11 декабря 1945

   ¹Великолепные звезды ясной мартовской ночи сияют в небе Востока, такие крупные и яркие, что кажется, будто небесный свод опустился вниз, словно балдахин над террасой дома, что приютил Иисуса. Дом очень высокий и расположен в одной из самых высоких точек города, так что в какую сторону ни посмотри – перед тобой открывается бесконечный горизонт. И если земля пропадает в темноте ночи, еще не озаренной луной, которая сейчас убывает, то небо сияет тысячами и тысячами своих огней. Это прямо-таки реванш небосвода, который победоносно выставляет клумбы своих звезд, просторные луга своей Галактики, своих планетных гигантов, леса своих созвездий против мимолетной земной растительности, которой, даже если она вековая, всё равно только час от роду в сравнении с той, что существует с тех пор, как Создатель сотворил небесную твердь. И когда предаешься лицезрению неба, путешествуя взглядом по лучезарным аллеям, обсаженным светилами, кажется, что улавливаешь голоса, слышишь пение этих сияющих рощ, этого огромного органа в самом грандиозном из соборов, где мне нравится представлять потоки звездных путей в роли мехов и регистров, а мчащиеся по своим траекториям светила – в роли голосов. И всё это кажется еще более слышимым благодаря абсолютной ночной тишине спящей Гадары. Ни журчания родника, ни птичьего пения. Мир уснул, и спят все создания. Спят люди, не столь невинные, как другие создания, и видят свои более или менее мирные сны в своих темных домах.

   ²Однако от двери комнаты, выходящей на нижнюю террасу (поскольку есть еще и верхняя, рядом с комнатой, расположенной выше), отделяется высокая тень, едва различимая в ночи благодаря белизне лица и рук на фоне темной одежды, а за ней следует другая, пониже. Они идут на цыпочках, чтобы не разбудить тех, кто, вероятно, спит в нижней комнате, и так же на цыпочках поднимаются по наружной лесенке, ведущей на верхнюю террасу. Затем, взявшись за руки, усаживаются на скамью, что тянется вдоль очень высокого парапета, опоясывающего террасу. Низкая скамейка и высокий парапет приводят к тому, что всё исчезает из их поля зрения. Даже если бы на небе была самая яркая луна и проливала бы свет на этот мир, для них это бы ничего не значило. Поскольку город полностью скрыт, а с ним и самые мрачные тени близких гор сокрыты в ночной тьме. Лишь небо красуется перед ними своими весенними созвездьями и величественными звездами Ориона: вот Ригель и Бетельгейзе, вот Альдебаран, вот Персей, и Андромеда, и Кассиопея, и дружные, как сестры, Плеяды. И сапфирово-брильянтовая Венера, и бледно-рубиновый Марс, и топаз Юпитера – всё это цари звездного народа, и они мерцают и мерцают, словно приветствуя Господа и устремляя свои световые пульсации к Свету мира.

   Иисус, задрав голову вверх, прислоняется к высокой оградке и глядит на них, Иоанн Ему подражает, предаваясь созерцанию и глядя ввысь: туда, где можно забыть про этот мир… Потом Иисус говорит: «А теперь, когда мы очистились зрелищем звезд, помолимся».

   Он встает, Иоанн вслед за Ним. Это долгая, безмолвная, настойчивая молитва от всей души, с крестообразно распростертыми руками, устремленным вверх взором, и лицом, обращенным к востоку, где показывается первый проблеск лунного света. А после – Отче наш, произнесенный вместе: медленно, не один, а три раза, и со всё более нарастающей настойчивостью в прошениях, что явно проявляется в голосе. Ходатайство, что отделяет душу от плоти, направляя ее по путям бесконечности, настолько оно горячее.

   Затем молчание. Они садятся туда же, где сидели прежде, в то время как луна всё ярче озаряет спящую землю.

   ³Иисус кладет руку на плечи Иоанну и привлекает его к Себе со словами: «Так скажи Мне то, что ты считаешь Мне нужно сказать. Что именно почувствовал Мой Иоанн с помощью духовного света в темной душе своего товарища?»

   «Учитель… я раскаиваюсь, что сказал Тебе об этом. Я совершу два греха…»

   «Почему?»

