1 февраля 1946.

¹Они выходят из кишащего людьми Храма, чтобы нырнуть в людскую суету улиц, где все торопятся, занятые последними пасхальными приготовлениями, а припоздавшие лихорадочно ищут какую-нибудь комнату, какое угодно помещение, чтобы превратить его в трапезную для вкушения агнца.

В этой непрерывной толчее так легко встретиться и так же легко не узнать друг друга в мелькающих перед глазами лицах всякого возраста, из всех регионов, где есть израильтяне, и где чистокровные представители Израиля из-за смешения кровей или просто мимикрии приобрели черты других народов. Так что попадаются евреи, которые похожи на египтян, а некоторые, судя по их выступающим губам, приплюснутым носам и лицевому углу, похоже, даже скрещены с нубийцами; другие своими точеными, тонкими лицами, стройными конечностями и проницательными взглядами выдают свое происхождение из греческих колоний или смешение с греками; в то время как почти квадратные лица некоторых крепких и высоких мужчин ясно говорят о том, что они вовсе не чужаки для латинян; и есть также многие, которых мы, современные люди, назвали бы черкесами или персами по их глазам, напоминающим монгольские или индийские на очень белых лицах у первых и желтоватых лицах у вторых. Красочный калейдоскоп лиц и одеяний! Глаз так устает от этого, что в конце концов просто смотрит и не видит. Но то, что ускользает от одного, замечает другой. Поэтому не удивительно, что вещи, ускользающие от Учителя, всегда немного погруженного в Себя, когда Его оставляют в покое и не расспрашивают, замечает тот или иной из Его окружения. И наиболее приближенные к Иисусу апостолы обращают внимание друг друга на то, что видят, обсуждая это между собой и давая означенным лицам… весьма человеческие оценки.

²Один из таких острых комментариев в адрес какого-то бывшего ученика, степенно проходящего мимо них, делая вид, что он их не замечает, долетает до слуха Иисуса, который интересуется: «К кому обращены эти ваши слова?»

«Вон к тому дурню, – кивает Иаков Зеведеев. – Он сделал вид, что нас не замечает, и не он один так себя ведет. Однако когда Ты собирался его исцелить, и он Тебя искал, тогда он замечал нас превосходно! Чтоб у него вскочил болезненный гнойник!»

«Иаков!! Ты с такими чувствами находишься рядом со Мной и готовишься вкушать агнца? Воистину, ты еще более непоследователен, чем он. Он откровенно отошел в сторону, когда почувствовал, что не сможет делать того, о чём Я говорил. Ты остался, но не делаешь того, о чём Я говорю. Разве ты не больший грешник, чем он?»

Иаков краснеет до того, что делается багровым, и подавленно прячется за спинами товарищей.

«Больно видеть, что они так поступают, Учитель! – говорит Иоанн, приходя на помощь получившему упрек брату. – Наша любовь восстает, когда видит их нелюбовь…»

«Понятно. Но думаете, вы приведете их к любви таким вот образом? Грубости, бранные слова, оскорбления никогда не приводили к тому состоянию, к какому надо было бы привести соперника или инакомыслящего. Именно мягкость, терпение, человеколюбие, если их неуклонно придерживаться несмотря на все противодействия, в конечном счете приведут к успеху. Я понимаю и сочувствую вашим сердцам, страдающим оттого, что Меня не любят. Но Мне хотелось бы знать вас духовными и видеть больше духовного в ваших поступках и в тех средствах, какими вы хотите вызвать ко Мне любовь. Ну же, Иаков, иди сюда! Я говорил это не для того, чтобы тебя расстроить. Давайте будем друг друга понимать и любить хотя бы в нашем кругу, друзья Мои… У Сына Человеческого и так уже достаточно непонимания и скорби!»

Успокоенный Иаков снова занимает место рядом с Ним.

³Некоторое время они идут молча, затем Фома разражается громовым восклицанием: «Но это самый настоящий позор!»

«Что?» – спрашивает Иисус.

«Да их всеобщая трусость! Учитель, неужели Ты не видишь, сколько людей делает вид, что они с Тобой незнакомы?»

