19 февраля 1946.

¹Видимо, они передвигались лунной ночью, останавливаясь в какой-то пещере на несколько часов, и возобновили свой путь на рассвете. И теперь они явно устали от этой тяжелой ходьбы по осыпающимся скальным породам, среди колючих кустов и ползучих лиан, в которых путаются ноги. Возглавляет шествие Симон Зелот, который, похоже, хорошо знаком с этой местностью и извиняется за такой тяжелый переход, словно бы именно от него зависела его тяжесть.

«Теперь, когда мы снова окажемся в горах, в тех, что вы видите, нам станет полегче, и я обещаю вам вдоволь дикого мёда и чистой воды…»

«Вода? Я в нее прыгну! Этот песок разъел мои ноги, как будто я ходил по соли, и вся моя кожа горит. ²Какие прόклятые места! Ох, чувствуется, да, чувствуется, что мы возле тех мест, которые были наказаны огнем с Неба!^[1] Он остался в этом ветре, в этой земле, в этих шипах, во всём!» – восклицает Петр.

[1] Быт. 19:24–25.

«И всё же когда-то здесь было красиво, не так ли, Учитель?»

«Изумительно. В первые века мирозданья эти места были маленьким Эдемом. Почва исключительно плодородная, богатая источниками, пригодными для множества разных нужд, но устроенными так, что они приносили только пользу. Потом же… Невоздержанность людей, казалось, захватила сами стихии. И всё пришло в упадок. Мудрецы языческого мира по-всякому объясняли это ужасное наказание. Объясняли, однако, по-человечески, иногда примешивая суеверный ужас. Но, поверьте, именно Божье повеление нарушило согласие стихий; и стихии неба призвали стихии бездны и сотряслись, схлестнулись друг с другом и закружились в зловещем хороводе: молнии воспламеняли горючие смолы, которые беспорядочно разбрызгивались из вскрывшихся земных жил, и огонь из недр земли вместе с огнем на ее поверхности и огнем небесным, что подпитывал земной и мечами своих молний наносил земле, сотрясающейся в страшных конвульсиях, новые раны, сжег, разрушил, истребил стадии и стадии той местности, что прежде была раем, сделав из нее, как вы видите, ад, где не может существовать жизнь».

Апостолы внимательно слушают…

Варфоломей говорит: «Как считаешь, если можно было бы осушить этот плотный водный покров, нашли бы мы в глубине Великого моря остатки подвергнутых наказанию городов?»

«Безусловно. И почти нетронутые, потому что плотность этих вод для погребенных городов играет роль извести. Однако Иордан нанес на них большое количество песка – и они оказались дважды погребенными, чтобы уже не воскреснуть и остаться символом тех, кто, упорствуя в своем грехе, будет неотвратимо погребен Божьим проклятьем и властью Сатаны, которому они с таким усердием служили в течение своей жизни».

«А не здесь ли скрывался Маттафия, сын Иоанна, сына Симеонова, тот праведный хасмоней, что со своими сыновьями является славой всего Израиля?»^[2]

[2] См. 1 Макк. 2:27–30.

«Здесь. Среди гор и пустынь, и здесь он реорганизовал народ и войско, и Бог пребывал с ним».

«Но, по крайней мере… ему было легче, потому что Хасидеи были справедливее, чем фарисеи по отношению к Тебе!»

«О, быть справедливее фарисеев нетрудно! Еще легче, чем ранить для той колючки, что впилась мне в ноги… Посмотрите сюда!» – говорит Петр, который, заслушавшись, перестал глядеть под ноги и был опутан переплетением колючек, заставившим его икры кровоточить.

«В горах их будет меньше. Видишь, их уже поубавилось?» – успокаивает Симон Зелот.

«Хм! Уж больно ты сведущий…»

«Я жил тут в изгнании, когда меня преследовали…»

«А! Вот оно что!..»

³В самом деле, предгорья начинают зеленеть, и зелень на них менее надоедливая, хотя тени всё еще мало, и травка невысокая, но зато весьма душистая и усыпанная цветами, как разноцветный коврик. Ими насыщаются множества пчел, которые потом летят к пещерам, коими изобилуют горные склоны, и там, под свисающим пологом из плюща и жимолости, откладывают свой мёд в природные ульи.

Симон Зелот идет к одной из пещер и выходит оттуда с сотами золотистого мёда, а затем к другой и к третьей, пока сот не набирается на всех, и предлагает их Учителю и своим друзьям, что охотно едят сладкий капающий мёд.