   «Потому что причиню Тебе скорбь, открыв Тебе еще и то, чего Ты не знаешь, и… потому что… Учитель, ведь это грех – говорить о зле, которое мы видим в другом? Грех, не правда ли? А в таком случае как я могу говорить об этом, попирая человеколюбие?!..» Иоанн взволнован.

   Иисус вносит в его душу ясность: «Послушай, Иоанн. Для тебя важнее Учитель или соученик?»

   «Учитель, Господь. Ты важнее».

   «А кто Я такой для тебя?»

   «Начало и Конец. Ты – Всё».

   «А веришь ли ты, что Я, будучи Всем, еще и всё на свете знаю?»

   «Да, Господь. Вот потому-то внутри меня большой разлад. Поскольку я полагаю, что Ты знаешь и страдаешь. И поскольку я помню, как Ты мне сказал однажды, что подчас Ты – Человек, просто Человек, и через это Отец дает Тебе понять, что такое – быть человеком, который вынужден руководствоваться разумом. И думаю также, что Бог из сострадания к Тебе может от Тебя и утаивать эту уродливую правду…» 

   «Ухватись за эту мысль, Иоанн, и говори. С откровенностью. Доверять то, что ты знаешь, Тому, кто для тебя „Всё“, это не грех. Потому как этот „Всё“ не станет возмущаться и роптать, и даже в мыслях не поскупится на милосердие к тому несчастному. Грех был бы, если бы рассказал то, что знаешь, тому, кто не в состоянии быть всецелой любовью, например, своим товарищам, которые могли бы поднять ропот и даже безжалостно наброситься на виновного, чем повредили бы и ему, и самим себе. Ибо нужно иметь милосердие, тем более великое милосердие, чем более жалкая и больная всеми недугами душа оказывается перед нами. Врач, жалостливая сиделка или какая-нибудь мать, если болезнь у кого-то не тяжелая, не сильно и волнуются и не сильно борются за его исцеление. Но если ребенок или муж болен серьезно, с опасностью для жизни, и его уже охватила гангрена или паралич, то как они начинают бороться, преодолевая отвращение и усталость, чтобы его вылечить! Не так ли?»

   «Так, Учитель», – говорит Иоанн, принявший свое обычное положение, обвив рукой шею Учителя и положив голову Ему на плечо.

   «Ну, не все умеют быть милосердными к больным душам. Поэтому надо быть осторожными, предавая огласке их беды, дабы мир не стал их избегать и не навредил бы им своим презрением. Больной, видя, что над ним насмехаются, начинает унывать, и ему становится хуже. Но если за ним ухаживают с радостным упованием, он может исцелиться, так как радостная уверенность того, кто помогает, передается ему и усиливает действие лекарства. Ты же знаешь, что Я это Милосердие и что Я не стану унижать Иуду. Так что говори без обиняков. Ты не какой-нибудь шпион. Ты сын, который с любовной обеспокоенностью доверяет отцу обнаруженную у брата беду, чтобы отец его вылечил. Ну, смелее…»

   ⁴Иоанн громко вздыхает, затем еще больше наклоняет голову, позволяя ей сползти на грудь Иисуса, и начинает: «Как тяжело говорить о мерзких вещах!.. Господь… Иуда развратный человек… и искушает меня развратом. Что он надо мной смеется – это мне всё равно. Но мне больно то, что он приходит к Тебе запачканный своими любовными похождениями. С тех пор, как он вернулся, он уже несколько раз меня искушал. Когда мы случайно остаемся одни – а он всячески этому способствует, – он только и говорит о женщинах… и мне так от этого противно, как если бы я погрузился в смрадные нечистоты, которые пытались бы просочиться мне в рот…»

   «А в глубине души это тебя смущает?»

   «В каком смысле? Моя душа содрогается. Разум протестует против этих искушений… Я не хочу, чтобы меня совращали…»

   «Ну а как реагирует твоя плоть?»

   «Ее коробит от отвращения».

   «Только это?»

   «Да, Учитель, и я тогда плачу, потому что мне кажется, что большего оскорбления тому, кто посвятил себя Богу, Иуда не мог бы нанести. Скажи мне: это повредит моей жертве?»

