ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
254. Встреча с Синтикой, рабыней-гречанкой и прибытие в Кесарию Приморскую
15 августа 1945.
1Город Дор я не вижу. Солнце на закате, путешественники – на пути в Кесарию. Но остановку в Доре я не увидела. Возможно, это была всего лишь стоянка, не отмеченная ничем примечательным. Море кажется раскаленным: до такой степени в его спокойной глади отражается краснота неба, краснота настолько буйная, что кажется почти нереальной. Словно бы кровь пролилась на лицо небосвода. Все еще жарко, хотя морской воздух делает этот зной выносимым. Они всё так же шествуют вдоль моря, избегая жгучей сухой земли, и многие просто-напросто сняли сандалии и приподняли повыше одежды, чтобы войти в воду.
Петр заявляет: «Если бы не ученицы, я бы разделся догола и зашел бы туда по шею».
Однако ему приходится выйти даже и отсюда, поскольку Магдалина, шедшая с другими женщинами впереди, возвращается назад и говорит: «Учитель, мне знакома эта местность. Видишь, вон там в синеве моря выделяется желтая полоска? Там в него впадает река, не пересыхающая даже в эту летнюю пору. И ее нужно суметь перейти…»
«Мы их столько уже перешли! Небось, не Нил! Перейдем и эту», – говорит Петр.
«Это не Нил. Но в ее водах и на ее берегах есть зловредные водные твари. Не следует переходить небрежно и разутыми, чтобы избежать ран».
«О! Кто ж там такие? Левиафаны?»«Ты правильно сказал, Симон. Это в самом деле крокодилы[1].
[1] Плиний Старший в своей Естественной истории сообщает, что на финикийском побережье некогда был город Крокодилон и осталась река с тем же названием (Кн. 5, гл. 17). О городе Крокодилополе в том же регионе повествует и География Страбона (16, 2, 27)
Маленькие, правда, но вполне способные лишить тебя на время возможности ходить».
«И что они там делают?»
«Думаю, их привезли туда ради культа еще в ту пору, когда тут правили финикийцы. Они здесь остались, всё мельчая и мельчая, но не становясь от этого менее агрессивными, и переместились из храмов в речной ил. Теперь это крупные ящерицы, но с настоящими зубами! Римляне сюда приходят для увеселительной охоты и для всяких развлечений… Я тоже приходила с ними сюда. Всё для того, чтобы… занять время. А еще у них красивая кожа, и ее много где используют. Так что позвольте, я поведу вас по причине моей опытности».
«Хорошо. Мне бы хотелось на них посмотреть…» – говорит Петр.
«Может и увидим кого-нибудь, хотя их почти истребили: так сильно на них охотились».
2Они покидают берег и сворачивают вглубь побережья, пока не выходят на главную дорогу, идущую посередине между холмами и морем, и скоро добираются до изогнутого дугой моста, перекинутого через речушку с довольно широким руслом, но сейчас обмелевшую и сузившуюся до самой середины, которая там, где нет течения, проявляется в виде зарослей осоки и тростника, сейчас полуиссохших от летного зноя, а в другие сезоны, очевидно, образующих крохотные островки посреди воды. По берегам ее, наоборот, густо растут кустарники и деревья.
Как они ни напрягают взгляд, никаких животных не видно, и многие этим разочарованы. Но когда они уже почти переваливают через мост, чья единственная арка очень высока, может быть, чтобы его не заливало во время полноводья – прочная, наверняка, римская конструкция, – Марфа вдруг издает пронзительный крик и в ужасе отскакивает назад. Поперек дороги, притворяясь спящей, лежит громадная ящерица – не более чем, но с типичной крокодильей головой.
«Да не бойся ты! – кричит Магдалина. – Когда они там, они не опасны. Плохо, когда они спрятались, а ты наступаешь туда и не замечаешь их».
