22 сентября 1945.

   ¹Иисус сидит во дворе с крытой галереей, что находится внутри дома в Вифании, том самом дворе, который, я видела, был забит учениками в утро Воскресения Иисуса. Сидит на мраморной скамье с лежащими поверх нее подушками, прислонившись спиной к стене дома, а вокруг Него – хозяева, апостолы, ученики Иоанн и Тимон, да еще Иосиф с Никодимом и набожные женщины, – и слушает Синтику, которая, стоя перед Ним, видимо, отвечает на некоторые Его вопросы. Все более или менее заинтересованно слушают, кто как: кто-то сидя на скамьях, кто-то на полу, кто-то стоя, а кто-то – прислонившись к колоннам или к стене.

   «… это было необходимо. Чтобы не чувствовать всю тяжесть моего положения. Чтобы не примириться, не желать примиряться с тем, что я одна, рабыня, изгнанная из отечества. Считать, что моя мать и братья, что мой отец и такая нежная и милая Исмена не потеряны навсегда. Но что, даже если весь мир с остервенением будет нас разлучать, вот как Рим разделил нас и продал: нас, свободных людей – словно вьючных животных, – какое-то место вновь объединит нас за пределами этой жизни. Считать, что не только материей мы живы, материей, которая порабощает. Но что внутри есть некая свободная сила, которую не удержит никакая цепь, если только не добровольное стремление жить в нравственном беспорядке и материальной невоздержанности.

   Вы называете это „грехом“. Тот и те, кто были для меня светом во тьме моей рабской ночи, определяли это по-другому. Но и они соглашались, что душа, пригвожденная к телу злыми и плотскими страстями, не достигнет того, что вы называете Божьим Царством, а мы – сосуществованием с богами в Аиде. И поэтому нужно воздерживаться от впадения в материализм и стараться достичь свободы от тела, оставляя себе в наследство добродетели, чтобы обрести счастливое бессмертие и воссоединение со своими любимыми.

   Считать, что душам умерших ничто не мешает оказывать помощь душам живых, и потому ощущать около себя душу своей матери, узнавать ее взгляд и ее голос, говорящий с душой ее дочери, и иметь возможность сказать: „Да, мать. Да, чтобы прийти к тебе. Да, чтобы не смутить твой взор. Да, чтобы в твоем голосе не было слез. Да, чтобы не омрачать твой Аид, где ты пребываешь в покое. Ради всего этого я сберегу свою свободную душу. Единственное, чем я обладаю, и чего у меня никто не может отнять. Душу, которую я хочу сохранить чистой, чтобы иметь возможность мыслить в согласии с добродетелью“.

   В таких думах были свобода и радость. И я пожелала так думать. И поступать. Ибо это несерьезная и ложная философия – размышлять, а потом поступать вразрез со своими размышлениями. Мыслить таким образом значило восстанавливать свое отечество даже в изгнании. Некое внутреннее отечество в глубине собственного я: со своими алтарями, со своей верой, со своим обучением, своими чувствами… И отечество великое, загадочное, и всё же не совсем, благодаря тому таинственному присущему душе „нечто“, которое не остается в неведении о потустороннем, даже если в настоящий момент способно различить его, как матрос посреди морского простора способен в туманное утро различить особенности побережья: смутно, в общих чертах, когда ясно вырисовываются едва ли несколько точек, которых, тем не менее, достаточно – о, достаточно! – усталому, измученному штормами мореходу, чтобы сказать: „Вон там есть гавань, там спокойно“. Отчизна души, место ее происхождения… место Жизни. Ведь жизнь порождается смертью…

   ²О! я это понимала наполовину, пока не познакомилась с одной из Твоих бесед. После… после этого как будто солнечный луч упал на алмаз моего разума. Всё стало светом, и я поняла, до какого момента были правы учителя Греции, и как потом они сбились с пути, поскольку им не хватило одной величины, только одной, чтобы правильно разрешить теорему о Жизни и Смерти. Эта величина: истинный Бог, Господь и Творец всего, что существует!

   Могу ли я произносить Его Имя этими своими языческими устами? Да, могу. Потому что, как и все, я происхожу от Него. Потому что Он вложил способности в умы всех людей, а в самых мудрых – высший разум, благодаря которому они производят впечатление полубогов, обладающих сверхчеловеческой силой. Да, потому что Он дал им записать те истины, что уже являются религией, пусть и не божественной, как Твоя, нравственная и способная сохранить души „живыми“ не только в течение этого промежутка времени, касающегося нашего пребывания здесь, на Земле, но навсегда.