   «Нет. Не больше, чем пригоршня грязи, брошенная на алмазную пластину. Она не поцарапает пластину и не проникнет внутрь. Достаточно вылить на нее чашу чистой воды, чтобы ее отмыть. И она будет красивее, чем прежде».

   «Тогда очисти меня».

   «Твоя любовь очищает тебя и твой ангел. На тебе ничего не остается. Ты непорочный алтарь, на который нисходит Божество. ⁵А что еще делает Иуда?»

   «Господь, он… О, Господь!» Голова Иоанна соскальзывает еще ниже.

   «Что?»

   «Он… Неправда, что эти деньги – его, те что он дает Тебе для бедных. Это деньги бедных, которые он ворует, чтобы его хвалили за его мнимую щедрость. Ты привел его в бешенство, поскольку по возвращении с Фавора отобрал у него все деньги. И он мне сказал: „Среди нас есть шпионы“. Я переспросил: „Чего им выискивать? Разве ты воруешь?“ „Нет, – ответил он мне, – но я предусмотрителен, и у меня два кошелька. Кто-то рассказал об этом Учителю, и Он велел мне отдать всё, и велел так твердо, что я был просто вынужден это сделать“. Но это неправда, Господь, что он поступает так из предусмотрительности. Он делает это, чтобы обладать деньгами. Я мог бы почти с уверенностью ручаться, что мои слова истинны».

   «Почти с уверенностью! Вот в этом сомнении и кроется небольшой грех. Ты не имеешь права обвинять его в том, что он вор, если не уверен в этом совершенно. Поступки людей подчас имеют неприглядный вид, но сами по себе благи».

   «Это правда, Учитель. Я больше не буду обвинять его даже в мыслях. Но всё-таки правда и то, что у него два кошелька, и тот, который он называет своим и содержимое которого отдает Тебе, на самом деле тоже Твой, и делает он это ради похвалы. И я бы так не поступал. По мне, это нехорошо».

   «Ты прав. ⁶Что ты еще хочешь добавить?»

   Иоанн испуганно поднимает лицо, открывает рот, собираясь заговорить, а потом закрывает его и опускается на колени, зарываясь лицом в одежды Иисуса, который кладет ему ладонь на голову.

   «Ну же! Возможно, ты понял неправильно. Я помогу тебе понять лучше. Ты еще должен Мне рассказать, чтó ты думаешь о вероятных причинах грехов Иуды».

   «Господь, Иуда чувствует, что у него нет той силы, какую он хотел бы иметь, чтобы творить чудеса… Ты ведь знаешь, что он всегда к этому стремился… Помнишь Эндор? А он наоборот… совершает их меньше всех. С тех пор, как он вернулся, у него больше ничего не получается… и ночью он даже стонет во сне, как от какого-нибудь кошмара, и… Учитель, мой Учитель!»

   «Ну, говори всё до конца».

   «И проклинает… и занимается магией. Вот в этом я не обманываюсь и не сомневаюсь. Я это сам видел. Он выбирает меня в качестве напарника, потому что я крепко сплю. Точнее, крепко спал. Теперь, признаюсь, я за ним присматриваю, и сон у меня не такой глубокий, поскольку, едва он шевельнется, я его слышу… Может быть, я поступал плохо. Но я притворялся спящим, чтобы понять, чтó он делает. И дважды я видел и слышал, как он занимается нехорошими вещами. Я не разбираюсь в магии, но это именно она».

   «Один он этим занимается?»

   «И так, и иначе. В Тивериаде я за ним проследил. Он пошел в один дом. Я потом спросил, кто там живет. Некто, занимающийся вместе с другими некромантией. И когда Иуда вышел, почти под утро, из сказанного я понял, что они знакомы друг с другом и что их немало… и не все они чужеземцы. Он испрашивает у дьявола ту силу, которой Ты ему не даешь. Именно поэтому я готов пожертвовать Отцу свою, чтобы она перешла к нему, и он больше бы не грешил».

   «Тебе пришлось бы отдать свою душу. Но такого бы не допустил ни Отец, ни Я…»

   ⁷Долгое молчание. Потом Иисус усталым голосом произносит: «Пойдем, Иоанн, спустимся вниз. Отдохнем в ожидании рассвета».

