24 января 1946.

¹Саму раздачу еды прокаженным Геннома я не вижу, слышу лишь разговор о них. Но мне кажется, что с ними не произошло никаких чудес, поскольку Симон Петр говорит: «Это ужасное одиночество лишило их благодати верить и понимать, в чём состоит их Здоровье»^[1].

[1] La salute переводится не только как здоровье, но и как спасение.

Город же встречает их воротами, выходящими в шумное и многолюдное предместье Офел.

Через несколько метров из приоткрытой двери какого-то дома выскакивает праздничная Анналия и, кланяясь Учителю, говорит: «Мама отпустила меня побыть с Тобой до самого вечера, Господь».

«А Самуил не расстроится?»

«В моей жизни больше нет Самуила, Господь. И за это благодарение Всевышнему. Дай только, Господи, чтобы он Тебя не оставил, о мой Боже, как оставил меня». Девичьи губы героически улыбаются, но в ее невинных глазах блестят слезы.

Иисус, пристально поглядев на нее, вместо ответа говорит ей: «Присоединяйся к ученицам», и продолжает идти дальше.

Но тут к Нему подходит старая мать Анналии (старая больше от скорбей, чем от возраста), согнувшись в почтительном и жалобном приветствии, и говорит: «Мир Тебе, Учитель. Когда можно с Тобой поговорить? Я так обеспокоена!»

«Сейчас, женщина, – и Он, готовый уже за нею последовать, обращаясь к спутникам, велит: – Постойте тут снаружи. Я ненадолго зайду в этот дом».

Анналия из группы учениц окликает Его одним лишь словом: «Учитель!», но сколько всего в этом слове! И при этом умоляюще соединяет ладони…

«Не бойся. Будь спокойна. Твое дело в Моих руках, как и Твоя тайна», – успокаивает ее Иисус. А затем быстро входит в приоткрытую дверь.

Снаружи обсуждают это событие: и мужчины, и женщины соревнуются в любопытстве, желая знать… знать… и знать…

²Внутри слушают и плачут. Иисус слушает. Прислонившись спиной к дверям, которые Он закрыл, как только вошел, со скрещенными на груди руками, Он слушает мать девушки, которая со слезами рассказывает о непостоянстве жениха, воспользовавшегося удобным случаем, чтобы разорвать всякие узы… «Так что Анналия – всё равно что разведенная и никогда больше не выйдет замуж, поскольку объявила, что Ты не одобряешь тех, кто после развода снова вступает в брак. Но это же не так. Она еще девушка! И не может навязать сама себя другому мужчине, потому что никому не принадлежала. А вот он повинен в жестокости. И даже больше. Так как ему захотелось вступить в другой брак, а виновной будет выглядеть моя дочь, и мир станет над ней издеваться. Сделай что-нибудь, Господь, ведь это случилось из-за Тебя».

«Из-за Меня, женщина? В чём Я согрешил?»

«О! Ты-то не согрешил. Но он говорит, что Анналия Тебя любит, и изображает ревность. Приходил вчера вечером, а она была у Тебя. Он разгневался и поклялся, что больше не возьмет ее в жены, а неожиданно появившаяся Анналия ему ответила: „Правильно сделаешь. Мне только жаль, что ты хочешь облечь истину в ложь и клевету. Ты же знаешь, что Иисуса любят любовью души. А вот твоя душа теперь уже совратилась и оставляет Свет ради плоти, тогда как я оставляю плоть ради Света. Мы больше не могли бы быть единомысленными, как должны быть двое супругов. Так что иди, и храни тебя Бог“. Ни единой слезы, понимаешь? Ничего, что могло бы тронуть сердце мужчины! Мои обманутые надежды! Она – о, конечно, по легкомыслию! – губит сама себя. ³Позови ее, Господь. Поговори с ней. Склони ее к здравому смыслу. Разыщи Самуила: он у своего родственника Авраама, в третьем доме после Родника у Смоковницы. Помоги мне! Но сперва поговори с ней, немедленно…»

«Поговорить поговорю. Но тебе надо было бы благодарить Бога, что Он разорвал человеческие узы, которые, это ясно, не внушали доброго доверия. Человек переменчив и неправеден по отношению к Богу и по отношению к своей женщине…»

«Да, но это ужасно, что мир считает виновной ее, виновным Тебя – лишь потому, что она Твоя ученица».

