от соленой воды. Зелот рядом с Магдалиной, Иоанн – с Марфой, Иаков Алфеев заботится о своей матери и о Сусанне, а Фаддей никому не уступает чести взять в свою крепкую и вытянутую ладонь – еще одна черта, которая роднит его с Иисусом – маленькую ладонь Марии, чтобы поддерживать Ее на трудных участках. Каждый разговаривает со своей спутницей вполголоса. Похоже, все стремятся уважить этот спящий край.
Зелот непрерывно переговаривается с Марией из Магдалы, и я вижу, как Симон не единожды разводит руками, словно бы говоря: «такова жизнь, и ничего тут не поделаешь», но не слышу, о чем они говорят, так как идут они самыми первыми.
Иоанн заговаривает со своей спутницей лишь время от времени, показывая на море и на Кармель, чей обращенный к западу склон все еще белеет в лунном свете. Возможно, он рассказывает о пути, проделанном в прошлый раз, когда они обогнули Кармель с той стороны.
2Иаков, находясь между Марией Алфеевой и Сусанной, тоже ведет речь про Кармель и говорит своей матери: «Иисус обещал мне, что поднимется туда только со мной и что-то мне скажет, мне одному».
«Интересно, что Он хочет тебе сказать, сын? Ты мне потом расскажешь?»
«Мама, если это какой-то секрет, я не смогу тебе его рассказать», – отвечает, улыбаясь своей такой ласковой улыбкой Иаков, чье сходство с Иосифом, супругом Марии, весьма ощутимо в чертах лица и еще больше – в его безмятежной кротости.
«От мамы не бывает секретов».
«У меня их и нет. Но если Иисус хочет, чтобы там наверху был только я, дабы поговорить со мной наедине, это значит, Он хочет, чтобы никто не знал того, что Он желает мне сказать. А тебя, мама, моя дорогая мама, я очень люблю, но Иисус – превыше тебя, и Его желание тоже. Однако, когда придет время, я спрошу Его, могу ли я пересказать тебе Его слова. Ты довольна?»
«Ты забудешь Его об этом спросить…»
«Нет, мама. Я никогда о тебе не забываю, даже если ты далеко от меня. Когда слышу или вижу что-нибудь красивое, всегда думаю: „Если б здесь была моя мама!“»
«Милый! Поцелуй меня, сын мой, – Мария Алфеева растрогана. Но ее чувства не могут подавить ее любопытства. Помолчав несколько минут, она снова идет на приступ: – Ты сказал: Его желание. Значит, ты понял, что Он хочет высказать тебе какое-то Свое желание. Ну хотя бы это ты можешь пересказать. Это Он говорил тебе в присутствии остальных».
«На самом деле мы с Ним ушли вперед», – улыбаясь говорит Иаков.
«Но остальные могли слышать».
«Он сказал мне не так много, мама. Напомнил мне слова и молитву Илии на Кармеле: „Из пророков Господа остался я один“ и „Услышь меня, Господи, дабы народ этот признал, что Ты есть Господь Бог“»[1].
[1] См. 192.1.
«И что Он имел в виду?»
«Как много, мама, хочешь ты знать! Тогда пойди к Иисусу, и Он тебе расскажет», – уходит от ответа Иаков.
«Может быть, Он имел в виду, что раз Креститель схвачен, Он остается единственным пророком Израиля, и что Господь Бог должен подольше оберегать Его, чтобы народ мог быть научен», – говорит Сусанна.
«Хм! Я слабо верю, что Иисус мог просить, чтобы Его подольше оберегали. Для Себя Он ничего не просит… Ну же, мой Иаков! Расскажи своей матери».
«Любопытство, мама, – это недостаток; оно неполезно, опасно, а иногда и причиняет боль. Сделай доброе дело: избавься от него…»
«О, увы мне! А не хотел ли Он сказать, что твой брат будет заключен в темницу, а может быть – убит?!» – вопрошает Мария Алфеева в полном замешательстве.
«Иуда – это не „все пророки“, мама, хотя для твоей любви каждый твой сын и представляет собой весь мир…»
«Я думаю и об остальных, ведь… ведь вы, несомненно, принадлежите к числу будущих пророков. Тогда… тогда, если ты останешься один… Если ты останешься один, это значит, что остальные, что мой Иуда… о!..»
3Мария Алфеева внезапно оставляет Иакова и Сусанну и проворно, словно девушка, бежит назад, не обращая внимания на вопрос, который ей задает Фаддей, и достигает группы Иисуса, будто спасаясь от преследования.
«Мой Иисус, я разговаривала с моим сыном… о том, что Ты ему сказал… о Кармеле… об Илии… о пророках… Ты сказал… что Иаков останется один… А что произойдет с Иудой? Он же мой сын, понимаешь?» – говорит она, задыхаясь от волнения и от бега.