   «Ты еще печальнее, чем был, Господь! Зря я затеял этот разговор!»

   «Нет. Я и так знал. Но по крайней мере ты получил облегчение… и это самое главное».

   «Господь, мне надо его опасаться?»

    «Нет, не бойся. Сатана не причинит вреда таким Иоаннам. Он запугивает их, но не в силах лишить их благодати, которую Бог им постоянно дарует. Идем. Завтра Я буду говорить, а затем мы пойдем в Пеллу. Нужно спешить, поскольку река уже поднялась из-за тающих снегов и прошедших недавно ливней. Скоро она будет полноводной, тем более что гало вокруг луны предвещает проливные дожди…»

   Они спускаются и исчезают в той комнате, что под террасой.

   ⁸Утро. Мартовское утро, и потому на небе чередуются облака и просветы. Но облака преобладают и стремятся полностью завладеть небом. Порывы теплого ветра делают воздух тяжелым, заволакивая его пылью, принесенной, возможно, с плоскогорий.

   «Если ветер не переменится, это к дождю!» – деловито изрекает Петр, выходя из дома вместе с остальными.

   Последним выходит Иисус, прощаясь с хозяйками дома, тогда как сам хозяин присоединяется к Нему. Они направляются к площади.

   Но не успевают пройти и нескольких шагов, как их останавливает римский офицер, имеющий при себе воинов: «Это Ты Иисус из Назарета?»

   «Я».

   «Чем занимаешься?»

   «Беседую с народом».

   «Где?»

   «На площади».

   «Ведешь крамольные речи?»

   «Нет, наставляю в добродетелях».

   «Смотри не обманывай! Риму и так хватает ложных богов».

   «Приходи и ты тоже. Увидишь, что Я не обманываю».

   Приютивший Иисуса мужчина чувствует потребность вмешаться: «А с каких это пор задают столько вопросов простому законоучителю?»

   «О Нем сообщают как о мятежнике».

   «Мятежник? Он? Да ты ослеп что ли, Марий Север? Это самый кроткий на Земле человек. Это я тебе говорю».

   Офицер пожимает плечами и отвечает: «Тем лучше для Него. Но именно такое донесение получил наш центурион. Пусть идет. Он предупрежден». И он поворачивается всем корпусом и уходит вместе со своими подчиненными».

   «Но кто же это мог быть? Я не понимаю!» – говорят со всех сторон.

    Иисус отвечает: «Не пытайтесь понять. Не нужно. Идемте, пока на площади много народу. После и мы покинем это место».

   ⁹Площадь эта, видимо, является местом торговли: не рынок, но почти, поскольку окружена лавками, в которых хранятся всякого рода товары. И у них толпится народ. Так что людей на площади много, кто-то намекает на присутствие Иисуса – и скоро вокруг «Назарянина» собирается народ, состоящий из представителей разных сословий и наций. Кто-то подошел из благоговения, кто-то из любопытства.

   Иисус делает знак, что будет говорить.

   «Давайте Его послушаем!» – произносит какой-то римлянин, выходя из лавочки.

   «Не придется ли выслушивать какие-нибудь причитания?» – отвечает ему товарищ.

   «Не думай так, Констанций. Он менее неудобоварим, чем какой-либо из наших известных риторов».

   «Мир тем, кто Меня слушает! У Ездры, в его молитве, сказано: „И что мы скажем теперь, о Боже наш, после того, что произошло? Что раз мы отступили от Твоих заповедей, провозглашенных Тобою посреди Твоих рабов…“»^[1]

[1] Езд. 9:10–11.

   «Постой, Ты, говорящий. Мы сами предложим Тебе тему, – вопит горстка пробирающихся через толпу фарисеев. Почти сразу же вновь появляется вооруженная охрана и останавливается на ближайшем углу. Теперь фарисеи напротив Иисуса. – Это Ты Галилеянин? Иисус из Назарета?»

   «Это Я!»

   «Хвала Богу, что мы Тебя нашли!» На самом деле у них такие злобные физиономии, что никакой радости от этой встречи на них не заметно…

   Самый старший говорит: «Мы следуем за Тобой многие дни, и всё время приходим после того, как Ты уже ушел».