«Вот бы еще хлеба! Какой же он вкусный!» – говорит Фома.

«О, он и без хлеба хорош! Лучше тех фарисейских колосьев. И… надеюсь, никто из фарисеев не придет и не скажет, что нам нельзя его есть!» – говорит Иаков Зеведеев.

Так они едят на ходу и оказываются возле водоёма, в который стекают воды нескольких ручьев, что потом уходят неизвестно куда. Переполняющая ёмкость вода изливается через край, она прохладная и кристально-чистая, так как защищена от солнца и от загрязнения сводом массивной скалы, в которой вырыт сам водоём, и, падая с высоты, образует крошечное озерцо в черноватой кремнистой породе. Апостолы с явным удовольствием раздеваются и по очереди погружаются в этот неожиданно появившийся бассейн, решив, однако, что вначале это наслаждение должен испытать Иисус, «чтобы потом их тела освятились», как говорит Матфей.

Они снова пускаются в путь, отдохнувшие, хотя и еще более голодные, чем прежде, и самые проголодавшиеся, кроме мёда, грызут стебли дикого фенхеля и другие съедобные корешки, названия которых мне неведомы.

Прекрасный вид открывается с плато этих причудливых гор, вершины которых словно были срезаны ударом меча. На юге видны фрагменты других зеленых гор и плодородных равнин, а также некоторые участки Мертвого моря, вид на которое, вообще-то, открывается на востоке, равно как и на далекие горы на том берегу, исчезающие в дымке легких облаков, поднимающихся с юго-востока; на севере, кое-где выглядывая из-за горных хребтов, зеленеет далекая Иорданская долина, на западе видны высокие Иудейские горы.

Солнце начинает припекать, и Петр глубокомысленно замечает, что «те облака над горами Моава указывают на сильную жару».

«Сейчас мы спустимся в долину Кедрона. Она тенистая…» – говорит Симон Зелот.

«Кедрон?! О, как это мы так быстро дошли до Кедрона?»

«Да, Симон Ионин. Дорога у нас была тяжелая, зато как она сократила путь! Если идти по его долине, можно быстро добраться до Иерусалима», – объясняет Зелот.

«И в Вифанию… ⁴Мне надо бы отправить кого-то из вас в Вифанию – передать сестрам, чтобы отвели Эглу^[3] к Нике. Она Меня так об этом просила. И это справедливая просьба. Бездетной вдове будет кого любить святой любовью, а у девушки-сироты появится мать, настоящая израильтянка, которая воспитает ее и в нашей древней вере, и в Моей. Я бы и Сам пошел… Спокойный отдых для огорченного духа… В доме Лазаря Христово сердце найдет только любовь… Но путешествие, которое Я хочу совершить перед Пятидесятницей, очень долгое!»

[3] См. 370.19.

«Отправь меня, Господь. А вместе со мной кого-нибудь из хороших ходоков. Мы сходим в Вифанию, а потом я поднимусь в Кериот, и там мы встретимся», – воодушевленно говорит Искариот. Остальные, напротив, ожидая, что их выберут для этого путешествия, разлучающего их с Учителем, никакого воодушевления не испытывают.

Иисус задумывается. И, думая, глядит на Иуду с сомнением, стоит ли с ним соглашаться.

Иуда настаивает: «Да, Учитель! Скажи да. Доставь мне эту радость!..»

«Ты меньше всех подходишь, Иуда, для того чтобы идти в Иерусалим!»

«Почему, Господь? Я знаком с ним лучше любого другого!»

«В том-то и дело!.. Он не только тебе знаком, но и проникает в тебя больше, чем в любого другого».

«Учитель, даю Тебе слово, что не задержусь в Иерусалиме и по своей воле не увижусь ни с одним израильтянином… Только разреши мне пойти. Я раньше Тебя буду в Кериоте и…»

«И не станешь предпринимать усилий, чтобы оказать Мне человеческие почести?»

«Нет, Учитель. Обещаю».

Иисус опять задумывается.

«Учитель, почему Ты так колеблешься? Так сильно мне не доверяешь?»

«Ты слабый человек, Иуда. И как только удаляешься от Силы, падаешь! С некоторого времени ты такой хороший! Зачем ты стремишься потерять покой и заставить Меня страдать?»

«Да нет же, Учитель, я этого совсем не хочу! Однажды мне придется остаться без Тебя! И что тогда? Как я справлюсь, если не буду подготовлен?»

«Иуда прав», – высказываются некоторые.

«Ну ладно!.. Иди. Иди с Моим братом Иаковом».