«Знаю, Мария. И знаю также, что ты счастлива оттого, что он Мой апостол. Видишь, ты обладаешь всеми правами как мать, а Я обладаю ими как Учитель и Господь».
«Это так… это так… но Иуда – это мой ребенок!..» – и Мария, предвидя будущее, вволю предается слезам.
«О, какие напрасные слезы! Но сердцу матери всё простительно. Мария, иди-ка сюда. Не плачь. Как-то раз Я тебя уже утешал[2]. Еще Я тогда тебе пообещал, что та твоя скорбь принесет тебе благодать от Бога: тебе, твоему Алфею, твоим сыновьям… – Иисус обнял Свою тетю за плечи и привлек к Себе… А шедшим рядом с Ним велит: – Вы идите вперед…» Затем, оставшись наедине с Марией Клеоповой, возобновляет разговор: «И Я не солгал. Алфей умер, призывая Меня. Поэтому все его долги по отношению к Богу были погашены. Это обращение к непризнанному родственнику, к Мессии, которого вначале он не желал признавать, было достигнуто твоими скорбями, Мария. Теперь они приведут к тому, что нерешительный Симон и неуступчивый Иосиф последуют примеру твоего Алфея».
[2] См. 95. 5–6.
«Да, но… как Ты поступишь с Иудой, с моим Иудой?»
«Буду любить его еще сильнее, чем люблю сейчас».
«Нет, нет. В тех словах есть что-то угрожающее. О, Иисус! О, Иисус!..»
4Дева Мария тоже возвращается назад, чтобы утешить родственницу в скорби, природу которой Она еще не знает, а когда узнаёт – так как сноха, увидев Ее возле себя, начинает плакать еще громче и всё Ей рассказывает, – становится бледнее самой луны.
Мария Алфеева стонет: «Скажи Ему Ты, что мой Иуда не должен, не должен умирать…»
Дева Мария, совершенно обескровленная, говорит ей: «А могу ли Я просить этого для тебя, если Я даже для Своего Чада не прошу избавления от смерти? Мария, скажи вместе со Мной: „Да будет Твоя воля, Отец, на Небе, на Земле и в сердцах матерей“. Исполнение Божьей воли посредством судьбы наших детей – это наше материнское искупительное мученичество… А впрочем… Не сказано же, что Иуда должен быть убит, или убит прежде твоей кончины. Твоя теперешняя молитва, чтобы он прожил до самых преклонных лет, – как она будет впоследствии тяготить тебя, когда в Царстве Истины и Любви ты увидишь всё в Божьем свете глазами своего одухотворенного материнства! Тогда – Я в этом уверена и как блаженная, и как мать – ты захочешь, чтобы Иуда уподобился в искупительной судьбе Моему Иисусу, и воспылаешь желанием, чтобы он скорее, опять и навсегда оказался с тобой. Потому что для мам быть разлученными с детьми – это мука. И настолько великая, что, Я думаю, она, как любовное томление, продлится даже на Небесах, которые нас примут».
5Рыдания Марии, такие громкие в предрассветной тишине, привели к тому, что все обернулись назад узнать, что произошло, и таким образом все слышат слова Девы Марии, и всех переполняют чувства.
Проливает слезы Мария Магдалина, шепча: «А я доставила своей матери мучение уже на Земле».
Проливает слезы Марфа и говорит: «Разлука между детьми и матерью – это обоюдное страдание».
У Петра заблестели глаза, а Зелот говорит Варфоломею: «Какие мудрые слова, объясняющие, чем будет материнство для блаженной души!»
«И как блаженная мать будет оценивать происходящее: через Божье просвещение и одухотворенное материнство… Дух захватывает, как перед лицом светлой тайны», – отвечает ему Нафанаил.
Искариот обращается к Андрею: «Материнство, так описанное, освобождается от всякой чувственной тяжести и становится окрыленным. Кажется, видишь наших матерей уже преображенными во что-то невообразимо прекрасное».
«Это правда. Наша мать, Иаков, полюбит нас так. Представляешь, как совершенна тогда будет ее любовь?» – говорит Иоанн брату, и он единственный, у кого просвечивает улыбка, настолько радостна для него мысль, что его мать достигнет совершенной меры любви.
6«Мне жаль, что я причинил так много боли, – извиняется Иаков Алфеев, – но она догадалась о большем, чем я ей говорил… Поверь мне, Иисус».
«Знаю, знаю. Но Мария трудится над собой сама, а это сильнейший удар резцом. Зато он избавит ее от массы мертвого груза», – говорит Иисус.
