26 сентября 1945.

  ¹В резковатом свете довольно ветренного утра своеобразие этого селения, лежащего на каменистой площадке, возвышающейся в кольце горных вершин как выше, так и ниже ее, проявляется во всей своей особенной красоте. Оно похоже на огромное блюдо из гранита с лежащими на нем домами, домиками, мостами, источниками, служащими для развлечения какого-то гигантского ребенка.

   Его дома кажутся вырезанными в скале известняка, составляющего основной материал этой местности. Сложенные из поставленных друг на друга блоков, частью неоштукатуренных, частью даже не обтесанных, они в самом деле кажутся игрушечными домиками, собранными из кубиков каким-то громадным находчивым ребенком.

 И со всех сторон от этого маленького селения можно наблюдать его плодородные окрестности: с растущими деревьями, с культурными растениями, из-за разнообразия которых с высоты они кажутся ковром из квадратов, трапеций и треугольников: коричневых от свежевскопанной земли, изумрудно-зеленых от выросшей после осенних дождей травы, красноватых от последней листвы виноградников и фруктовых рощ, серо-зеленых благодаря тополям и ивам, или эмалево-зеленых благодаря дубам и рожковым деревьям, или же бронзово-зеленых благодаря кипарисам и хвойным деревьям. Очень, очень красиво!

   И еще дороги, что, словно ленты из узла, выходят из селения к далекой равнине или к еще более высоким горам и углубляются в леса или своей серой чертой делят зеленые луга и темные вспаханные поля.

  И есть еще сверкающий водный поток, серебристый выше по течению от селения, а по другую сторону, где он спускается в долину с ущельями и склонами, – голубой с примесью нефрита. Поток игриво появляется и исчезает, становясь все более мощным и более голубым по мере того как делается полноводным и уже не позволяет придонному тростнику и поросшей в засушливые месяцы вдоль русла траве окрашивать себя зеленым, но, похоронив их стебли под толщей теперь уже глубоких вод, отражает небо.

   Небо непередаваемо голубое: драгоценная пластина из темно-голубой эмали, без малейшей трещинки в ее восхитительной структуре. 

   ²И вот караван снова приходит в движение: женщины по-прежнему верхом, поскольку, как говорит купец, путь после этого селения трудный, а преодолеть его нужно быстро, чтобы до ночи достичь Герасы. Укутанные, проворные после отдыха, они быстро движутся по дороге, которая поднимается среди великолепных зарослей, идя вдоль высоченных склонов одиноко стоящей горы, что громадной глыбой возвышается над грядами других гор пониже. Настоящий гигант, какие попадаются в самых высоких местах наших Апеннин.

   «Галаад, – кивая в ту сторону, говорит купец, оставшийся возле Иисуса, который все так же ведет под уздцы мула Девы Марии. И прибавляет: – После него дорога получше. Ты бывал там когда-нибудь?»

   «Никогда. Хотел было посетить его весной. Но в Галгале Меня не стали принимать».

   «Не принять Тебя? Какой грех!»

   Иисус смотрит на него и молчит.

   Купец посадил себе на седло Марциама, который действительно мучился на своих коротких ножках, стараясь не отставать от скорого шага лошадей. Эту скорость познает на себе и Петр. Он изо всех сил пытается приблизиться (и остальные подражают ему в этом), но все равно порядочно отстает от каравана. Вспотевший, но довольный, так как слышит смех Марциама, видит отдохнувшую Деву Марию и радостного Господа. Тяжело отдуваясь, он разговаривает с Матфеем и со своим братом Андреем, поскольку они так же, как и он, плетутся позади всех, и вызывает у них смех утверждением, что был бы счастлив в это утро, если б у него помимо ног были еще и крылья. Он, как и остальные, освободился от всех тяжестей, привязав свои мешки к седлам женщин, но дорога в самом деле ужасная, так как проходит по скользким от утренней росы камням. Лучше всех держатся оба Иакова с Иоанном и Фаддеем, идя вровень с мулами, на которых сидят женщины. Симон Зелот разговаривает с Иоанном из Эндора. Тимону и Эрмастею тоже нашлось занятие: они ведут молодых мулов.