Однако Марфа благоразумно держится сзади. Сусанне тоже не до шуток… Мария Алфеева, при всей своей осторожности, посмелее, и, находясь рядом со своими сыновьями, выходит вперед поглядеть. Апостолы не особенно боятся и смотрят, делая замечания относительно безобразной твари, которая снисходит до того, что медленно поворачивает голову, чтобы дать увидеть себя и спереди, а потом выказывает намерение сдвинуться с места, и, похоже, собирается направиться в сторону нарушителей ее покоя. Еще один визг Марфы, которая отбегает назад еще дальше, и теперь ей вторят еще Сусанна с Марией Клеоповой. Мария же Магдалина подбирает камень и бросает его в животное – и оно после удара в бок удирает вниз по сухому руслу и плюхается в воду.
«Проходи вперед, боязливая. Его больше нет», – обращается она к сестре. Женщины снова приближаются.
«Однако оно действительно безобразное», – отпускает замечание Петр.
3«А правда, Учитель, что когда-то им в пищу приносили человеческие жертвы?» – интересуется Искариот.
«Оно считалось священным животным, изображало некое божество, и как мы приносим жертву нашему Богу, так и они тоже, эти бедные идолопоклонники, приносили жертвы в тех формах и с теми заблуждениями, которые порождало их состояние.
«Но теперь-то нет?» – спрашивает Сусанна.
«Я думаю, не исключено, что это все еще происходит в местах идолослужения», – говорит Иоанн из Эндора.
«Мой Бог! Но им ведь приносят мертвых, да?»
«Нет. Если приносят, то приносят живых. Девушек, детей, в общем. Первенцев народа. По крайней мере, так я читал», – отвечает все тот же Иоанн испуганно оглядывающимся по сторонам женщинам.
«Я бы умерла от страха, если бы мне пришлось подойти к нему близко», – говорит Марфа.
«В самом деле? Но он ведь ничто, женщина, по сравнению с настоящим крокодилом. Тот длиннее и шире по меньшей мере раза в три».
«Да еще голодный. Этот явно насытился ужами или дикими кроликами».
«Боже милосердный! Еще и ужи! Да куда Ты нас завел, Господь!» – жалуется Марфа, до того напуганная, что всех охватывает безудержный смех.
Эрмастей, все время молчавший, подает голос: «Ничего не бойся. Достаточно хорошенько пошуметь, и все они разбегутся. У меня есть опыт. Я не раз бывал в Нижнем Египте».
Они трогаются в путь, хлопая в ладоши или колотя по стволам. И опасное место пройдено.
Марфа сближается с Иисусом и то и дело спрашивает: «А их правда больше не будет?»
Иисус глядит на нее и с улыбкой покачивает головой, однако успокаивает: «Саронская равнина – это сплошная красота, а мы теперь уже там. Но поистине ученицы приготовили Мне сегодня сюрприз! Я в самом деле не понимаю, почему ты так пуглива».
«Я тоже не понимаю. Но все, что ползает, наводит на меня ужас. Мне кажется, я ощущаю на себе холод их тел, несомненно, холодных и скользких. И даже спрашиваю себя, зачем они существуют. Неужели они необходимы?»
«Это следовало бы спросить у Того, кто их сотворил. Но поверь, что раз Он сотворил их, значит они полезны. Хотя бы для того, чтобы дать проявиться героизму Марфы», – произносит Иисус с хитрой искоркой в глазах.
«О, Господь! Ты шутишь и Ты прав. Но я боюсь и никогда не пересилю себя».
«Это мы посмотрим… 4Что там шевелится, в тех кустах?» – говорит Иисус, поднимая голову и устремляя взор вперед, в сторону зарослей ежевики и других растений с длинными ветвями, взбирающимися на расположенную чуть позади живую стену из индийских смокв с их листьями-лопатками, настолько же жесткими, насколько гибкими оказываются нападающие на них ветви.
«Еще один крокодил, Господь?!..» – в ужасе стонет Марфа.
