3 ноября 1945.

   ¹Город Птолемаида, кажется, должен быть раздавлен низким свинцовым пасмурным небом, в котором не видно ни единого проблеска лазури, ни даже какого-либо другого оттенка. Нет, это не кучевое или перистое облако, не дождевая туча, что одиноко парит по замкнутому куполу небосвода, но монолитный свод, вогнутый и тяжелый, словно какая-то крышка, которую вот-вот уронят на котелок. Огромная оловянная крышка: грязная, закопчённая, непрозрачная и гнетущая. Белые городские дома при этом свете кажутся сделанными из гипса: из грубого, сырого, унылого гипса… зелень вечнозеленых растений выглядит матовой и невеселой, лица людей – мертвенно-бледными или призрачными, а цвета их одежд – блёклыми. Город задыхается в давящем сирокко.

   Море под стать небу, такое же мертвое на вид. Безграничное, неподвижное, унылое море. Оно даже не свинцовое, сказать так было бы неправильно. Это бескрайная ширь и, я бы сказала, гладь из какой-то маслянистой субстанции серого цвета, какого, наверное, бывают озера сырой нефти или, точнее, если б таковые существовали, озера из серебра, смешанного с сажей, с пеплом до однородного состояния, с его специфическим блеском слюды, и однако она не кажется блестящей, настолько она безжизненная и матовая. Этот ее блеск можно почувствовать только по дискомфорту, который испытывает глаз, слепнущий от этого черновато-перламутрового мерцания, не радующего, а только утомляющего. Насколько хватает глаз, ни одной волны. Взгляд доходит до горизонта, где мертвое море соприкасается с мертвым небом, не замечая никакого волнения; но всё-таки ясно, что это не застывшая вода, поскольку в толще происходят колебания, едва заметные по тусклому мерцанию на ее поверхности. Море такое мертвое, что вода у берега неподвижна, как в бассейне, без малейшего намека на волны или прибой. И на песке, в метре или чуть дальше от воды, видна четкая граница влаги, доказывающая, что уже много часов на берегу не было никакого волнения. Полный штиль.

   Немногочисленные находящиеся в гавани суда стоят не шелохнувшись. Они настолько неподвижны, что кажутся приколоченными к какому-то твердому материалу, и так же безжизненно свисают те несколько лоскутов ткани, что развешаны на верхних палубах: то ли опознавательные флажки, то ли одежда.

   ²Из переулка бедняцкого портового квартала в сторону морского побережья движутся апостолы вместе с направляющейся в Антиохию двоицей. Не знаю, что стало с их ослом и телегой, но их нет. Петр и Андрей несут один сундук, Иаков с Иоанном – другой, в то время как Иуда Алфеев взвалил себе на плечи ткацкий станок, а Матфей, Иаков Алфеев и Симон Зелот нагружены всей их личной поклажей, включая мешок Иисуса. В руках у Синтики только корзина со съестными припасами. У Иоанна из Эндора – ничего. Они быстро идут в окружении народа, что, по большей части, возвращается с рынка со своими покупками или, если это моряки, спешит в порт нагружать или разгружать корабли, либо их ремонтировать – кто за чем.

   Симон Ионин шествует уверенно. Наверно, он уже знает, куда идти, потому что не смотрит по сторонам. Весь красный, он удерживает сундук со своей стороны с помощью веревочной петли, играющей роль рукоятки, а Андрей держит со своей. И прекрасно видно, насколько нелегко им нести свою тяжесть: видно по тому, как у них и у их товарищей Иакова и Иоанна напрягаются мускулы на ногах и руках, поскольку для большей свободы движений они одеты лишь в короткие безрукавки и во всём похожи на грузчиков, что спешат по своим делам от складов к кораблям или обратно. Поэтому им удается преодолеть свой путь совершенно незамеченными.

   ³Петр не идет на главный причал, а по скрипучим мосткам направляется к меньшему причалу, дугообразному пирсу, огораживающему собой вторую, гораздо более узкую часть гавани, предназначенную для рыбацких лодок. Осматривается и подает голос.