«Ну и что? Изменит ли их поведение хоть йоту из того, что обо Мне написано? Нет. Это только про них будет написано не то, что могло бы быть. Ведь о них в вечных книгах могло быть сказано: „Хорошие ученики“, а будет написано: „Те, что не оказались хорошими, те, для кого пришествие Мессии оказалось ничем“. Страшное изречение, знаете ли? Хуже, чем: „Адам согрешил вместе с Евой“. Поскольку тот грех Я могу изгладить. Но не смогу изгладить этот грех отречения от Спасительного Слова^[1]… ⁴Давайте свернем здесь. Я вместе с братьями, Симоном Петром и Иаковом остановлюсь в предместье Офел. Иуда Симо­нов тоже может остаться. А Симон Зелот, Иоанн и Фома пойдут в Гефсиманию забрать наши сумки…»

[1] Il Verbo Salvatore – букв. от Слова-Спасителя.

«Да, чтобы Иона не поперхнулся своим ягненком», – произносит всё еще рассерженный Петр. Остальные смеются…

«Спокойно! Спокойно! Не удивляйся, что он боится. Завтра это может случиться с тобой».

«Со мной, Учитель? Скорее Галилейское море превратится в вино, чем я испугаюсь», – уверенно заявляет Петр.

«А всё-таки… тем вечером… О, Симон! Ты выглядел не очень-то храбрым, стоя на лестнице дворца Хузы», – ехидничает Иуда из Кериота без особой насмешки, но… всё-таки с достаточно ощутимым сарказмом, способным уколоть Петра.

«Потому что… я опасался за Господа, вот из-за чего я волновался! Ни из-за чего другого».

«Ладно! Ладно! Пожелаем друг другу никогда не испытывать… страха, чтобы не ударить лицом в грязь, ага?» – отвечает Иуда Искариот, хлопая его ладонью по плечу покровительственно и злорадно… В другой момент такое его поведение спровоцировало бы какую-нибудь реакцию. Но с прошлого вечера Петр испытывает… восхищение перед Иудой и во всём его поддерживает.

Иисус говорит: «Филипп и Нафанаил вместе с Андреем и Матфеем пусть сходят во дворец Лазаря и скажут, что мы к ним идем».

Эти последние отделяются, а остальные продолжают идти с Иисусом. Ученики, кроме Стефана и Исаака, уходят вместе с апостолами, посланными во дворец.

В предместье Офел снова происходит разделение: те, кого направили в Гефсиманию, быстро уходят вместе с Исааком. Стефан остается с Иисусом, сыновьями Алфея, Петром, Иаковом и Искариотом, и чтобы не стоять неподвижно на перекрестке, они медленно движутся в том же направлении, что и отправившиеся в Гефсиманию. Идут они как раз по той улочке, по которой в Великий Четверг будет проходить Иисус в окружении Своих мучителей. Сейчас, в полдень, она пуста. Через несколько шагов обнаруживается маленькая площадка с родником под тенью смоковницы, распускающей свои нежные листики над безмолвной гладью воды.

⁵«Вон там Самуил, жених Анналии», – говорит Иаков Алфеев, наверное, хорошо с ним знакомый. Молодой человек собирается зайти в дом, держа ягненка… Он нагружен также и другой пищей.

«Помогает с пасхальной трапезой своему родственнику», – замечает Иуда Алфеев.

«А он теперь обосновался тут? Разве он не уехал?» – говорит Петр.

«Да, обосновался тут. Говорят, приударяет за дочерью обувщика Клеопы. Она состоятельная…»

«А! почему ж он тогда говорит, что Анналия его бросила? – вопрошает Искариот. – Это же ложь!»

«Человек с легкостью ею пользуется. И не осознает, что таким образом становится на путь зла. Достаточно первого шага, одного шага, чтобы потом не суметь освободиться… Это приман­ка… лабиринт… западня. Западня, откуда не выбрать­ся…» – говорит Иисус Иуде из Кериота.

«Как жаль! В прошлом году он производил такое хорошее впечатление!» – говорит Иаков Зеведеев.

«Да. Я прямо-таки думал, что он последует за невестой и посвятит всего себя Тебе, и получится пара ангельских супругов и Твоих служителей. Я готов был в этом поклясться…» – говорит Петр.

«Мой Симон! Никогда не клянись будущим человека. Это самая ненадежная вещь на свете. Ни одно обстоятельство, присутствующее на момент клятвы, не в состоянии быть гарантией верности этой клятвы. Есть преступники, которые станут святыми, и есть праведники или кажущиеся праведники, которые станут преступниками», – отвечает ему Иисус.

⁶Между тем зашедший в дом Самуил снова оттуда вышел, чтобы пойти начерпать из родника чистой воды… Тут он замечает Иисуса. Смотрит на Него с явным презрением и, очевидно, отпускает какое-то ругательство, но оно произнесено на еврейском, и я его не понимаю.