  После я поняла, что означает: „жизнь порождается смертью“. Тот, кто это сказал, был подобен человеку, не совсем еще опьяневшему, но чей разум уже отягощен. Произнес возвышенное изречение, но сам его до конца не осознал. Я – прости, о Господь, мою гордость, – я поняла это лучше него и с того момента я счастлива».

   «Что ты поняла?»

  «Что нынешнее существование есть всего лишь начаток, зародыш самой жизни, и что истинная Жизнь начинается тогда, когда смерть производит нас на свет… в Аид, как язычницу, или в вечную Жизнь, как верующую в Тебя. Я не права?»

   «Ты правильно сказала, женщина», – одобряет Иисус.

   ³Вмешивается Никодим: «Но как ты смогла познакомиться со словами Учителя?»

  «Кто голоден, тот ищет пропитание, господин. Я искала свое пропитание. Будучи чтицей, так как образована и с хорошим голосом и произношением, я имела возможность много читать в библиотеках моих хозяев. Но пока что не насыщалась. Чувствовала, что есть нечто иное за пределами стен, разукрашенных человеческим знанием, и, словно заключенная в золотой темнице, сбивала костяшки пальцев, колотя в дверь, чтобы выйти, чтобы отыскать… Прибыв с последним хозяином в Палестину, я испугалась, что попаду во тьму… а вышла, наоборот, к Свету. Слова слуг из Кесарии были как множество ударов киркой, что разрушали эти стены, проделывая в них всё более широкие отверстия, через которые входило Твое Слово. И я собирала их, эти слова и весточки. И, словно ребенок, нанизывающий жемчужины, я выстраивала их в ряд и украшала себя ими, извлекая из них силу, чтобы становиться все чище и чище для принятия Истины. В процессе очищения я стала чувствовать, что найду. И еще на этой Земле. Ценой своей жизни я решила быть чистой ради того, чтобы встретить Истину, Мудрость, Божество. Господь, я говорю безумные слова. Эти люди смотрят на меня с удивлением. Но Ты сам меня об этом попросил…»

   «Говори, говори. Это нужно».

  «С помощью стойкости и воздержания я противостояла внешнему давлению. Я могла бы стать свободной и счастливой в мирском понимании, как только бы захотела. Но я не захотела променять знание на удовольствие. Поскольку без мудрости тщетно обладание другими добродетелями. Он, тот философ, говорил: „Справедливость, воздержание и стойкость в отрыве от знания подобны нарисованной декорации, рабским добродетелям, в которых нет ничего устойчивого и подлинного“. Я хотела обладать подлинными вещами. Мой хозяин, глупец, разговаривал о Тебе в моем присутствии. Тогда стены как будто бы стали завесой. Достаточно было захотеть, чтобы разорвать эту завесу и приобщиться к Истине. Я так и сделала».

   ⁴«Ты сама не знала, что ты найдешь», – говорит Искариот.

  «Я знала, что бог[1] поощряет добродетель. Я не желала ни золота, ни почестей, ни физической свободы: даже этого. Но желала Истины. Просила у Бога либо о ней, либо о смерти. Желала быть избавленной от унижения превратиться в „предмет“ и, еще больше, от согласия на это. Отказавшись от всего телесного в поисках Тебя, о Господь – поскольку поиски посредством чувств всегда несовершенны, и Ты был тому свидетель, когда, увидев Тебя, я убежала, введенная в заблуждение своими глазами, – я предалась Богу, который над нами и внутри нас и свидетельствует душе о самом Себе. И я нашла Тебя, потому что моя душа привела меня к Тебе».

[1] В рукописи бог с маленькой буквы. 

   «У тебя языческая душа», – снова говорит Искариот.

  «Но душа всегда содержит в себе нечто божественное, особенно, когда, благодаря усилиям, сохранила себя от заблуждений. И поэтому она тянется к тому, что одной с ней природы».

   «Ты сравниваешь себя с Богом?»

   «Нет».

   «А тогда почему ты так говоришь?»

   «Как? И ты, ученик своего Учителя, спрашиваешь об этом у меня? У меня, гречанки и лишь с недавнего времени свободной? Когда Он говорит, ты что, не слушаешь? Или в тебе такая плотская закваска, что она тебя помрачает? Разве Он все время не говорит, что мы дети Божьи? Значит, мы боги, раз мы дети Отца, того самого Отца, Его и нашего, о котором Он все время говорит. Ты можешь упрекнуть меня в том, что я не смиренная, но не в том, что я неверующая и невнимательная».  

  «Стало быть, ты считаешь, что превосходишь меня? Считаешь, что всё познала из своих греческих книг?»