«Мир обвиняет, а потом забывает. Небо же вечно. Твоя дочь будет цветком Неба».

«Тогда зачем Ты оставил ее жить? Она могла бы быть цветком и без того, чтобы ее побивали камнями клеветы. О! Ты ведь Бог, позови ее, вразуми ее, а потом заставь задуматься Самуила…»

«Запомни, женщина, что даже Сам Бог не может подавлять волю и свободу человека. Они – Самуил и твоя дочь – вправе следовать тому, что считают для себя благом. Особенно Анналия…»

«Почему же?»

«Потому что она больше, чем Самуил, любима Богом. Потому что она дарит Богу любви больше, чем Самуил. Твоя дочь принадлежит Богу!»

«Нет, в Израиле так не бывает. Женщина должна быть супругой… Это моя дочь… Ее свадьба дала бы мне покой на будущее…»

«Твоя дочь была бы уже год как в могиле, если б не вмешался Я. Кто Я для тебя?»

«Учитель и Бог».

«И как Бог и Учитель Я утверждаю, что Всевышний имеет прав на Своих чад больше, чем кто бы то ни было, и что многое в нашей Религии скоро изменится, и отныне девушкам будет можно оставаться таковыми навсегда ради любви к Богу. ⁴Не плачь, о мать. Оставь сегодня свой дом и идем с нами. Идем! Там снаружи Моя Мать и другие матери-подвижницы, отдавшие своих детей Господу. Присоединяйся к ним…»

«Поговори с Анналией… Попробуй, Господь!» – всхлипывая стонет женщина.

«Хорошо. Сделаю, как ты хочешь, – говорит Иисус. И, открыв дверь, зовет: – Мать, пойди сюда вместе с Анналией».

Обе позванные проворно идут. Заходят.

«Девочка, твоя мать хочет, чтобы Я предложил тебе еще раз подумать. Хочет, чтобы Я поговорил с Самуилом. Что Мне сделать? Какой ответ ты Мне дашь?»

«Поговори, пожалуйста, с Самуилом. Я даже умоляю Тебя это сделать. Но лишь потому, что мне хочется, чтобы, послушав Тебя, он сделался праведным. По поводу меня Ты сам знаешь. Прошу Тебя дать моей матери самый правдивый ответ».

«Слышишь, женщина?»

«Каков же этот ответ?» – спрашивает упавшим голосом эта пожилая женщина, с первых слов своей дочери поверившая было в ее раскаяние, а после осознавшая, что это совсем не так.

«Ответ таков, что уже год как твоя дочь принадлежит Богу, и обет ее дан навеки, пока длится ее жизнь».

«О, горе мне! Есть ли мать несчастнее меня?!»

Мария отпускает ладонь девушки, заключает женщину в объятья и ласково ей говорит: «Не греши ни в своих мыслях, ни в словах. Это никакое не несчастье – подарить Богу ребенка, а наоборот – великая слава. Как-то ты говорила Мне, что очень скорбишь оттого, что у тебя есть только дочь, так как тебе было бы по душе иметь мальчика, посвященного Господу. А у тебя не мальчик, но ангел: ангел, что предварит Спасителя в Его тор­жестве. И ты считаешь себя несчастной? Моя мать, зачав Меня очень поздно, добровольно посвятила Меня Господу с самого первого сердцебиения, которое она расслышала в своей утробе. И Я была у нее всего три года. А она была у Меня только в Моем сердце. И всё же, умирая, она испытывала умиротворение оттого, что отдала Меня Богу… Давай, сходи в Храм и воспой хвалу Тому, кто так сильно любит тебя, что избрал твою девочку Себе в невесты. Пусть твое сердце будет по-настоящему мудрым. Подлинная мудрость – не полагать пределы собственной щедрости в отношении Господа».

Женщина уже не плачет. Слушает… Затем решается. Берет плащ и заворачивается в него. Однако, проходя мимо дочери, вздыхает: «Сначала болезнь, потом Господь… Ах! Не судьба тебе быть со мной!..»