Но шорох усиливается, и оттуда высовывается человеческое лицо, лицо женщины. Она глядит. Видит всех этих мужчин и колеблется: то ли убегать по равнине, то ли нырнуть в чащу зарослей. Побеждает первое желание, и она с воплем убегает.
«Прокаженная?» «Безумная?» «Бесноватая?» – недоуменно спрашивают они сами себя.
Однако женщина поворачивает назад, поскольку со стороны уже близкой Кесарии появляется римская повозка. Женщина – словно мышь в западне. Не знает, куда деваться, так как Иисус и Его спутники теперь возле кустарника, где было ее убежище, и она не может туда вернуться, а в сторону повозки идти она не хочет… В первой вечерней дымке, ибо после бурного заката быстро наступает ночь, видно, что она молода и привлекательна, несмотря на то, что одежда ее оборвана, а волосы растрепаны.
«Женщина! Иди сюда!» – властно приказывает Иисус.
Женщина умоляюще протягивает руки: «Не причиняй мне боли!»
«Иди сюда. Кто ты? Я не причиню тебе боли», – и Он произносит это так ласково, что это ее убеждает.
Женщина, наклонившись, выходит вперед и бросается наземь, говоря: «Кто бы Ты ни был, сжалься. Убей меня, но не отдавай меня хозяину. Я беглая рабыня…»
«Кто был твой хозяин? И сама ты откуда? Точно не еврейка. Об этом свидетельствует твоя манера говорить. И твоя одежда».
«Я гречанка. Греческая рабыня… О, сжалься! Спрячьте меня! Повозка приближается…»
Они вместе образуют кольцо вокруг этой скорчившейся на земле несчастной. Разорванная колючками одежда позволяет увидеть исполосанные ударами и покрытые ссадинами плечи. Повозка проезжает мимо, и никто в ней не проявляет интереса к группе людей, остановившихся возле изгороди.
«Они проехали, можешь говорить. Мы поможем тебе, если сумеем», – говорит Иисус, прикасаясь кончиками пальцев к ее всклокоченной шевелюре.
5«Я Синтика, греческая рабыня одного знатного римлянина из свиты Проконсула».
«Но тогда ты рабыня Валериана!» – восклицает Мария Магдалина.
«Ах, сжалься, сжалься! Не доноси ему на меня», – умоляет несчастная.
«Не бойся. Я больше никогда не заговорю с Валерианом, – отвечает Магдалина. А Иисусу поясняет: – Это один из самых богатых и гнусных римлян, какие тут у нас есть. И насколько он гнусен, настолько и жесток».
«Почему ты убежала?» – спрашивает Иисус.
«Потому что я – душа. А не какой-нибудь товар… (женщина ободряется, видя, что встретила людей сострадательных). Не какой-нибудь товар. Он купил меня, это так. Возможно, он купил меня как особу, что должна украсить его дом, чтобы я коротала его часы чтением, чтобы прислуживала ему. Но не более того. Моя душа принадлежит мне! Это не вещь, которую можно купить. А он хотел и этого».
«Откуда ты знаешь про душу?»