   Отвечает какой-то мужчина, поднимаясь со дна прочной и довольно большой лодки. «Ты в самом деле хочешь отплывать? Смотри: сегодня парус не поможет. Тебе придется идти на веслах».

   «Это меня согреет и придаст аппетит».

   «А ты действительно умеешь управлять судном?»

   «О-о! дружище! Я еще не умел выговаривать слово мама, а отец уже вкладывал мне в руку линь и парусные канаты. Я сточил о них свои молочные зубы…»

   «Я это к тому, понимаешь ли, что эта лодка – всё мое добро, понимаешь?..»

   «И ты говоришь мне об этом со вчерашнего дня… Других песен, что ли, не знаешь?»

   «Я знаю, что если ты пойдешь ко дну, я погибну и…»

   «Это я погибну, так как лишусь своей шкуры, а не ты!»

   «Но это ведь моё добро, мой хлеб, моя радость и радость моей жены, а также приданое моей девочки и…»

   «Уф! Слушай, не трепи мне нервы, их и так уже сводит судорога… судорога пострашнее, чем у пловцов! Я дал тебе столько, что мог бы сказать: „я купил эту лодку“, я не торговался с тобой, морским разбойником, о цене, продемонстрировал тебе, что знаком с веслами и парусом лучше тебя, и всё было улажено. Если же съеденный тобой вчера вечером луковый салат, от которого у тебя изо рта воняет, как из трюма, вызвал у тебя кошмары и угрызения совести, то меня это не волнует. Сделка была совершена при двух свидетелях – один твой, другой мой, – и всё тут. Спрыгивай оттуда, волосатый краб, и дай мне зайти».

   «Но мне… хотя бы какой-нибудь залог… Если ты умрешь, кто мне заплатит за корабль?»

   «Корабль? Ты называешь кораблем эту вычищенную тыкву? О, несчастный гордец! Но я ублаготворю тебя, только бы ты решился: дам тебе еще сто драхм. За эти деньги и за те, что ты попросил за аренду, ты наделаешь себе еще три таких крота… Нет, даже не так. Никаких денег. Ты ведь можешь счесть меня сумасшедшим и потребовать еще денег по моем возвращении. А вернуться-то я вернусь, будь уверен. Хотя бы для того, чтобы надавать тебе оплеух, если ты подсунул мне лодку с поврежденным корпусом. Я дам тебе в залог осла и телегу… Нет! Так тоже не пойдет! Моего Антония я тебе не доверю. Ты можешь сменить ремесло и из лодочника стать извозчиком и смыться, пока меня нет. А мой Антоний стоит в десять раз дороже твоей лодки. Лучше дать тебе денег. Но смотри: это залог, и ты мне его вернешь по моем возвращении. Ты понял или нет? Эй там, на корабле! Кто из Птолемаиды?»

   Из соседнего судна показываются три лица: «Мы».

   «Пойдите сюда…»

   «Нет, нет, не нужно. Мы сами разберемся», – уговаривает лодочник.

   Петр испытующе смотрит на него, размышляет про себя и, видя, что тот покидает лодку и спешит отнести туда ткацкий станок, поставленный Иудой на землю, бормочет: «Понятно!» Кричит тем, что на корабле: «Уже не нужно. Оставайтесь на месте», а затем вынимает из маленького кошелька монеты, пересчитывает, целует их, говоря: «Прощайте, дорогие!» – и отдает их лодочнику.

   «Зачем вы их целуете?» – удивленно спрашивает тот.

   «Такой… обычай. Прощай, разбойник! Ну же, вы! А ты хотя бы подержи лодку. После их сосчитаешь. И убедишься, что всё точно. Я не хочу составить тебе компанию в преисподней, понимаешь? Я не обкрадываю. Раз-два, взяли! Раз-два, взяли!» И затаскивает на борт первый сундук. Потом помогает другим уложить их сундук, а также мешки и всё остальное, уравновешивая тяжести и распределяя вещи (а потом и людей) так, чтобы они не мешали управлению судном. «Видишь, как я умею, кровопийца? Теперь отпускай концы и ступай, куда тебе надо». И вместе с Андреем упирает весло в пирс, чтобы отчалить.