«Выше голову, мать. Полно плакать! Это причиняет мне боль. То, что ты страдаешь, как какая-нибудь жалкая бабёнка, кому не знакома уверенность в Божьем Царстве. Ты совсем не похожа на мать юношей Маккавеев[3], – строго упрекает свою мать Фаддей, хотя и обнимая ее, и продолжает, целуя ее седую голову: – Кажется, что ты девочка, боящаяся темноты и басен, которые ей рассказывают, чтобы напугать. Ты все ж таки знаешь, где меня найти: у Иисуса. Ну что за мама! Что за мама! Плакать ты должна была бы, если б тебе сказали, что я в будущем стану предателем Иисуса, тем, кто от Него отречется, проклятым. Вот тогда – да. Тогда бы ты должна была плакать кровавыми слезами. Но с Божьей помощью я никогда не причиню тебе такой скорби, моя мать. Я хочу пребывать с тобой всю вечность…»
[1] Эти юноши названы так, поскольку их мученичество (2 Макк. 7) произошло «во времена Маккавеев», как сказано в 157.5.
Сначала упрек, а потом ласки в конце концов привели к тому, что рыдания Марии Алфеевой прекратились, и теперь она стыдится своей слабости.
7При переходе ночи в день света поуменьшилось, так как луна уже зашла, а рассвет еще не начинался. Но эта сумеречная пауза ненадолго. Вскоре свет начинает набирать все большую и большую силу: сначала он свинцовый, потом сероватый, потом бледно-зеленый, потом молочный с примесью голубого, и, наконец, яркий, почти как невещественное серебро, что делает легким путь по влажной галечной отмели, оставленной отступившими волнами, в то время как глаз радуется виду моря, которое делается все более ярко-голубым, готовое засверкать гранями драгоценных камней. А затем серебристый воздух пропитывается все более уверенным розовым цветом, пока этот золотисто-розовый цвет зари не проливается розово-красным дождем на море, на лица, на равнины все более яркими цветовыми контрастами, достигающими наивысшей точки (для меня это всегда красивейший момент дня), когда солнце, выпрыгивая из-за горизонта на востоке, бросает свой первый луч на горы и склоны, леса, луга и широкие морские и небесные просторы, подчеркивая каждый цветовой оттенок, будь то белизна снегов или синеющие горные дали, переходящие в зеленую яшму, будь то кобальт неба, тускнеющий оттого, что вбирает в себя розовый цвет, будь то сапфировое, с прожилками нефрита, море, отделанное жемчугами. А море сегодня – подлинное чудо красоты. Не безжизненное от мертвого штиля, не волнующееся от противоборства ветров, а величественно живое и переливающееся легким волнением, едва заметной рябью, увенчанной пенными гребнями.
«Прибудем в Дор, раньше, чем солнце начнет палить. И вновь отправимся на закате. Завтра в Кесарии ваши мучения закончатся, сестры. Да и мы тоже передохнем. Ваша повозка вас, несомненно, ожидает. Там мы расстанемся… 8Почему ты плачешь, Мария? Неужели сегодня Мне придется увидеть слезы всех наших Марий?» – говорит Иисус Магдалине.
«Ей жаль Тебя покидать», – оправдывает ее сестра.
«Не было речи, что мы снова не увидимся и притом скоро».
Мария отрицательно качает головой. Она плачет не поэтому.
Зелот объясняет: «Она боится, что не сумеет быть хорошей в Твое отсутствие. Боится… боится, что будут слишком сильные искушения, когда Тебя нет рядом, чтобы отогнать беса. Она мне недавно говорила об этом».
«Не бойся этого. Я никогда не отбираю благодать, которую даровал. Ты хочешь грешить? Нет? А в таком случае не беспокойся. Бодрствуй – это да, но не бойся».
«Господь… я плачу еще и потому, что в Кесарии… Кесария переполнена моими грехами. Теперь я все их вижу… Моему человеческому естеству придется много страдать…»
«Отрадно. Чем больше пострадаешь, тем будет лучше. Потому что после ты уже не будешь испытывать этих ненужных страданий. Мария, дочь Теофила, напомню тебе, что ты дочь сильного человека, и что ты сильная душа, и что Я хочу сделать тебя сильнейшей. Я снисхожу к слабостям других, поскольку они всегда были женщинами кроткими и застенчивыми, включая твою сестру. В тебе же Я этого не поддерживаю. Тебя Я буду обрабатывать с помощью огня и наковальни. Потому что ты – характер, над которым нужно работать именно так, чтобы не разрушить чудо, произошедшее по твоей и Моей воле. Ты должна знать это, как и те из присутствующих или отсутствующих, кто думает, что раз Я так сильно тебя полюбил, то могу проявлять слабость по отношению к тебе. Я позволяю тебе слезы раскаяния и слезы любви. Никаких других. Поняла?» Иисус назидателен и строг.
Мария Магдалина силится проглотить слезы и подавить рыдания, опускается на колени, целуя стопы Иисуса, и, пытаясь говорить уверенно, произносит: «Да, мой Господь. Я сделаю так, как Ты хочешь».
«Тогда встань и успокойся».