«Я не безграмотна, Господин. С самых юных лет я жертва войны, но не плебейка. Это мой третий хозяин, и он – отвратительный фавн. Но во мне живы слова наших философов. И я знаю, что у нас есть не только плоть. В нас заключено нечто бессмертное. Нечто, для чего у нас нет точного имени. Но с недавних пор я знаю его имя. Однажды какой-то Человек шел мимо из Кесарии, Он творил чудеса и говорил лучше, чем Сократ и Платон. О Нем много говорили в термах и триклиниях, или в покрытых золотом перистилях, пачкая Его августейшее имя тем, что произносили его в залах непристойных оргий. И мой хозяин велел мне, именно мне, уже ощущавшей в себе нечто бессмертное, что принадлежит только Богу и не покупается, как товар, на рынке рабов, перечитать произведения философов, чтобы сопоставить и поискать, не описана ли там эта неведомая вещь, которую Человек, пришедший из Кесарии, называл „душой“. Он велел прочесть это мне, мне! Мне, которую хотел поработить своей чувственности! Так я узнала, что эта бессмертная вещь есть душа. И пока Валериан с другими, ему подобными, слушал мой голос и между зевотой и отрыжкой пытался понимать, сравнивать и обсуждать, я связывала их беседы, где приводились слова Неизвестного, с речами философов и складывала их сюда, и во мне все более укреплялось чувство собственного достоинства, отвергающее его похотливость… Несколько ночей назад он избил меня чуть не до смерти, потому что я, отбиваясь, укусила его… и на следующий день я сбежала… Уже пять дней, как я живу в тех зарослях, по ночам собираю ежевику и индийские смоквы. Но в конце концов меня поймают. Он, конечно же, меня разыскивает. Я стою много денег и слишком сильно услаждаю его чувственность, чтобы он оставил меня в покое… Сжалься! 6Прошу Тебя, Ты ведь еврей и, наверное, знаешь, как Его найти, прошу Тебя отведи меня к тому Незнакомцу, что разговаривает с рабами и говорит о душе. Мне сказали, Он беден. Пусть я буду голодать, но я хочу оказаться рядом с Ним, чтобы Он научил меня и снова возвысил. Когда живешь с животными, уподобляешься им, даже если пытаешься сопротивляться. Хочу снова обрести свое нравственное достоинство».
«Тот Человек, Незнакомец, кого ты ищешь, перед тобой».
«Ты? О неведомый Бог Акрополя, радуйся!» – и она склоняется, касаясь лбом земли.
«Здесь ты не можешь оставаться. А Я иду в Кесарию…»
«Не оставляй меня, Господин!»
«Не оставлю… Я думаю…»
«Учитель, наша повозка, наверняка, в условленном месте и ждет. Пошли кого-нибудь предупредить. В повозке ей будет безопасно, как у нас в доме», – советует Мария Магдалина.
«О да, Господь! К нам, вместо старого Исаака. Мы расскажем ей о Тебе. Она порвет с этим язычеством», – просит Марфа.
«Хочешь пойти с нами?» – спрашивает Иисус.
«С кем угодно из Твоих, лишь бы только больше не быть с тем человеком. Но… но тут одна женщина говорила, что знает его. Она не выдаст меня? К ней в дом не придут римляне? Не…»
«Не бойся. В Вифанию не приходят римляне, и особенно такого сорта», – уверяет ее Магдалина.
«Симон и Симон Петр, пойдите поищите повозку. Мы подождем вас тут. В город пойдем после», – распоряжается Иисус.
7…Когда стук копыт и шум колес, а также свисающий с крыши светильник объявляют о прибытии тяжелой крытой повозки, ожидавшие взбираются вверх по берегу, где они, очевидно, ужинали, и выходят на дорогу.
Повозка, трясясь на обочине разбитой дороги, останавливается, и из нее вылезают Петр и Симон, а сразу за ними – пожилая женщина, что спешит обнять Магдалину со словами: «Ни минуты, ни минуты не хочу я медлить, чтобы сказать тебе, как я счастлива, сказать тебе, что твоя мать радуется вместе со мной, сказать тебе, что ты снова – белая роза нашего дома, какой была, когда, насосавшись молока из моей груди, спала в своей колыбели», – и целует ее не переставая.
Мария плачет в ее объятьях.
«Женщина, Я доверяю тебе эту юную особу и прошу тебя об одолжении – переждать всю ночь здесь. Завтра ты сможешь добраться до первого селения по консульской дороге и подождать там. Мы придем около третьего часа», – говорит Иисус кормилице.
«Пусть все будет так, как Ты пожелаешь, да будешь Ты благословен! Позволь только я отдам Марии одежду, которую я ей привезла». И она забирается обратно в повозку вместе с Пречистой, Марией и Марфой.