   ³Наконец самое страшное позади, и перед изумленным взором открывается совсем другая картина. Долина Иордана окончательно скрылась из вида. Теперь взгляд простирается на восток, на плоскогорье впечатляющих размеров, и только складки холмов на нем, едва намекающие на возвышенность, нарушают однообразие пейзажа. Я бы никогда не подумала, что в Палестине может быть нечто подобное. Как будто после каменистой горной бури всё успокоилось и застыло в виде огромной волны, что зависла между глубиной и небом, и единственное воспоминание о ее прежнем неистовстве – это мелкая рябь холмов и попадающиеся тут и там отвердевшие пенистые гребни, тогда как сам водяной вал разлился по изумительно великолепной плоской поверхности. И к этой области светлого покоя приближаешься через последнее ущелье, дикое, словно пропасть между двумя громадными сталкивающимися волнами, двумя последними штормовыми волнами, в глубине которого еще один пенящийся поток, бегущий к западу и текущий с востока мучительным и яростным путем среди скал и водопадов, так сильно контрастирующим с далеким покоем этого огромного плато.

   «Теперь дорога будет хорошая. Если позволишь, я объявлю привал», – говорит купец.

   «Я доверяюсь твоему водительству, муж. Ты знаешь».

  Все спешиваются и разбредаются в поисках дров для приготовления пищи и воды для усталых ног и пересохшего горла. Развьюченные животные щиплют густую траву или идут на водопой, спускаясь в прозрачные воды потока. От небольших костров, разложенных для приготовления ягнят, распространяется запах смолы и жареного мяса.

  Апостолы разожгли свой костерок и разогревают на нем соленую рыбу, предварительно промытую в прохладной проточной воде. Купец же, увидев это, подходит, неся освежеванного ягненка, или может козленка, и убеждает принять его в дар. И Петр принимается его жарить, набив пряными травами.

   Обед быстро приготовлен и быстро съеден. ⁴И под отвесно стоящим полуденным солнцем шествие возобновляется по более хорошей дороге, что тянется вдоль потока в северо-восточном направлении по потрясающе плодородной и хорошо возделанной территории, изобилующей овцами и стадами свиней, которые с хрюканьем разбегаются перед караваном.

  «Тот город за стенами – это Гераса, Господин. Город с большим будущем. Сейчас он развивается, и думаю не ошибусь, если скажу, что скоро он будет соперничать в красоте, торговле и богатстве с Яффой и Аскалоном, с Тиром и многими другими городами. Римляне понимают его значение на этом пути, ведущем от Красного моря, а потому из Египта, через Дамаск к Понтийскому морю. И помогают герасинцам его строить… У них хорошее предвиденье и чутье. Пока что там только большая торговля, но потом!.. О, он будет красивым и богатым! Маленький Рим с храмами и бассейнами, цирками и термами. Раньше я просто торговал там. Но теперь приобрел много земли под рынки, чтобы потом перепродать ее по высокой цене, а может быть, построить там настоящий господский дом и состариться в нем, когда Валтасар, Набор, Феликс и Сидмия смогут держать и контролировать рынки соответственно в Синопе, Тире, Яффе и Александрии в устье Нила. Тем временем подрастут трое остальных сыновей, и я передам им рынки в Герасе, Аскалоне и, возможно, в Иерусалиме. А мои дочери, богатые и красивые, будут востребованы, заключат выгодные браки и подарят мне много внуков…»

   Купцу наяву грезится будущее в самом розовом и золотом цвете.

   ⁵Иисус спокойно спрашивает: «А дальше?» 

  Купец вздрагивает, смотрит на Него в замешательстве и говорит: «Дальше? Всё. Дальше придет смерть… Печально, но это так».

   «И ты оставишь все свои дела? Все свои рынки? Все привязанности?»