«Нет, мама, не говори так! Теперь я как никогда принадлежу тебе. Тебе и Богу. Богу и тебе. Только вам одним до самой смерти… – и, нежно обнимая ее, просит: – Благословения, мать! Благословения… а то я так переживала, что приходится заставлять тебя страдать. Но Бог хотел от меня именно этого…»

Они со слезами целуются. Затем выходят вслед за Иисусом и Марией и закрывают дом, присоединяясь к ученицам…

⁵«Почему мы входим отсюда, Господь? Не лучше ли было войти с другой стороны?» – спрашивает Иаков Зеведеев. 

«Потому что, идя отсюда, мы пройдем мимо Антонии».

«И Ты надеешься… Будь осторожней, Учитель!.. За Тобой следит Синедрион», – говорит Фома.

«Откуда ты знаешь?» – спрашивает его Варфоломей.

«Чтобы понять это, достаточно поразмышлять над тем интересом, который проявляют фарисеи. Скажите мне, с чего это они под кучей разных предлогов постоянно приходят и наблюдают за нашими занятиями?!.. С какой целью, если не для того, чтобы в чём-нибудь обвинить Учителя?»

«Ты прав. Учитель, давай тогда не пойдем к крепости Антония. Если римляне Тебя не увидят, будет только лучше».

«И в этом соображении содержится не столько забота обо Мне, сколько отвращение к ним, не правда ли, Варфоломей? Каким бы ты был мудрым, если бы выбросил из своего сердца эти пустяки!» – отвечает Иисус, который, тем не менее, продолжает идти Своим путем, никого не слушая.

По пути к крепости Антония им надо пройти мимо Сикста^[2], где неподалеку один от другого расположены дворцы Иоанны и Ирода. Стоящий на пороге дворца Хузы Ионафан, едва завидев Иисуса, подаёт сигнал домашним. Тут же выходит Хуза и кланяется. За ним следует Иоанна, уже готовая присоединиться к группе учениц.

[2] Имеется в виду район, где находится рынок Сикста.

Хуза говорит: «Я слышал, что Ты сегодня будешь у Иоанны. Позволь Твоему слуге пригласить Тебя на званый обед».

«Хорошо. Но только дай мне превратить его в званый обед для бедных и несчастных».

«Как считаешь нужным, Господь. Распоряжайся, и я сделаю так, как Ты пожелаешь».

«Благодарю. Да пребудет с тобой мир, Хуза».

Иоанна спрашивает: «У Тебя есть поручения для Иоанафана? Он в Твоем распоряжении».

«Я дам их после того, как побываю в Храме. Идемте, а то нас ждут».

Вскоре они проходят возле красивого суровой красотой дворца Ирода. Однако он заперт, словно в нем никто не живет. Идут мимо Антонии. Воины наблюдают за маленькой свитой Назарянина.

⁶Входят в Храм; и в то время как женщины остаются в его нижней части, мужчины проходят дальше, в отведенное для них место. И оказываются там, где детей представляют Господу, а женщины завершают очищение. Небольшая кучка людей, сопровождающая одну молодую мать, останавливается поглядеть на этот обряд.

«Малыш, посвященный Господу, Учитель!» – говорит Андрей, наблюдая за этой сценой.

«Если я не ошибаюсь, эта женщина из Кесарии Филипповой, из крепости^[3]. Она прошла мимо меня, пока мы ждали Тебя у Золотых ворот», – говорит Иаков Алфеев.

[3] Дорка, о которой шла речь в 345.3–5.

«Да, тут еще и ее свекровь, и управляющий Филиппа. Они нас не заметили, а мы-то их видели», – прибавляет Фаддей.

А Матфей дополняет: «Зато мы двое видели Марию Симонову с каким-то стариком. Но Иуды не было. Женщина на вид была очень печальна, оглядывалась тревожно по сторонам».

«Поищем ее потом. Сейчас помолимся. А ты, Симон Ионин, пойди в газофилакию^[4] и сделай пожертвование. За всех».
[4] Греч. γαζοφυλάκιον (сокровищница) – внутреннее помещение в Храмовой ограде, куда верующие клали денежные пожертвования.

Они долго молятся, обращая на себя всеобщее внимание людей, которые показывают на Учителя.

⁷Короткая перебранка, в которой выделяется высокий женский голос, заставляет менее собранных молящихся повернуть головы.

«Раз я находилась здесь, чтобы посвятить мальчика Богу, то могу остаться и еще ненадолго, чтобы посвятить его Тому, кто спас его для Господа», – произносит высокий голос.