   ⁴Поймав направление течения, он отдает руль Матфею и заявляет: «Ты так часто приходил подлавливать нас, когда мы ловили рыбу, чтобы хорошенько потом ободрать, что сумеешь держать его как следует», – а затем садится на первую скамейку в носовой части спиной к движению и рядом с Андреем. Перед ним садятся Иаков и Иоанн Зеведеевы, и они начинают мощно и ритмично грести.

  Лодка, несмотря на то что сильно нагружена, движется плавно и быстро впритирку к большим судам, с палуб которых доносятся хвалебные слова в адрес их безупречной гребли. И вот уже открытое море за пределами дамб… Перед глазами отплывающих оказывается вся раскинувшаяся на берегу Птолемаида вместе с гаванью к югу от города. В лодке царит полное молчание. Слышен только скрип вёсел в уключинах.

   Спустя некоторое время, когда Птолемаида уже позади, Петр говорит: «Ну хоть бы немного ветра… А то ничего! Ни капли!..»

   «Как бы не пошел дождь!..» – говорит Иаков Зеведеев.

   «Хм! Очень похоже на то…»

   Долгое молчание и напряженная работа веслами.

   Потом Андрей спрашивает: «Зачем ты целовал монеты?»

   «Затем, что с теми, кто уходит навсегда, принято прощаться. Я их больше не увижу. И мне жаль. Я предпочел бы отдать их каким-нибудь несчастным… Но терпение! Лодка действитель­но хорошая, надежная и добротно построенная. Лучшая в Птолемаиде. Вот почему я уступил требованиям ее владельца. А еще чтобы было поменьше вопросов о том, куда мы направляемся. Я ему на это ответил: „В Белый Сад – за покупками“… Ай-яй-яй! Дождь начинается. Кто может, укройтесь, а ты, Синтика, дай Иоанну яйцо. Пора уже… Тем более, что при таком море в желудке ничего не бурлит… И что только будет делать Иисус? Что Он будет делать? Без одежд, без денег! Да и где Он сейчас?»

   «Конечно, будет за нас молиться», – отвечает Иоанн Зеведеев.

   «Хорошо. Но где?..»

   Никто не может этого сказать. И лодка с трудом, тяжело плывет под свинцовым небом по этому пепельного цвета морю жидкого битума, под мелким, как туман, и надоедливым, как затянувшаяся щекотка, дождиком. Становятся ближе белёсые в этом туманном воздухе горы, после равнинной местности снова подступившие к морю. Вблизи море всё так же утомляет глаза своим странным фосфоресцирующим блеском, вдали же оно теряется в туманной дымке.

   ⁵«В том селении остановимся отдохнуть и поесть», – говорит неутомимый в работе веслами Петр. И остальные соглашаются.

   Селение перед ними. Кучка рыбацких домов, стоящих вплотную к вдающемуся в море горному выступу.

   «Тут не высадиться. Дна нет… – ворчит Петр. – Ладно, поедим прямо здесь». И они действительно трапезничают: гребцы охотно, а двое изгнанников нехотя. Дождь то прекращается, то принимается вновь.

   Селение безлюдно, словно в нем никто не живет. И всё же перелетающие от дома к дому голуби и развешанная на террасах одежда говорят о том, что люди там есть. Наконец на берегу показывается полуодетый мужчина и идет к пришвартованной там лодочке.

   «Эй, дружище! Ты рыбак?» – кричит Петр, сложив ладони рупором.

    «Да». Это да еле доносится из-за расстояния.

   «Что там с погодой?»

   «Скоро пойдут длинные волны. Если ты нездешний, то советую тебе немедленно зайти за мыс. Там волны поменьше, особенно если пойдешь вдоль берега, а у тебя получится, потому что море глубокое. Только иди сразу…»

   «Хорошо. Мир тебе!»

   «Мира вам и удачи!»

   «Тогда наляжем, – говорит Петр товарищам. – И да пребудет с нами Бог».