Искариот прыжком бросается вперед, хватает его за руку и трясет, как дерево, с которого хотят стрясти зрелые плоды: «Так ты разговариваешь с Учителем, грешник? Наземь, на колени! Немедленно. Проси у Него прощения, испачканный в свинских нечистотах язык! Наземь! Или я тебя разорву!» Красавец Иуда ужасен в этой внезапной ярости! Его внешность пугающе искажается. Напрасно Иисус пытается его утихомирить. Тот не ослабляет напора, пока богохульник не оказывается на коленях в грязи, лежащей вокруг родника.

«Прости», – сквозь зубы произносит этот злополучный, должно быть, терпя боль от сжимающих его тисками пальцев Иуды. Но говорит он это неохотно и лишь потому, что его заставили.

Иисус откликается: «Я не держу обиды. А ты держишь – вопреки тому, что говоришь. Слово бесполезно, если расходится с побуждением сердца. Ты всё еще поносишь Меня в своем сердце. И этим дважды согрешаешь. Поскольку осуждаешь Меня и ненавидишь по причине, которую сам же в глубине своей совести считаешь ненастоящей. И поскольку ты, и только ты один согрешил, а не Анналия, и не Я. Но Я прощаю тебя за всё. Иди и постарайся снова стать честным и угодным Богу. Иуда, отпусти его».

«Уйду. Но я Тебя ненавижу! Ты сбил с толку мою Анналию, и я Тебя ненавижу…»

«Однако утешаешься с Ревеккой, дочерью сандальщика. И утешаешься еще с той поры, когда Анналия была тебе невестой и, больная, думала только о тебе…»

«Я был вдовым… думал, что уже овдовел… и подыскивал себе жену… Теперь вернулся к Ревекке, потому что… потому что… Анналия меня не любит», – оправдывается Самуил, видя, что его плутовство раскрыто.

Иуда Искариот довершает: «… и потому что Ревекка очень богатая. Некрасивая, как стоптанная сандалия… и старая, как потерянная на тропинке подошва… но богатая, ох, богатая!..» – и саркастически смеется, пока тот убегает.

«Откуда ты знаешь?» – спрашивает Петр.

«О… нетрудно узнать, где есть девицы и деньги!»

«Ладно! Пойдем по той улочке, Учитель? Этот пятачок как хлебная печь. А там есть тень и воздух», – умоляет вспотевший Петр.

⁷Они не спеша идут в ожидании возвращения остальных. Улочка пустынна.

От одной двери отделяется какая-то женщина, подходит и со слезами падает ниц у ног Иисуса.

«Что с тобой?»

«Учитель!.. Ты уже очистился?»

«Да. Почему ты об этом спрашиваешь?»

«Потому что хотела Тебе рассказать… Но Тебе нельзя к нему приближаться. Он весь загноился… Врач говорит, что он заразный. После Пасхи позову священника… и… и его примет Генном. Не вини меня. Я не знала… Он много месяцев работал в Яффо и вернулся ко мне таким, сказав, что поранился. Я использовала бальзамы и ополаскивания с пряностями… Но они не помогали. Расспросила одного травника. Он дал мне порошки для крови… Я отделила детей… перенесла свою постель… так как… начала понимать. Ему стало хуже. Позвала врача. Он мне сказал: „Женщина, ты знаешь, каков твой долг, а я – каков мой. Эта язва – от похоти. Отсеки его от себя. Я отсеку его от людей. Священник – от Израиля. Он должен был думать об этом, когда оскорблял Бога, тебя и самого себя. Теперь пусть искупает вину“. Я уговорила его молчать до конца Опресноков. Но если бы Ты сжалился над этим грешником и надо мной, которая всё еще любит его, и над пятью невинными детьми…»

«Чего же ты от Меня хочешь? Разве ты не считаешь справедливым, чтобы согрешивший искупал свою вину?»

«Да, о Господь! Но Ты ведь само Милосердие во плоти!» Вся вера, на какую вообще способна женщина, сейчас в голосе, во взгляде, в жесте этой коленопреклоненной женщины, простирающей руки к Спасителю.

«А у него самого что на сердце?»

«Он удручен… А чего еще Ты от него хочешь, Господь?»

«Достаточно было бы лишь духовного побуждения к раскаянию, к справедливости, чтобы добиться снисхождения…»

«К справедливости?»

«Да. Сказать: „Я согрешил. Моя вина заслуживает этого и гораздо большего, но я прошу милости к тем, кого я обидел“».