   «Почему вы за Мной следуете?»

   «Потому что Ты Учитель, и мы хотим получить наставление относительно одного темного места в Законе».

   «В Законе Божьем нет темных мест».

   «В нём-то нет. Но, кхе-кхе… Но к Закону прибавились, как Ты говоришь, „наслоения“, кхе-кхе… и они нагнали темноту».

   «Самое большее, навели тени. И достаточно обратить свой ум к Богу, чтобы и те развеялись».

   «Не все на это способны. Мы, например, остаемся в тени. Ты ведь Рабби, кхе-кхе… Так помоги нам».

   ¹⁰«Что вы хотите знать?»

   «Хотели узнать, позволительно^[2] ли мужу по какой-либо причине отказаться от своей жены. Такое часто случается, и всякий раз это порождает много шума там, где случается. Чтобы узнать, позволительно ли это, обращаются к нам. И мы, смотря по обстоятельствам, даем ответ».

[2] Se è lecito – согласно ли с Законом, законно ли.

   «Одобряя случившееся в девяноста процентов случаев. А десять процентов, не получивших одобрения, – это или бедняки, или ваши недруги».

   «Откуда Ты знаешь?»

   «Да ведь так происходит во всех человеческих делах. И добавлю в эту категорию еще один, третий, разряд, который, будь развод позволителен, имел бы на него большее право, ибо речь идет о действительно тяжелых случаях, таких как неисцелимая проказа или же пожизненное заключение, или непристойные заболевания…»

   «Значит для Тебя это никогда не позволительно?»

   «Ни для Меня, ни для Всевышнего, ни для любого человека праведной души. Разве вы не читали, что Создатель в начале дней сотворил мужчину и женщину? И сотворил их мужского и женского пола, хотя не имел в том необходимости, так как, если бы захотел, то смог бы – для царя мироздания, сотворенного по Его образу и подобию – придумать иной способ размножения, и тот был бы так же хорош, пускай и отличен от любого другого естественного способа. И сказал: „Итак, потому оставит человек отца и мать и соединится с женой, и двое станут одной плотью“. Следовательно, Бог объединил их в одно целое. Поэтому они уже не „двое“, но „одна“ единая плоть. То, что Бог соединил, так как увидел, что это „дело хорошее“, человеку разделять не следует, поскольку, если это случится, оно уже не будет хорошим делом».

   ¹¹«Но тогда почему Моисей сказал: „Если мужчина взял за себя жену, но она не снискала милости в глазах его из-за чего-либо неподобающего, пусть напишет разводную расписку, вручит ей и отошлет из своего дома“?»

   «Он сказал это по причине черствости вашего сердца. Дабы с помощью некоего порядка избежать слишком серьезных беспорядков. Вот почему Он разрешил вам отпускать своих жен. Но изначально так не было. Ибо женщина – это не какая-то скотина, которая по прихоти ли хозяина, или в силу независимых естественных обстоятельств подчинена тому или иному самцу, не бездушная плоть, что спаривается для продолжения рода. У ваших жен такая же душа, как и у вас, и несправедливо, что вы попираете ее, не чувствуя к ней сострадания. И назначенный ей приговор: „Ты будешь подвластна своему мужу, и он будет господствовать над тобой“ должен исполняться по справедливости, а не через самоуправство, которое ущемляет права свободной и заслуживающей уважения души. Вы же, разводясь, чего вам не положено, наносите оскорбление душе вашей подруги; ее плоти, что соединена с вашей, будучи для нее парной; всему тому, что представляет собой женщина, на которой вы женитесь, требуя от нее целомудрия, тогда как сами, о клятвопреступники, приходите к ней нецеломудренными, ущербными, порой развращенными и продолжаете быть такими, используя любую возможность причинить ей боль и предоставить еще больший простор вашей ненасытной похоти. Растлители своих собственных жен! Ни по какой причине не можете вы разлучаться с женщиной, с которой сочетались согласно Закону и Благословению. Лишь в случае, когда вас коснется благодать, и вы поймете, что женщина – это не имущество, а душа, и поэтому имеет одинаковые с вами права быть признанной человеческим лицом, а не объектом чьего-то удовольствия; и лишь в случае, когда ваше сердце настолько черство, что не в состоянии возвысить ее до положения жены после того, как вы использовали ее как наложницу; лишь в случае, когда надо прекратить смущение из-за того, что двое сожительствуют без Божьего благословения на их союз, вы можете ее отпустить. Ибо тогда это не союз, а блуд, и часто он не увенчан детьми, поскольку от них избавляются противоестественным образом или удаляют от себя как следы позора. И ни в каком другом случае. Ни в каком другом. Поскольку если у вас есть незаконнорожденные дети от вашей сожительницы, вы обязаны положить конец этому безобразию и жениться на ней, если свободны. Я не рассматриваю случая прелюбодеяния, совершенного в отношении ничего не подозревающей жены. Для этого есть священные камни побивания и пламя шеола. Но для того, кто оставляет собственную законную жену потому, что пресытился ею и берет другую, есть только один приговор: он прелюбодей. И также прелюбодей тот, кто берет разведенную, ибо если человек и присвоил себе право расторгать то, что сочетал Бог, в глазах Божьих брачный союз продолжается, и проклят тот, кто переходит ко второй жене, если он не вдовец. И проклят тот, кто вновь берет в жены женщину, что прежде уже была его женой, а потом, будучи отвергнутой и оставленной на произвол судьбы, была вынуждена ради куска хлеба пойти на новый брак, – берет ее, если она осталась вдовой этого второго мужа. Ибо, хотя она и вдова, но оказалась по вашей вине прелюбодейкой, и вы можете усугубить ее прелюбодеяние. Вам понятно, о фарисеи, искушающие Меня?»