  «Нет. Ни то, ни другое. Но книги мудрецов, откуда бы те ни были, дали мне минимум, чтобы продержаться. Не сомневаюсь, что израильтянин превзойдет меня. Но я рада своей участи, которая дана мне Богом. Чего я могу еще желать? ⁵Я нашла всё, найдя Учителя. И думаю, что это судьба, поскольку я в самом деле вижу, что за мной наблюдает какая-то Сила, отметившая меня великой судьбой, которой я лишь последовала, чувствуя, что она добрая».

  «Добрая? Ты была рабыней, и у жестоких хозяев… Если бы последний, к примеру, снова вернул тебя, как бы ты, такая мудрая, последовала своей судьбе?»

   «Тебя зовут Иуда, верно?»

   «Да, и что?»

  «Да так… ничего. Хочу помимо твоей иронии запомнить твое имя. Смотри, ирония не приличествует и добродетельным людям. Как бы я последовала своей судьбе? Возможно, убила бы себя. Поскольку в некоторых случаях, в самом деле, лучше умереть, чем жить, хотя философ говорит, что это нехорошо, и что кощунственно добиваться благополучия своими силами, потому что только боги имеют право призвать к себе. И что меня всегда удерживало от такого шага в цепях моей печальной судьбы, так это то, что я ждала какого-то знака от богов. Теперь же, в новом плену у мерзкого хозяина, я бы ждала знака свыше. И предпочла бы умереть, чем жить. У меня тоже есть достоинство, о мужчина».

   «А если он вернул бы тебя сейчас? Ты бы оказалась в тех же самых условиях…»

   «Теперь бы я уже не убила себя. Теперь я знаю, что насилие над плотью не затрагивает дух, если он не поддается. Теперь я буду сопротивляться, пока меня не сломят силой, пока насильно не убьют. Поскольку даже это я приняла бы как знак от Бога, который посредством такого насилия призывает меня к Себе. И сейчас я умерла бы спокойно, зная, что могу потерять лишь то, что тленно».

   «Ты хорошо ответила, женщина», – говорит Лазарь, Никодим его также поддерживает.

   «Самоубийство недопустимо ни в коем случае», – говорит Искариот.

  «Много чего запрещено, и запреты не соблюдаются. А тебе, Синтика, необходимо думать, что как Бог направлял тебя все время, так Он убережет тебя и от насилия над собой. ⁶А теперь ступай. Я был бы тебе благодарен, если бы ты отыскала мальчика и привела его ко Мне», – ласково говорит Иисус.

   Женщина кланяется до земли и уходит. Все провожают ее взглядом.

  Лазарь вполголоса: «И так всегда! Я не в состоянии понять, каким образом те вещи, что были для нее „жизнью“, для нас, израильтян, были „мертвыми“. Если у Тебя будет возможность поспрашивать ее еще, Ты увидишь, что ее спас именно тот самый эллинизм, который развратил нас, уже обладавших мудростью. Почему?»

   «Потому что дивны пути Господни. И Он открывает их тем, кто этого заслуживает. А сейчас, друзья, Я с вами попрощаюсь, так как наступает вечер. Я рад, что все вы выслушали эту гречанку. Удостоверившись, что Бог открывает себя самым лучшим, вы можете извлечь урок, что исключать из Божьих рядов всех, кто не принадлежит Израилю, нечестиво и опасно. Пусть это будем вам правилом на будущее… Не ворчи, Иуда Симонов. А ты, Иосиф, не допускай неуместных угрызений совести. Никто из вас ничем не осквернил себя, пообщавшись с гречанкой. Остерегайтесь же, остерегайтесь вступить в общение с дьяволом или приютить его. До свидания, Иосиф, до свидания, Никодим. Смогу Я вас еще увидеть, пока Я здесь? Вот Марциам… Иди сюда, мальчик, поприветствуй глав Синедриона. Что ты им скажешь?»

   «Мир да пребудет с вами и… еще скажу: молитесь за меня в час каждения».

   «Ты не имеешь в этом нужды, чадо. А почему именно в этот час?»

  «Потому что, когда я в первый раз вошел в Храм вместе с Иисусом, Он рассказал мне о вечерней молитве…[2] О! Так красиво…»

[2] В 197.5.

   «А ты за нас будешь молиться? Когда?»

  «Буду молиться… буду, утром и вечером. Чтобы Бог хранил вас от греха в течение дня и в течение ночи».

   «А как ты будешь молиться, чадо?»

   «Скажу: „Господь всевышний, сделай Иосифа и Никодима настоящими друзьями Иисуса“. И этого достаточно, потому что настоящий друг не огорчает своего друга. А кто не огорчает Иисуса, тот непременно обретет Небо».

   «Бог да сохранит тебя таким, чадо!» – говорят оба представителя Синедриона, лаская его. А потом прощаются с Учителем, по отдельности с Приснодевой и Лазарем, затем одновременно – со всеми остальными, и уходят.