Когда они выходят оттуда, Магдалина уже такая, какой мы все время будем видеть ее впоследствии: в простой одежде, с широким и тонким льняным покрывалом и плащом без всяких украшений.
«Иди и не переживай, Синтика. Завтра и мы присоединимся. До свиданья», – прощается Иисус. И возобновляет путь в сторону Кесарии…
8Набережная полна народа, прогуливающегося по ней при свете факелов или фонарей, которые носят рабы, и вдыхающего воздух с моря – громадное облегчение для утомленных летней духотой легких. Прогуливающиеся принадлежат к классу богатых римлян. Евреи же заперлись в своих домах и наслаждаются прохладой на террасах. Набережная напоминает непомерно вытянутую гостиную в час визитов. Пройтись по ней означает быть буквально разобранным по косточкам. И все-таки Иисус проходит именно по ней… по всей ее длине, не обращая внимания на тех, кто за Ним наблюдает, комментирует и насмехается.
«Учитель, Ты – здесь? В такой час?» – спрашивает Лидия, сидя на чем-то вроде кресла или носилок, которые рабы поднесли к краю дороги. И слезает с них.
«Я пришел из Дора и опоздал. Иду искать жилище».
«Я бы сказала тебе: вот мой дом, – и показывает на красивое здание у нее за спиной, – но не уверена, что…»
«Нет, благодарю тебя, но не приму приглашения. С Мною много людей, и двое уже пошли вперед известить Моих знакомых. Думаю, они Меня приютят».
9Взор Лидии падает на женщин, на которых Иисус указал наряду с учениками, и она тут же узнает Магдалину.
«Мария? Ты? Так значит это правда?»
У Марии Магдалины взгляд затравленной газели: страдальческий. И это оправдано, поскольку она сталкивается лицом к лицу не с одной только Лидией, а с множеством других людей, глядящих на нее… Но Иисус также глядит на нее, и она ободряется.
«Это правда».
«Тогда мы тебя потеряли!»
«Нет. Вы меня нашли. По крайней мере, я надеюсь однажды вновь обрести вас в узах еще лучшей дружбы на пути, который я наконец-то нашла. Передай это, прошу тебя, всем, кто меня знает. Прощай, Лидия. Забудь все то плохое, что ты от меня видела. Прошу у тебя за него прощения…»
«Ну Мария! Зачем ты так унижаешься? У нас была одна и та же жизнь богатых бездельников, и нет ничего…»
«Нет. Я вела жизнь и похуже. Но я из нее выбралась. И навсегда».
«Привет тебе, Лидия», – кратко прощается Господь и направляется к Своему брату Иуде, что идет к Нему вместе с Фомой. Лидия еще на минутку задерживает Магдалину.
«Скажи же мне по правде теперь, когда мы одни: ты действительно обратилась?»
«Не просто обратилась: я счастлива быть Его ученицей. Сожалею только, что раньше не узнала Свет и питалась грязью вместо того, чтобы насыщаться Им. Прощай, Лидия».
Ее ответ ясно слышен в наступившей вокруг обеих женщин тишине. Никто из многих присутствующих больше не разговаривает… Мария поворачивается и, стремительная, старается нагнать Учителя.
На ее пути оказывается какой-то молодой человек. «Это твое последнее чудачество?» – говорит он, собираясь ее обнять. Но ему, полупьяному, это не удается, и Мария убегает от него, бросая: «Нет, это мой единственный мудрый поступок».
Она присоединяется к своим подругам, закутанным, как магометанки, настолько им неприятно, что их разглядывает это порочное общество.
«Мария, – трепетно говорит Марфа, – ты сильно переживала?»
«Нет. И – Он прав, – и теперь я больше никогда не буду от этого страдать. Он прав…»
Они все сворачивают в темный переулок и затем заходят на ночлег в какой-то большой дом, наверное, в гостиницу.