«Я уже его пожалела. Пожалей его Ты, Боже. Я не могу сказать Тебе: зайди… Видишь, я и сама к Тебе не прикасаюсь… ⁸Но если хочешь, я позову его и попрошу поговорить с террасы».

«Хорошо».

Женщина, нырнув головой в дверной проём, громко зовет: «Иаков! Иаков! Поднимись на кровлю. Покажись, не бойся».

Спустя несколько минут мужчина появляется у ограды на террасе. Лицо пожелтевшее, раздутое, горло забинтовано, одна рука тоже… Гниющая человеческая развалина… Глядит водянистыми глазами, как бывает у больных постыдными болезнями. Спрашивает: «Кто хотел меня видеть?»

«Иаков, здесь Спаситель!..» Женщина не говорит большего, но словно хочет загипнотизировать больного, передать тому свои мысли…

Мужчина, то ли чувствуя эти исходящие от нее мысли, то ли повинуясь внезапному порыву, простирает руки и кричит: «О! избавь меня! Я верю в Тебя! Ужасно умереть так!»

«Ужасно изменить своему долгу. О ней ты не подумал? О своих детях тоже?»

«Смилуйся, Господь… Над ними, надо мной… Прости! Прости!» И он рыдая приваливается к ограде, его забинтованные ладони высовываются наружу вместе со всей рукой, которая благодаря задравшемуся рукаву оказывается открытой: она испещрена очередными гнойниками, распухшая, отталкивающая… Мужчина в этом положении похож на какую-то жуткую марионетку, на заброшенный туда труп, что уже начал разлагаться. Он вызывает одновременно жалость и отвращение.

Женщина плачет, всё так же стоя на коленях в пыли.

Иисус, похоже, ждет еще какого-то слова… Наконец оно срывается среди рыданий: «Молю Тебя в сокрушении сердца! Пообещай мне хотя бы, что они не будут страдать от голода… и тогда… я смиренно отправлюсь искупать свою вину. А Ты спаси мою душу, благословенный Спаситель! Хотя бы ее! Хотя бы ее!»

«Хорошо. Я тебя исцелю. Ради этих невинных. Чтобы дать тебе возможность выказать свою праведность. Понимаешь? Запомни, что Спаситель тебя исцелил. В зависимости от того, чем ты ответишь на эту милость, Бог разрешит тебя от твоих грехов. Прощай. Мир тебе, женщина». И почти бегом уходит навстречу тем, что идут из Гефсимании. Его не останавливают ни крики мужчины, который чувствует и видит, что исцелен, ни крики его жены…

«Свернем в этот переулок, чтобы не идти тем же путем», – говорит Иисус, когда они снова воссоединяются.

⁹Они двигаются по убогому переулку, такому узкому, что там с трудом могут разойтись двое, а если по нему пойдет навьюченный осел, то ничего не останется, как только прилипнуть к ограде, как почтовая марка. Там царствуют полумрак от почти соприкасающихся кровель, заброшенность, тишина и скверный запах. Они идут в ряд, словно процессия монахов, покуда тянется эта жалкая сточная канава. Затем вновь сходятся вместе на какой-то площадке, полной ребятни.

«Почему Ты сказал такие слова этому человеку? Ты никогда так не говоришь…» – любопытствует Петр.

«Потому что этот человек станет одним из Моих врагов. И этот будущий грех усугубит тот, что у него уже есть».

«И Ты его исцелил?!» – изумленно спрашивают многие.

«Да, ради его невинных малышей».

«Хм! Опять заболеет…»

«Нет. После такого испуга и перенесенных страданий он будет заботиться о своей телесной жизни. Он больше не заболеет».

«Но согрешит против Тебя, Ты сам говоришь. Я бы дал ему помереть».

«Ты грешник, Симон Ионин».

«А Ты слишком добр, Иисус из Назарета», – парирует Петр.

Их поглощает центральная улица, и я уже ничего не вижу.

¹⁰Мое примечание.

Я узнаю́ как исцеленного мужчину, так и Самуила. Первый во время Страстей попал Иисусу камнем по голове. Помимо него я узнаю его жену, скорбящую как тогда, так и сейчас, и их дом с характерным высоким входом над тремя ступеньками. А в Самуиле, под искажающей его маской ненависти, я узнаю того молодого человека, который ударом ноги убивает свою мать, чтобы беспрепятственно пойти избивать Учителя дубинкой^[2]. Со своей стороны, я помещу эти замечания в конце стр. N… видения Страстей.

[2] Это всё описано МВ в 604.2, но увидено ею почти годом ранее.