19 октября 1945.

   ¹ Ткацкий станок простаивает, поскольку Мария и Синтика увлечены шитьем принесенных Зелотом тканей. Уже скроенные детали одежд сложены на столе упорядоченными кучками, цвет к цвету, и женщины то и дело берут оттуда какой-либо отрез и затем наметывают его на этом столе, так что мужчины оттеснены к углу неработающего станка, они рядом, но не интересуются работой женщин. Присутствуют и двое апостолов, Иуда и Иаков Алфеевы, которые, в свою очередь, наблюдают за этим женским занятием, не задавая вопросов, но, думаю, не без любопытства.

   И двое кузенов Иисуса рассказывают о своих братьях, особенно о Симоне, что сопровождал их до самых дверей, а потом ушел, «потому что у него болеет ребенок», – говорит Иаков, чтобы как-то смягчить эту новость и оправдать брата. Более строгий Иуда говорит: «Именно поэтому ему бы следовало прийти. Но похоже, что он тоже отупел, как, впрочем, и все назаретяне за исключением Алфея и еще двоих учеников, которые сейчас неизвестно где. ²Ясно, что в Назарете нет ничего хорошего, а всё хорошее было извергнуто, словно нашему городу это пришлось не по вкусу…»

   «Не говори так, – просит Иисус. – Не трави себе душу… Это не их вина…»

   «Тогда чья же?»

   «Причин много… Не допытывайся. Но не весь Назарет враждебен. Есть дети…»

   «Потому что они дети».

   «Есть женщины…»

   «Потому что они женщины. Но не дети и не женщины будут устанавливать Твое Царство».

   «Почему, Иуда? Ты ошибаешься. Как раз сегодняшние дети станут завтрашними учениками, теми, кто будет проповедовать это Царство по всей Земле. А женщины… Почему они не могут этого делать?»

   «Ты же не сможешь сделать из женщин апостолов. В лучшем случае некоторые из учениц будут, как Ты говорил, помощницами учеников»[a].

[a] Об этом: 153.3; 157.2; 262.9.

   «В будущем ты по-другому посмотришь на многие вещи, брат Мой. Сам Я даже не пытаюсь заставить тебя пересмотреть свои взгляды. Иначе Я столкнусь с образом мыслей, исходящим из вековых заблуждений и предубеждений относительно женщины. Я лишь прошу тебя понаблюдать и отметить про себя то различие, которое заметно между ученицами и учениками, и беспристрастно подметить их отзывчивость к Моим поучениям. Ты увидишь, что, начиная с твоей матери, которая, если угодно, оказалась первой из учениц и по времени, и по самоотверженности – и остается такою по сей день, отважно противостоя целому городу, что насмехается над ней из-за того, что она верна Мне, а также сопротивляясь голосам ее кровных родственников, не скупящихся на упреки в ее адрес из-за того, что она верна Мне, – ты увидишь, что ученицы лучше вас».

   «Признаю, это так. Но где в Назарете эти женщины-ученицы? Дочери Алфея, матери Исмаила и Азера[b], да их сестры. И всё. Слишком мало. Я бы не приходил больше в Назарет, чтобы не видеть всего этого».

[b] Исмаил и Азер – погонщики (102.5, 8; 246.11, 13), ставшие учениками.

   «Бедная мама! Ты причинил бы ей сильную боль», – говорит Мария, вступая в разговор.

   «Это правда, – говорит Иаков. – Она так надеется примирить наших братьев с Иисусом и с нами. Думаю, она только этого и желает. Но мы достигнем этого, конечно, не тем, что будем оставаться в стороне. До сих пор я к тебе прислушивался и словно чуждался людей. Но с завтрашнего дня выйду и буду общаться с теми, с другими… Если мы благовествуем даже язычникам, почему нам не благовествовать в нашем городе? Я отказываюсь считать, что все тут злы и не способны к обращению».

   Иуда Фаддей не возражает. Но он явно расстроен.