   «А Он точно с нами. Иисус, несомненно, за нас молится», – отвечает Андрей, снова принимаясь грести.

   Но уже в самом деле пошла длинная волна, и она при каждом своем прохождении то отталкивает, то тянет за собой бедную лодку, в то время как дождь учащается… и ко всем напастям наших бедных мореходов присоединяется порывистый ветер. Симон Ионин награждает его самыми красочными эпитетами, потому как этот зловредный ветер не годится для паруса, зато пытается толкать лодку по направлению к скалистому мысу, который уже близок. Лодка еле-еле преодолевает изгиб этой маленькой, темной, как чернила, бухты. Они гребут, гребут, напрягаются: красные, вспотевшие, стиснув зубы, уже не тратя ни капли сил на разговоры. Остальные, сидящие напротив них – и я вижу их со спины, – пребывают в молчании под надоедливым дождем: Иоанн и Синтика посередине, возле мачты, за ними – сыновья Алфея, последние – Матфей и Симон, старающиеся держать руль прямо при каждом ударе волны.

   ⁶Обогнуть мыс оказывается утомительным делом. Наконец, оно сделано… И гребцам, что наверняка обессилены, выпадает небольшая передышка. Они совещаются между собой, не укрыться ли в каком-нибудь селеньице за этим мысом. Но преобладает мнение, что «надо слушаться Учителя даже вопреки здравому смыслу. А Он сказал, что нужно добраться до Тира за один день». И они отправляются дальше…

   Внезапно море успокаивается. Они обращают внимание на это необычное явление, и Иаков Алфеев говорит: «Это награда за послушание».

   «Да, Сатана отошел, поскольку не смог заставить нас ослушаться», – соглашается Петр.

   «Однако мы прибудем в Тир уже ночью. Всё это нас слишком задержало…» – говорит Матфей.

    «Не важно. Пойдем спать, а завтра поищем корабль», – отвечает Симон Зелот.

   «А найдем ли?»

   «Иисус сказал – значит найдем», – убежденно произносит Фаддей.

   «Можем поднять парус, брат, – замечает Андрей. – Теперь ветер попутный, и мы пойдем быстрее».

   Парус и правда надувается, не сильно, но достаточно, чтобы не было особенной необходимости грести, и лодка, будто полегчавшая, начинает скользить по направлению к Тиру, чей мыс – точнее, перешеек – белеет там, на севере, в последнем свете дня.

   Быстро наступает ночь. И после такого тусклого неба кажется странным видеть, как неожиданно проясняется – и вдруг появляются звезды, и мерцает своими яркими огнями Медведица, а море обретает свечение благодаря тихому сиянию луны, такому белому, что, кажется, после тягостного дня без всякого перерыва на ночь вот-вот забрезжит рассвет…

   ⁷Иоанн Зеведеев поднимает лицо к небу, смотрит и смеется, и вдруг начинает петь, следуя строфой за движением весла и подчиняясь его ритму:

«Радуйся, утренняя Звезда,

Сладкое благоухание ночи[a],

[a] Буквально: жасмин ночи.

Златая луна на моем Небе,

Святая Матерь Иисуса!..

На Тебя уповают мореплаватели,

О Тебе мечтают страждущие и умирающие.

Сияй же, Звезда святая и милосердная,

Всем любящим Тебя, о Мария!..»

   Он блаженно поет открытым теноровым голосом.

   «Да что с тобой? Мы говорим об Иисусе, а ты вспоминаешь о Марии?» – спрашивает его брат.

   «Он в Ней, а Она в Нем. Но Он есть потому, что была Она… Позвольте мне петь…» И он вовсю отдается пению, увлекая и остальных…  

    Так они добираются до Тира и спокойно высаживаются в самой маленькой бухточке, той, что к югу от перешейка, под присмотром светильников, висящих на множестве лодок, и местные не отказывают в помощи вновь прибывшим.

   Петр с Иаковом Зеведеевым остаются в лодке, чтобы стеречь сундуки, остальные же вместе с одним мужчиной из другой лодки направляются в гостиницу на отдых.