А носовые мужские голоса настаивают: «Женщине не дозволяется оставаться здесь после совершения обряда. Уходи».

«Уйду, но вслед за Ним».

«Тогда позови Его и убирайтесь отсюда вместе».

«Тихо! Тихо! Дайте ей слово, и пусть женщина скажет, чтó это значит, что Назарянин спас ее ребенка для Бога», – произносит вкрадчивый мужской голос.

«А зачем это тебе, Ионафан бен Узиэль?»

«Зачем это мне?! Тут, наверняка, еще один грех. Еще одно подтверждение. Послушай меня, женщина. Как тот Человек спас твоего сына? Расскажешь об этом упорным искателям истины?» – слащаво спрашивает этот фарисей, которого я вижу не впервой^[5].
[5] Он уже появлялся в 317.2–4.

«О, конечно! С благодарностью расскажу. Я была в отчаянии, поскольку этот ребенок у меня родился мертвым. Я вдова, и это дитя для меня – всё. Он пришел и даровал ему жизнь».

«Когда? Где?»

«В Кесарии Филипповой. Я из Кесарийской крепости».

«Жизнь! У ребенка, возможно, был просто обморок…»

«Нет, он был мертв. Моя мать может подтвердить. А еще может управляющий крепости. Он пришел и подул ему в рот, и малыш стал двигаться и кричать».

«А ты где была?»

«В постели, господин. Я только что родила».

«О! ужас!»

«А-а! Анафема!»

«Нечистый!»

«Осквернитель!»

«Видите, я же был прав, что расспросил ее?»

«Ты мудр, Ионафан бен Узиэль! Как ты догадался?» 

«Я знаю того Человека. Видел, как Он нарушал субботу в моих угодьях на равнине, чтобы утолить Свой голод».

«Выгоним Его отсюда!»

«Доложим начальствующим священникам!»

«Нет. Давайте узнаем у Него, очистился ли Он. Мы не можем обвинять, не зная…»

«Заткнись, Елеазар. Не пачкай себя глупым заступничеством».

Молодая Дорка, оказавшись в центре событий, да еще и причиной такой суматохи, разражается рыданиями и голосит: «О, не причиняйте Ему вреда из-за меня!»

⁸Но некоторые горячие головы уже приблизились к Господу и надменно говорят Ему: «Пойди сюда и ответь».

Апостолы и ученики охвачены кто гневом, кто страхом. Иисус спокойно и торжественно подходит к тем, кто Его звал.

«Узнаёшь эту женщину?» – вопят они, вталкивая Его в центр круга, который образовался вокруг Дорки, и показывая на нее пальцем, как на какую-то прокаженную.

«Да. Это молодая вдова и мать из Кесарии Филипповы. А вон ее свекровь. А вон управляющий крепости. И что?»

«Она обвиняет Тебя в том, что Ты вошел к ней, когда еще шли роды».

«Неправда, Господь! Я не говорила этого. Я сказала, что Ты оживил моего сына. И больше ничего! Хотела воздать Тебе честь и лишь навредила. О, прости! прости!»

Управляющий Филиппа приходит ей на помощь и говорит: «Неправда. Вы лжете. Женщина так не говорила, и я тому свидетель, готов в этом поклясться, как и в том, что Рабби не входил в комнату, а сотворил чудо с порога».

«Ты помолчи, слуга».

«Нет, не буду молчать. И расскажу это Филиппу, который чтит Рабби больше, чем вы, лживые приверженцы всевышнего Бога».

Перепалка соскальзывает с женщины на религиозную и политическую почву. Иисус молчит. Дорка плачет.

⁹Елеазар, праведный гость на званом обеде в доме Исмаила^[6], говорит: «Считаю, что сомнение разъяснилось и обвинение отпадает, и Рабби, оправданный, может спокойно идти».
[6] См. гл. 335.

«Нет. Я хочу знать, очистился ли Он от прикосновения к умершему. Пусть поклянется Яхвé!» – орет Ионафан бен Узиэль.

«Я не очищался, потому что ребенок не был мертвым, а только никак не мог начать дышать».

«А! Теперь Тебе удобно говорить, что он не воскресал, да?» – вопит один фарисей.

«Что же Ты не хвастаешься, как делал это в Кедеше?» – вопрошает другой.

«Давайте не тратить время на слова! Прогоним Его и доставим еще одно обвинение в Синедрион. Кучу обвинений!»