   Последние, не ответив, уходят опозоренными.

   ¹²«Этот Человек суров. Будь Он в Риме, Он бы увидел, что там бурлит еще более смрадная грязь», – говорит один римлянин.

   Кое-кто из жителей Гадары ворчит: «Трудное дело быть мужчиной, если нужно быть таким целомудренным!..»

   А некоторые еще громче: «Если таковы требования к мужу относительно жены, то лучше оставаться неженатым».

   То же соображение повторяют и апостолы, снова выходя на дорогу, ведущую из города, и покинув жителей Гадары. Иуда произносит это насмешливо. Иаков Зеведеев – уважительно и задумчиво. Иисус же отвечает и тому, и другому:

   «Не все понимают это или понимают правильно. Действитель­но, некоторые предпочитают безбрачие, чтобы ничто не мешало предаваться порокам. Другие, не будучи хорошими мужьями, – чтобы избежать возможности согрешить. Но лишь некоторые, кому это дано, понимают всю прелесть быть избавленными от чувственности и не испытывать даже естественной тяги к женщине. И они самые святые, самые свободные, самые ангелоподобные на Земле. Говорю о тех, что сделались евнухами ради Царства Божьего. Есть среди людей и те, кто таким родился. Есть иные, которых такими сделали. Первые – это неполноценные, которые должны вызывать сострадание, второй случай – это надругательство, которое следует пресекать. Но есть, наконец, третий разряд: добровольные евнухи, которые без насилия над собой, что похвально вдвойне, способны откликнуться на Божий зов и жить по-ангельски, чтобы на заброшенном земном алтаре снова оказались цветы и благовония для Господа. Они отказывают в удовлетворении своему низшему началу, чтобы их высшее начало могло возрастать, дабы распуститься на Небе в тех цветниках, что ближе всего к Царскому престолу. И истинно говорю вам, что это не какие-то калеки, а существа, наделенные чем-то таким, чего не хватает большинству людей. Так что это предмет не глупой насмешки, а наоборот, великого почтения. Да поймут это те, кто должен, и если в состоянии, пусть этого придерживаются».

   Женатые из апостолов шепчутся между собой.

   «Что у вас?» – спрашивает Иисус.

   «А мы? Мы не знали этого и взяли себе жен. Но мы хотели бы быть такими, как Ты говоришь…» – отвечает за всех Варфоломей.

   «И вам ничто не возбраняет сделаться такими отныне. Живите в воздержании, видя в своей супруге сестру, и обретете в Божьих очах великую заслугу. Но давайте ускорим шаг, чтобы оказаться в Пелле, пока не пошел дождь».