23 октября 1945.

   ¹Не знаю, тот же ли это день, но предполагаю, что да, судя по присутствию Петра за общим столом в Назарете. Трапеза почти закончена, и Синтика встает, чтобы положить на стол яблок, орехов, винограда и миндаля в завершение ужина, поскольку уже вечер, и светильники уже зажжены.

   О светильниках и заходит речь, пока Синтика несет фрукты. Петр говорит: «В этом году мы зажжем еще один, а потом еще и еще, за тебя, мой сын. Потому что хотим зажечь его за тебя, пускай ты и тут. Первый раз, как мы зажигаем его за ребенка… – и Симон, немного растрогавшись, заканчивает: – Конечно… если бы ты тоже был там, было бы прекраснее…»

   «В прошлом году, Симон, Я вот так же вздыхала о Своем далеком Сыне, а со Мною и Мария Алфеева, и Саломея, а еще Мария Симонова в своем доме в Кериоте, и мать Фомы…»

   «О, мать Иуды! В этом году она будет с сыном… но не думаю, что будет счастливее… Не будем об этом… Мы-то были у Лазаря. Сколько огней!.. Казалось, это небо из золотых огней. В этом году с Лазарем его сестра… Но уверен, что не погрешу против истины, если скажу, что они будут вздыхать о том, что там нет Тебя. ²А в наступающем году? Где мы окажемся?»

   «Я буду очень далеко…» – бормочет Иоанн.

   Петр поворачивается к нему, так как сидит от него сбоку, и собирается что-то спросить, но, по счастью, удерживается благодаря выразительному взгляду Иисуса.

   Марциам спрашивает: «Где ты будешь?»

   «Надеюсь, что по милосердию Господа – на лоне Авраама…»

   «О! ты хочешь умереть? Не хочешь благовествовать? Тебе не жаль умирать, не совершив этого?»

   «Слово Господне должно исходить из святых уст. Уже и того много, что Он позволил мне слышать его и спасаться им. Я был бы рад… Но поздно…»

   «И всё-таки ты будешь благовествовать. Ты уже это сделал. Да так, что привлек к себе внимание. Поэтому тоже будешь называться учеником и благовестником, даже если не пойдешь странствовать, распространяя Благую Весть; а в следующей жизни получишь награду, предназначенную Моим благовестникам».

   «Твое обещание побуждает меня желать смерти… Каждое мгновение жизни может таить в себе какую-нибудь западню, а я, будучи слабым, могу и не перескочить ее. Если Бог примет меня, довольствуясь тем, что я совершил, разве это не великая благость, которую следует благословить?»

   «Истинно говорю тебе, что смерть станет высшим благом для многих, которые через нее узнают, до какой степени беснования доходит человек, увидев это с высоты, где покой примирит их с этим знанием и претворит его в осанну, ибо будет связан с невыразимой радостью освобождения из Лимба».

   «А в последующие годы где мы будем, Господь?» – спрашивает внимательный Симон Зелот.

   «Где будет угодно Предвечному. Ты хочешь наперед знать об отдаленном будущем, тогда как мы не уверены в настоящем моменте, который проживаем, и в том, будет ли нам дано прожить его до конца? Впрочем, каково бы ни было место, где случатся будущие праздники Обновления, оно всё равно будет святым, если вы окажетесь там ради исполнения Божьей воли».

   «Окажетесь? А Ты?» – спрашивает Петр.

   «Я всегда буду там, где Мои возлюбленные».

   Мария так и не сказала ни слова, но Ее глаза ни на миг не переставали вглядываться в лицо Сына…

   ³Ее отвлекает от этого замечание Марциама, который спрашивает: «Почему же, Мать, Ты не положила на стол те лепешки с мёдом? Они нравятся Иисусу и были бы полезны Иоанну для его горла. А еще они нравятся моему отцу…»

   «А также тебе», – заканчивает фразу Петр.

   «Для меня… их как будто не существует. Я обещал…»

   «Именно поэтому, дорогой, Я их и не положила…» – произносит Мария, приласкав его, так как Марциам сидит между Нею и Синтикой с одной стороны стола, тогда как четверо мужчин – с противоположной.

   «Ничего, ничего. Можешь их принести. Ты даже должна их принести. А я раздам их всем».