«Какие же еще?» – спрашивает Иисус.

«Какие? А прикоснуться к прокаженной, а после не очистить­ся? Станешь отрицать это? А богохульствовать в Капернауме, да так, что самые праведные покинули Тебя? Станешь отрицать это?»

«Я ничего не отрицаю. Но греха во Мне нет, ведь ты, Садок, обвиняющий Меня, знаешь от мужа Анастасики, что она не была прокаженной, ты знаешь это, ты, посредник прелюбодея Самуила, ты, лгавший вместе с ним миру, покрывая похоть этого мерзавца, называя проказой то, что не проказой было, и обрекая женщину на ту муку, какую испытывают в Израиле считающиеся „прокаженными“, только потому, что ты сообщник ее преступного мужа».

Книжник Садок, один из тех, кто был в Гискале, а затем в Кедеше, пораженный в самое уязвимое место, улепетывает, не произнося больше ни слова. Народ издевательски кричит ему вслед.

«Тихо! «Это святое место», —говорит Иисус. И обращается к женщине и ее спутникам: – Пойдем. Идите со Мной туда, где Меня ждут». И, суровый и величественный, уходит в сопровождении Своих учеников.

¹⁰Тем временем женщина, которую многие расспрашивают, всё рассказывает и рассказывает, то и дело повторяя: «Мой сын принадлежит Ему, и Ему я его посвящаю».

Управляющий, наоборот, подходит к Иисусу и говорит: «Учитель, я рассказал о чуде Филиппу. Он послал меня сказать Тебе, что любит Тебя. Имей это в виду, учитывая козни Ирода… и других. Но ему хотелось бы самому увидеть Тебя и послушать. Ты не придешь сегодня к нему домой? Он бы охотно принял Тебя, в том числе у себя в Тетрархии».

«Я ведь не скоморох и не маг. Я Учитель Истины. Пусть приходит к Истине, и Я не оттолкну его».

Они во дворе женщин. «Вот Он! Вот Он!» – говорят ученицы Марии, беспокоящейся о том, что Он запаздывает.

Они воссоединяются, и Иисус готов отпустить прибывших из Кесарии, чтобы отправиться на поиски Марии, матери Иуды, однако Дорка становится на колени и говорит: «Еще прежде нее, прежде той женщины, матери Твоего ученика, которую Ты хочешь найти, Тебя искала я. Искала Тебя, чтобы сказать: „Этот сын – Твой. Мальчик-первенец, и я посвящаю его Тебе. Ты – Живой Бог. Пусть он будет Твоим служителем“».

«Знаешь, что это значит? Это значит, что ты обручишь своего сына страданию, потеряешь его как мать и обретешь его на Небе мучеником. В состоянии ли ты быть мученицей в своем ребенке?»

«Да, мой Господь. Мученицей меня бы сделала его смерть, и я претерпела бы муку несчастной женщины-матери. Ради Тебя я стану мученицей в совершенном смысле, угодном Господу».

«И да будет так!.. ¹¹О! Мария Симонова, когда ты успела прийти?»

«Только что. С Ананией, моим родственником… Я тоже Тебя искала, Господь…»

«Знаю. И Я послал Иуду сказать тебе, чтобы ты пришла. Он не приходил?»

Мать Иуды наклоняет голову и вполголоса говорит: «Я вышла сразу после него, чтобы пойти в Гефсиманию. Но Ты уже ушел оттуда… Я бегом в Храм… Вот нашла Тебя… Вовремя, чтобы услышать эту девочку, которая уже мать и так счастлива!.. О! если б я могла, как она, рассказывать Тебе, Господь, о новорожденном Иуде… таком нежном, нежном… как один из этих ягняток…» Она с плачем показывает на блеющих ягнят, идущих на свое заклание. И заворачивается в плащ, чтобы скрыть свои слезы.

«Идем со Мной, мать. Поговорим в доме Иоанны. Здесь не подходящее место».

Ученицы принимают в свою среду Марию, мать Иуды, а ее родственник Анания смешивается с учениками. Дорка со своей свекровью тоже идут к ученицам, и Мария Алфеева с Саломеей приходят в восторг, лаская малыша.