   ³ Симон Зелот, всё время молчавший, вмешивается: «Я бы не хотел выдвигать подозрений. Но позвольте мне для поднятия духа задать вам один вопрос. Вот какой: а вы уверены, что в этой неподатливости назаретян не замешаны посторонние, пришедшие извне силы, которые тут исправно действуют, упирая на одно обстоятельство, каковое, суди они о нем справедливо, было бы лучшей гарантией уверенности в том, что Учитель – это и есть Божий Святой? Знакомство с непорочной жизнью Иисуса, гражданина Назарета, должно было бы облегчить назаретянам принятие Его в качестве обетованного Мессии. Я, а со мной и многие мои сверстники из Назарета побольше вашего знавали, хотя бы понаслышке, мнимых мессий. И уверяю вас, что их частная жизнь развеивала самую стойкую убежденность в их мессианстве. Рим их жестоко преследовал как мятежников. Но, не говоря об их политических убеждениях, существования которых Рим не мог допускать там, где правит он, эти лжемессии по многим отдельным причинам заслуживали бы наказания. Мы выступали за них и поддерживали их, потому что они потакали нашему настрою на восстание против Рима. Мы шли за ними, потому что в своей твердолобости считали нужным – пока Учитель не объяснил нам истину, мы же, несмотря на это, к сожалению, всё еще не верим, как должны были бы, то есть всецело, – считали нужным видеть в них обещанного „царя“. Они убаюкивали наш скорбящий дух надеждами на национальную независимость и восстановление царства Израиля. Но, о несчастье! Что это было бы за непрочное и развращенное царство?! Нет, поистине назвать тех лжемессий царями Израиля и основателями обетованного Царства означало бы глубоко унизить саму мессианскую идею. В Учителе же глубина учения сочетается со святостью жизни. И Назарет знает это, как никакой другой город. Я даже не думаю предъявлять назаретянам обвинение в неверии в сверхъестественность Его появления, о чем они, назаретяне, не ведают. Но жизнь! Но Его жизнь!.. А тут такая ненависть, такое непробиваемое противление… Да что говорить! Разве такое возросшее противление не могло произойти от враждебных манипуляций? Мы знакомы с врагами Иисуса. Знаем, чего они стоят. Вы думаете, они здесь были бездеятельны или вообще отсутствовали, когда повсюду они либо предшествовали нам, либо сопровождали нас, либо следовали за нами, чтобы разрушить труды Христа? Не возлагайте всю вину на один только Назарет. Но плачьте о нем, сбитом с пути врагами Иисуса».

   «Ты очень правильно сказал, Симон. Плачьте о нем…» – говорит Иисус. И Он печален.

   Иоанн из Эндора замечает: «Еще ты очень правильно сказал, когда говорил, что благоприятное обстоятельство оказывается неблагоприятным, так как люди в своих суждениях редко руководствуются справедливостью. Тут главное затруднение – это неброское рождение, неброское детство, неброское отрочество и неброская юность нашего Иисуса. Люди забывают, что настоящие достоинства прячутся под скромной внешностью, тогда как ничтожества надевают маски выдающихся личностей, чтобы навязывать себя толпе».

   «Может быть… Но ничто не изменит моего мнения о наших горожанах. Чего бы им там ни наговорили, они обязаны были судить по реальным делам Учителя, а не по неизвестно чьим словам».

   ⁴ Долгое молчание, прерываемое только звуком разрезаемой ткани, которую Дева Мария делит на полоски, чтобы сделать из них оборки. Синтика не проронила ни слова, хотя и была вся внимание. Ее поведение характеризуется всё такой же глубокой почтительностью и сдержанностью, которые делаются менее строгими лишь в отношении Марии или мальчика. Но сейчас мальчик заснул, сидя на скамеечке прямо у ног Синтики, и его голова с подсунутой под нее согнутой рукой покоится на ее коленях. Поэтому она не двигается и ждет, когда Мария передаст ей полоски ткани.

   «Какой невинный сон!.. Улыбается…» – произносит Мария, наклоняясь над этим спящим личиком.

   «Интересно, что он там видит», – улыбаясь говорит Симон.

   «Это очень умный мальчик. Охотно учится и требует четких объяснений. Задает очень тонкие вопросы и требует ясных ответов. На всё. Признаюсь, что порой я затрудняюсь ответить. Их содержание выходит за рамки его возраста, а иногда и за рамки моей способности их разъяснить», – говорит Иоанн.

   «Ну да! Как в тот день… Помнишь, Иоанн? В тот день у тебя было два весьма надоедливых воспитанника! И весьма невежественных!» – говорит Синтика, слегка улыбаясь и пристально глядя на ученика своими глубокими глазами.