   Синтика берет один светильник, выходит и возвращается с лепешками. И Марциам, взяв блюдо, начинает их раздавать. Самую красивую, золотистую, доведенную до уровня кондитерского искусства, он дает Иисусу. Вторую по степени совершенства – Марии. Затем очередь Петра, потом Симона, а после Синтики. Но прежде, чем оделить Иоанна, мальчик встает, подходит сбоку к своему старому больному педагогу и говорит: «Тебе твою и мою, а еще поцелуй – за всё то, чему ты обучаешь». Затем он возвращается на свое место и решительно ставит блюдо на середину стола, а сам скрещивает руки.

   «Из-за тебя это лакомство застревает у меня поперек горла, – говорит Петр, видя, что Марциам в самом деле его не пробует. И прибавляет: – Ну хоть кусочек. На! От моей лепешки, только чтобы не умереть от желания. Ты слишком страдаешь… Иисус тебе разрешит».

   «Но если бы я не страдал, не было бы никакой заслуги, отец мой. Я пошел на эту жертву как раз потому, что знал, что это заставит меня страдать… И к тому же… С тех пор, как я на нее решился, я так доволен, как будто сам наполнен мёдом: повсюду чувствую его вкус, кажется, даже вдыхаю его с воздухом…»

   «Это потому, что ты умираешь от желания».

   «Нет. Это потому, что Бог говорит мне: „Ты правильно поступаешь, сын Мой“».

   «Учитель удовлетворил бы твою просьбу и без этой жертвы. Он тебя так любит!»

   «Да. Но неправильно было бы злоупотреблять Его любовью. В конце концов, Он говорит, что велика награда на Небе даже за чашу воды, предложенную во имя Его[a]. Я думаю, что раз вели­ка награда за поданную другим чашу воды, то велика она будет и за лепешку или за малость мёда, от которых мы отказались ради любви к брату. ⁴Я неправильно говорю, Учитель?»

[a] См. Том 4, 265:13.

   «Ты рассуждаешь мудро. Я действительно мог даровать тебе то, что ты просил у Меня для маленькой Рахили, и без твоей жертвы, поскольку это было добрым делом и Мое сердце хотело этого. Но Я сделал это с большей радостью, потому что ты Мне помогал. Любовь к нашим братьям не ограничивается человеческими средствами и пределами, но простирается в гораздо более высокие сферы. Когда она совершенна, она непременно касается Божьего престола и сливается с Его беспредельной любовью и благостью. Общение святых как раз и есть такое непрестанное делание, как непрестанна и многоразлична Божья деятельность по оказанию помощи братьям как в их материальных нуждах, так и в нуждах духовных, или в тех и других одновременно, как в случае Марциама, который, добиваясь исцеления Рахили, избавляет ее от болезни и в то же время поддерживает удрученный дух старой Иоанны и возбуждает всё большее доверие ко Господу в сердцах всего этого семейства. Даже простая пожертвованная ложечка мёда может помочь вернуть мир и надежду скорбящему, так же как эта лепешка или другая пища, не съеденная ради любви, может чудесным образом помочь добыть хлеб какому-нибудь далекому голодающему, что навсегда останется для нас неизвестен; а гневное слово, пусть и справедливое, но удержанное благодаря духу жертвенности, может где-то далеко предотвратить преступление, равно как происходящее из любви сопротивление желанию сорвать какой-нибудь плод может навести вора на мысль о раскаянии и тем самым помешать воровству. Ничто не теряется в святом домостроительстве всеобъемлющей любви. Ни героическое самоотречение ребенка перед блюдом лепешек, ни самопожертвование мученика. Более того, говорю вам, что часто это мученическое самопожертвование проистекает именно из той самоотверженности, к которой тот с детства приучал себя из любви к Богу и к ближнему».

   ⁵«Значит, это действительно благо, и мне всегда следует идти на жертвы. Ради той поры, когда мы будем гонимы», – убежденно произносит Марциам.

   «Гонимы?» – переспрашивает Петр.

   «Да. Разве не помнишь, что Он так говорил? „Будете гонимы из-за Меня“[b]. Ты мне сам это пересказывал, когда в первый раз пришел один в Вифсаиду с благовестием этим летом».

[b] См. 265:7–9.

   «Всё он помнит, этот мальчик», – восхищенно отзывается о нем Петр.

   Ужин завершен. Иисус поднимается. Читает за всех молитву и благословляет. А потом, пока женщины занимаются своими делами по уборке посуды, мужская половина перемещается в угол комнаты, где Иисус начинает вырезать из деревяшки, которая на глазах у восторженного Марциама превращается в овечку…