  «Но Господин! Я бы не хотел этого. Однако, как я родился, так должен и умереть. И мне придется оставить всё». И он испускает такой долгий вздох, что этим дуновением можно бы и сам караван сдвинуть с места… 

   «А кто тебе сказал, что со смертью всё это уходит?»

   «Кто? Да сама реальность! Умершие, которые… уже ничего из себя не представляют. Ни рук, ни глаз, ни ушей…»

   «Ты это не только руки, глаза и уши».

  «Я человек, знаю. У меня есть и другое. Но всё прекращается со смертью. Словно закат солнца. Закат его упраздняет…»

  «Однако рассвет его воссоздает или, точнее, являет его вновь. Ты сам сказал, что ты человек. Не какое-нибудь животное, как вот это, которое ты оседлал. Оно, когда умрет, действительно прекратит существование. Ты нет. У тебя есть душа. Разве не знаешь? Неужели ты уже и этого не знаешь?»

  Купец чувствует печальный упрек, печальный и мягкий, и опустив голову, произносит: «Это-то я еще знаю…»

   «И что же? Разве не знаешь, что душа остается живой?»

   «Знаю».

   «Так что же? Разве не знаешь, что она всё так же занята деятельностью после этой жизни? Святой, если она святая. Скверной, если она скверная. Она переживает определенные чувства. О, еще как переживает! Чувство любви, если святая. Ненависти, если проклятая. Ненависть по отношению к кому? К причинам ее проклятия. В твоем случае это твоя деятельность, твои рынки, твои чисто человеческие привязанности. Любовь по отношению к кому?  К тому же самому. А какие благословения своим детям и их деятельности может принести душа, пребывающая в мире с Господом!»

   Мужчина задумывается. Затем говорит: «Поздно. Я уже стар». И останавливает мула.

  Иисус улыбаясь отвечает: «Я тебя не принуждаю. Я советую», а потом переводит взгляд на апостолов, которые, пользуясь остановкой перед входом в город, помогают женщинам спешиться и берут свои мешки.

   ⁶Караван снова трогается и вскоре через ворота с двумя сторожевыми башнями входит в город, где идет оживленная торговля.

   Купец обращается к Иисусу: «Ты все еще желаешь оставаться со мной?»

   «Если ты Меня не прогоняешь, отчего бы Мне этого не желать?»

   «От того, что я Тебе наговорил. У Тебя, святого, я должен вызывать отвращение».

   «О, нет! Я пришел ради таких, как ты. И люблю вас, потому что вы самые нуждающиеся. Ты еще не знаешь Меня. Но Я – это Любовь, идущая и умоляющая о любви».

   «Значит, Ты не испытываешь ко мне ненависти?»

   «Я люблю тебя».

  Глаза мужчины наполняются блеском. Однако он с улыбкой произносит: «Тогда будем вместе. В Герасе я останусь на три дня по делам. Там я пересяду с мулов на верблюдов. В местах больших караванных стоянок у меня есть стойла и слуги, присматривающие за животными, которых я там оставляю. А Ты чем займешься?»

   «Буду благовествовать в субботу. Если бы ты не сделал остановку, Я бы тебя покинул, ведь суббота – святыня Господу».

   Мужчина нахмуривает лоб, задумывается и, словно бы нехотя, соглашается: «Ну да… Это так. Святыня Богу Израилеву. Святыня. Святыня. – смотрит на Иисуса… – Я посвящу ее Тебе, если позволишь».

   «Богу. Не Его Служителю».

  «Богу и Тебе, тем, что послушаю Тебя. Свои дела я сделаю сегодня и завтра утром. А затем Тебя послушаю. Ты сейчас на постоялый двор?» 

   «Придется. Со Мною женщины, и Меня тут не знают».

   «Вон тот принадлежит мне. Мне, потому что из года в год там находятся мои конюшни. Но у меня есть и просторные помещения для моих товаров. Если сочтешь нужным…»

   «Бог да вознаградит тебя. Идем».