   Иоанн в свою очередь улыбается и говорит: «Да. А у вас был весьма неумелый наставник, так что вам пришлось призвать на помощь настоящую Наставницу… поскольку ни в одной из множества прочитанных им книг этот непутевый педагог не находил такого ответа, какой он мог бы дать мальчику. Значит, я всё еще невежественный педагог».

   «Человеческая ученость – это всё еще невежество, Иоанн. Не сам педагог был несостоятелен, а тот педагогический багаж, что был ему передан. Жалкая человеческая ученость! О, какой искалеченной она мне представляется! Она напоминает мне одно божество, которое почиталось в Греции. Нужен был именно языческий материализм, чтобы поверить, что Победой всегда будут обладать греки, коль скоро ее лишили крыльев![c] У нас были отняты не только крылья Победы, но сама свобода… Было бы лучше, если б мы верили, что у нее есть крылья. Тогда мы могли бы допустить, что она способна летать и похищать небесные молнии, дабы метать стрелы в наших врагов! Но в том виде, в каком она была, она давала не надежду, а вызывала уныние и печаль. Я не могла смотреть на нее без сострадания… Мне казалось, она страдает, униженная своим увечьем. Символ скорби, а не радости… Чем она и была. Но, как с богиней Победы, люди поступают и с Ученостью. Калечат ей крылья, которые могли бы приобщить знание к сверхъестественному, дав ключи к открытию стольких тайн познания и творения. Они поверили и продолжают верить в то, что, покалечив ей крылья, они держат ее в своем плену… Но они лишь сделали ее неполноценной… Окрыленная Ученость могла бы стать Мудростью. А в нынешнем своем состоянии это всего лишь частичное понимание».

[c] Речь о статуе Нике Бескрылой (Нике Аптерос) в Афинах.

   ⁶ «А Моя Мать в тот день вам ответила?»

   «Совершенно понятно и в целомудренных словах, подходящих и для мальчика, и для двух взрослых разного пола, так что никому не пришлось краснеть».

   «О чем шла речь?»

   «О первородном грехе, Учитель. Я записала разъяснение Твоей Матери, чтобы не забыть», – снова говорит Синтика, а Иоанн из Эндора добавляет: «И я тоже. Думаю, об этом будут много расспрашивать, если мы однажды отправимся к язычникам. Я-то не думаю, что попаду туда, потому что…»

   «Почему, Иоанн?»

   «Потому что недолго проживу».

   «Но ты бы охотно туда отправился?»

   «Охотнее многих в Израиле, так как у меня нет предубеждений. А еще… Да, еще вот почему. Я подавал дурной пример язычникам: в Цинтиуме и в Анатолии. И хотел бы иметь возможность сделать что-то хорошее там, где сделал злое. Хорошее – это нести туда Твое слово, рассказать о Тебе… Но это была бы слишком большая честь… Я этого не заслуживаю».

   Иисус, улыбаясь, на него смотрит, но ничего на этот счет не говорит, лишь ⁶интересуется: «А нет ли у вас других вопросов?»

   «У меня есть один. Он возник у меня в тот вечер, когда Ты говорил с ребенком о праздности. Я пыталась сама на него ответить, но безуспешно.  Не задавала его Тебе, ожидая субботы, когда наши руки не будут заняты делом, а наша душа в Твоих руках воспарит к Богу», – говорит Синтика.

   «Задай этот вопрос сейчас, пока мы ждем отхода ко сну».

   «Вот, Учитель. Ты сказал, что если кто-то охладевает в духовной деятельности, то расслабляется и становится предрасположен к духовным недугам. Не так ли?»

   «Так, женщина».

   «Теперь мне это кажется противоречащим тому, что я слышала от Тебя и от Твоей Матери относительно первородного греха, его последствий в нас и избавления от него при Твоем посредничестве. Вы учили меня, что благодаря Искуплению первородный грех будет изглажен. Думаю, не ошибусь, если скажу, что он будет изглажен не у всех, а лишь у тех, кто уверует в Тебя».

   «Верно».