Они направляются к выходу. Но прежде чем успевают дойти, вдруг какой-то раб-римлянин приносит вощеную дощечку для Иоанны, которая читает ее и отвечает: «Скажи: да. После полудня у меня во дворце».

А потом рулада Йаии и его матери при виде Спасителя: «Вот Он, вот Он, Податель света! Благословен Ты, Свет Божий!» И они кланяются лицом в землю, счастливые.

Народ теснится, спрашивает, понимает и воспевает осанну.

А после с почестями и благословением появляется старый Матфий, мужчина, приютивший ненастной ночью Иисуса и Его спутников возле Явеша Галаадского.

А потом еще дедушка Марциама и другие крестьяне, которым Иисус, предварительно пообщавшись с Иоанной, говорит: «Идемте со Мной», как сказал уже Дорке, Йаие и Матфию.

¹²Но около Золотых ворот вдруг возникает Марк, сын Иосии, вероломный ученик, который воодушевленно разговаривает с Иудой Искариотом. Иуда видит приближение Иисуса и говорит об этом собеседнику. Тот оборачивается, когда Иисус уже за его спиной. Их взгляды встречаются. Как смотрит Христос! Но тот теперь уже нечувствителен к любому проявлению святости. Чтобы скорее сбежать, он чуть ли не отбрасывает Иисуса к колонне. Иисус же в ответ только произносит: «Марк, остановись. Из жалости к своей душе и к своей матери!»

«Сатана!» – кричит тот. И уходит.

«Безобразие! – кричат ученики. – Да прокляни же его, Господь!» И первым это предлагает Искариот.

«Нет. Я бы тогда больше не был Иисусом… Идемте».

«Ну как, как он смог таким стать? Был таким хорошим!» – говорит Исаак, которого как будто пронзили стрелой, настолько он огорчен произошедшей в Марке переменой.

«Это загадка. Что-то необъяснимое!» – говорят многие.

А Иуда из Кериота: «Да. Я разговорил его. Сплошная ересь. Но как подана! Почти убедительно. Он был не настолько умен, когда был праведным».

«Скажи лучше, что он был не настолько глуп, когда был бесноватым у Гамалы!» – говорит Иаков Зеведеев.

А Иоанн спрашивает: «Господь, почему, когда он был бесноватым, он приносил Тебе меньше вреда, чем сейчас? Не мог бы Ты исцелить его, чтобы он Тебе не вредил?»

«Потому что сейчас он приютил у себя умного беса. Раньше он был постоялым двором, захваченным силой легионом бесов. Но в нем не было согласия на их пребывание. Теперь его ум возжелал Сатану, и Сатана внедрил в него разумную бесовскую силу. Против этой второй одержимости Я сделать ничего не могу. Мне пришлось бы посягнуть на свободную волю человека».

«Ты переживаешь, Учитель?!»

«Да. Это Мои горести… Мои неудачи… И Я огорчаюсь, ведь это души, которые гибнут. Только поэтому. Не из-за того зла, какое они Мне причиняют».

¹³Стоя в ожидании, пока путь расчистится от затора из людей и ездовых животных, все они сбиваются в круг. И взгляд матери Иуды оказывается таким пронзительным, что сын спрашивает у нее: «Ну в конце-то концов? Что с тобой? Первый раз видишь мое лицо? Ты в самом деле больна, и я должен настоять на твоем лечении…»

«Я не больна, сын! И вижу тебя не в первый раз!»

«Так что же?»

«Так… ничего. Мне бы только хотелось, чтобы ты никогда не удостоился таких слов от Учителя».

«Я не оставляю Его и не обвиняю. Я – Его апостол!»

Они снова продолжают путь, пока Иисус не останавливается, чтобы отпустить Иоанну и учениц, которые вместе с нею идут в ее дом. А все мужчины направляются в Гефсиманию.

«Мы все могли бы туда пойти. Хотелось бы посмотреть, что скажет Элиза», – сквозь зубы ворчит Петр.

«Посмотришь. Она ведь только сегодня узнает, причем от Меня, что я доверяю ей Анастасику».

«А званый обед вечером?»

«Да. Я сказал Иоанне, чтó нужно сделать».

«Что нужно сделать? Когда Ты ей сказал?» – спрашивают сразу несколько человек.

«Увидите. Перед тем, как ее оставить, пока с ней прощался. Пойдемте скорее, чтобы быстрее оказаться в саду у Иоанны».