19 августа 1945.

   ¹«Благовествуйте на Ездрелонской равнине, пока Я к вам не вернусь», – велит Иисус Своим апостолам ясным утром во время небольшой трапезы из хлеба и фруктов, которую те совершают на берегах потока Кисон.

   Апостолы, кажется, не очень обрадованы, но Иисус успокаивает их, обрисовывая линию поведения, которой они должны следовать, и заканчивает: «В конце концов, с вами Моя Мать. Она будет хорошей советчицей. Идите к крестьянам Йоханана, а в субботу постарайтесь поговорить и с теми, что у Доры. Окажите им поддержку и утешьте старого родственника Марциама новостями о мальчике, скажите, что на праздник Кущей мы его к нему приведем. Дайте этим несчастным побольше, всё, что у вас есть. Всё, что знаете, всю любовь, на какую способны, все средства, какими мы располагаем. Не бойтесь: они как уходят, так и приходят. С голода мы никогда не умрем, даже если будем жить на одном хлебе и фруктах. А если увидите, что они раздеты, отдайте им одежду, и Мою тоже. Точнее, Мою в первую очередь. Мы не останемся раздетыми. И главное: если повстречаете горемык, которые ищут Меня, не оставьте их без внимания. На это у вас нет права. До свидания, Мать. Бог да благословит всех вас Моими устами. Ступайте спокойно. Идем, Иаков».

   «Ты не возьмешь даже свою сумку?» – спрашивает Фома, заметив, что Иисус отправляется без нее.

   «В ней нет необходимости. И Мне будет легче идти».

  Иаков тоже оставляет свою, несмотря на то, что его мать поспешила набить ее хлебом, сыром и фруктами.

   Они удаляются, некоторое время следуя вдоль русла Кисона, а затем начинают взбираться на первые склоны, ведущие на Кармель, и пропадают из виду оставшихся.

   «Мать, мы в Твоих руках. Веди нас, потому что… мы ни на что не способны», – смиренно признается Петр.

   Мария ободряюще улыбается и говорит: «Это очень просто. Всего лишь повиноваться Его распоряжениям, и все у вас будет хорошо. Пойдемте».

   Но я иду не с ними. […] Я следую за Иисусом…

   ²Он вместе с двоюродным братом Иаковом поднимается вверх не разговаривая, тот тоже не разговаривает. Иисус сосредоточен на Своих размышлениях; Иаков, чувствуя, что он на пороге какого-то откровения, весь охвачен благоговейной любовью, неким духовным трепетом, и то и дело поглядывает на Иисуса, чье сосредоточенное торжественное лицо время от времени озаряется светом улыбки. Он смотрит на Него, как смотрел бы на еще не воплотившегося и сияющего во всем Своем безмерном величии Бога, и его лицо, так похожее на лицо Св. Иосифа, смуглое и не лишенное румянца на скулах, делается от волнения бледным. Но он все равно не нарушает молчания Иисуса.

   Напрямик по крутым тропинкам, почти не встречая пастухов, что пасут свои стада на зеленых пастбищах под рощами из падуба, ясеня, дуба и других высокоствольных деревьев, они поднимаются и поднимаются, задевая своими плащами серовато-зеленые кусты можжевельника и золотистые кусты дрока, осыпанные жемчугами изумрудные кустики мирта и трепещущие занавеси цветущей жимолости и ломоноса.

   Они поднимаются, оставив позади лесорубов и пастухов, пока после неустанной ходьбы не достигают гребня горы или, точнее, маленького плато, примостившегося возле увенчанного гигантскими дубами гребня и окруженного балюстрадой древесных стволов, основанием которых служат верхушки других растущих на гребне деревьев, отчего кажется, что сама лужайка как бы покоится на этой шелестящей опоре, изолированная от остальной горы, которую мешают увидеть нижние кроны. За спиной – вершина с ее взмывающими в небо деревьями, выше – чистое небо, а впереди – открытый горизонт, краснеющий в лучах заката и переходящий в пылающее море.

   На откосе видна расселина, которая не обваливается лишь потому, что корни гигантских дубов удерживают ее своей сетью, как клещами, широкая ровно настолько, чтобы туда мог поместиться человек, и не слишком толстый. Какой-то растрепанный куст словно бы удлиняет ее, простираясь горизонтально от края откоса.

   Иисус прерывает молчание и говорит: «Иаков, брат Мой, здесь мы остановимся на ночь, и Я прошу тебя, несмотря на сильное телесное утомление, провести эту ночь в молитве. Ночь и весь завтрашний день вплоть до этого же часа. Целый день – это не слишком много, чтобы получить то, что Я хочу тебе дать».

   «Иисус, мой Господь и Учитель, я всегда сделаю так, как Ты хочешь», – отвечает Иаков, сделавшийся еще бледнее, когда Иисус начал говорить.

   «Знаю. ³Сейчас пойдем наберем ежевики и черники для нашего желудка и освежимся у родника, который Я слышал чуть ниже. Оставь, пожалуйста, свой плащ в этой выемке. Его никто не возьмет».

   И вместе с братом Он обходит крутой откос, собирая дикие ягоды с кустов подлеска, а потом, несколькими метрами ниже, со стороны, противоположной той, по какой поднимались, они наполняют фляжки, единственное, что взяли с собой, в журчащем роднике, пробивающемся из сплетения толстых корней, и ополаскиваются, чтобы остудиться от жары, все еще сильной, несмотря на высоту. Затем снова поднимаются к своей ровной площадке и, в то время как макушка горы становится совершенно красной от солнца, что вот-вот исчезнет за горизонтом, съедают то, что собрали, и опять пьют улыбаясь, как двое счастливых детей или два ангела. Слов немного: воспоминание об оставшихся на равнине, возглас восхищения необычайной красотой дня, имя обеих мам… Больше ничего.

   Потом Иисус привлекает к Себе двоюродного брата, а последний принимает положение, привычное для Иоанна, склонив голову Иисусу на грудь и уронив одну руку на колени, а другую вложив в руку Брата, и они застывают так, пока наступает вечер с громогласным щебетаньем птиц, что прячутся в густой листве, с треньканьем колокольчиков, которое удаляется и становится все более неразличимым, с легким шелестом ветра, ласкающего вершины деревьев, остужая и оживляя их после неподвижного дневного зноя, и предвещая росу.

   Они надолго остаются так, и я думаю, что молчат только их уста, тогда как их души, бодрые как никогда, ведут неземные беседы.