   «Поэтому я оставлю без внимания прочих и сосредоточусь на одном из этих спасенных. Посмотрю на него в свете последствий Искупления. В его душе больше нет первородного греха. Следовательно, она снова наделена Благодатью, как были наделены наши Прародители. Разве это, в таком случае, не придает ей силу, на какую не посягнет никакая слабость? Ты скажешь: „Человек совершает также и личные грехи“. Допустим. Но я думаю, они тоже пропадут благодаря Твоему Искуплению. Не спрашиваю Тебя как. Но предположу, что во свидетельство того, что оно действительно имело место – я не знаю, как это произойдет, хотя то, что сообщается о Тебе в Священном Писании, заставляет трепетать, и я надеюсь, что это страдание символическое, сводящееся к душевному, при том что душевная боль вовсе не фантазия, а мучение, может быть, еще более жестокое, чем физическое, – предположу, что Ты оставишь какие-то средства, какие-то символы. Они есть во всех религиях, и иногда их называют таинствами… Нынешнее крещение, принятое в Израиле, разве не одно из них, разве оно не таково?»

   «Таково. Под другим именем, нежели то, что ты им даешь, но и в Моей религии будут знамения этого Моего Искупления, чтобы воздействовать на души: очищать их, укреплять, просвещать, поддерживать, питать и отпускать грехи».

   «И что же? Если им отпущены даже их личные грехи, они всегда будут пребывать в благодати… Как тогда они сделаются слабыми и предрасположенными к духовным недугам?»

   ⁷ «Приведу тебе одно сравнение. Возьмем только что родившегося у самых здоровых родителей младенца, который и сам здоров и крепок. У него нет никаких наследственных пороков. Его существо совершенно в своем сложении и в своих органах, у него здоровая кровь. Поэтому у него есть всё необходимое, чтобы расти сильным и здоровым, к тому же у матери в избытке питательного молока. Однако в первую пору своей жизни он оказывается поражен неизвестно чем вызванной опаснейшей болезнью. Болезнью прямо-таки смертельной. Он едва спасается от нее милостью Бога, сохраняющего ему жизнь, что уже готова была покинуть его тельце. Так вот, неужели ты полагаешь, что впоследствии этот ребенок будет крепким, как будто и не болел той болезнью? Нет, он будет нести в себе постоянную ослабленность. Даже если она не будет заметной, она всё равно будет присутствовать, и он будет легче поддаваться заболеваниям, чем если бы не перенес болезнь. Некоторые органы уже никогда не будут обладать той целостностью, что прежде. Его кровь будет не такой здоровой и чистой, как раньше. Из-за всего этого он с большей легкостью будет подхватывать болезни. Каковые, всякий раз поражая его, будут делать его еще более предрасположенным к тому, чтобы снова заболеть. То же самое в духовной области. У верующих в Меня первородный грех будет изглажен. Однако их дух сохранит наклонность ко греху, которой не было бы, не будь первородного греха. Поэтому необходимо следить и непрестанно заботиться о собственном духе так, как заботливая мать – о своем сыночке, что остался ослабленным после детской болезни. Поэтому нужно не бездельничать, а всё время усердствовать, укрепляясь в добродетели. Если кто впадает в лень или равнодушие, того легче соблазнит Сатана. А каждый тяжкий грех, подобно рецидиву болезни, будет всё сильнее и сильнее предрасполагать к духовной немощи и духовной смерти. Но если возвращенной Искуплением Благодати споспешествует деятельная и неутомимая воля, тогда она сохранится. И не только, но умножится, ибо сочетается с добродетелями, в которых преуспел человек. Святость и Благодать! Какие надежные крылья, чтобы лететь к Богу! Ты поняла?»

   «Да, мой Господь. Ты, то есть Пресвятая Троица, даешь человеку фундаментальное Средство. Человек, при помощи своего труда и внимания, должен не погубить его. Я поняла. Всякий тяжкий грех губит Благодать, то есть духовное здоровье. Знамения, которые Ты оставишь, дают выздоровление, это правда. Но закоренелый грешник, который не противостоит грехам, становится с каждым разом всё слабее, даже если его каждый раз прощают. Поэтому нужно бодрствовать, чтобы не погибнуть. Спасибо, Господь… ⁸Марциам просыпается. Уже поздно…»

   «Да. Помолимся все вместе, а потом пойдем спать».

   Иисус встает, а за Ним и все, даже мальчик, еще полусонный. И в маленькой комнате громко и слаженно звучит «Отче наш».