Остальные облегченно вздыхают. Иаков же вздыхает тяжело, но кротко отвечает: «Хорошо, мой Господь. Благослови нас, и мы отправимся».

Симону Зелоту становится его жалко, и он говорит: «Учитель, отцы не прочь занять место своих детей, чтобы доставить им радость. Его я воспринял как сына, вместе с Иудой^[4]. Прошло время, но мои мысли остались прежними. Не откажи мне в просьбе… Отправь меня вместе с Иудой Симоновым. Я стар, но вынослив, как молодой, и Иуде не придется на меня жаловаться».

[4] См. 100.8.

«Нет, это несправедливо, чтобы ты жертвовал собой, покидая Учителя вместо меня. Тебе наверняка будет грустно не пойти с Ним…» – говорит Иаков Алфеев.

«Моя грусть будет растворена радостью, что с Учителем я оставлю тебя. Ты мне расскажешь потом, что вы делали… К тому же… я с удовольствием схожу в Вифанию…» – заканчивает Зелот, как бы приуменьшая ценность своей жертвы.

⁵«Хорошо, пойдете вы двое. Давайте пока дойдем до той деревушки. Кто заберется туда и поищет хлеба во имя Бога?»

«Я! Я!» Все желают пойти. Однако Иуду из Кериота Иисус удерживает.

Когда все уходят, Иисус берет его за руки и начинает с ним говорить глаза в глаза. Как будто хочет передать ему Свой образ мыслей, подействовав на него таким образом, чтобы у Иуды остались только те мысли, которые угодны Иисусу. «Иуда… Не причиняй себе зла! Не причиняй себе зла, Мой Иуда! Разве ты не чувствуешь себя с некоторых пор более спокойным и счастливым, свободным от цепкой хватки своего худшего я, того человеческого я, что так легко становится игрушкой Сатаны и этого мира? Несомненно, чувствуешь! Так храни же свой покой, свое благополучие. Не навреди себе, Иуда. Я вижу тебя насквозь. Сейчас ты в таком хорошем состоянии! О, если б Я мог, если б Я мог ценою всей Моей Крови удержать тебя в нём, разрушив последний бастион, в котором гнездится твой великий враг, и сделать тебя всецело духовным, с духовным умом и с духовной, духовной, духовной любовью!»

Иуда, стоя грудь в грудь, лицом к лицу с Иисусом, держащим его руки в Своих руках, можно сказать, ошеломлен и бормочет: «Навредить себе? Последний бастион? Какой еще бастион?..»

«Какой?! Ты знаешь это. Знаешь, чем ты себе вредишь! Тем, что лелеешь в себе мысли о человеческом величии и о дружеских связях, которые считаешь полезными для обретения этого величия. Израиль тебя не любит, поверь. Он ненавидит тебя так же, как ненавидит Меня и как ненавидит любого, кто может показаться вероятным претендентом на победу. И тебя ненавидят именно за то, что ты не скрываешь своих замыслов и желаний быть таковым. Не верь ни их лживым речам, ни их лукавым вопросам, которые они задают под предлогом, что якобы интересуются твоим мнением, чтобы тебе помочь. Они обхаживают тебя, чтобы вредить, разузнавать и вредить. И эта Моя просьба не ради Меня, а ради тебя, ради тебя одного. Я, если и стану мишенью для злодейства, всё равно останусь Господом. Они смогут подвергнуть мучениям Мою плоть, смогут убить ее. Но не более того. А вот с тобой, с тобой! Они готовы были бы убить твою душу… Беги от этого соблазна, друг Мой! Скажи Мне, что будешь его избегать! Дай это успокоительное слово Своему бедному гонимому, измученному Учителю!»

Теперь Он обхватил его руками и говорит ему на ухо, щека к щеке, и темно-золотистые волосы Иисуса смешиваются с черными густыми кудрями Иуды.

«Я знаю, что должен страдать и умереть. Знаю, что у Меня будет лишь один венец: мученический. Знаю, что у Меня будет лишь одна пурпурная мантия: пурпур Моей Крови. Ради этого Я и пришел. Ведь благодаря этому мученичеству Я искуплю человеческий род, и любовь с незапамятных времен побуждает Меня к этому. Но Мне не хотелось бы, чтобы кто-то из Моих близких погиб. О! Мне дороги все люди, поскольку в них есть образ и подобие Моего Отца, и бессмертная душа, которую Он сотворил. Но вы, избранные и возлюбленные, вы, кровь от Моей крови, зеницы Моих очей, – о нет, вы не должны погибнуть! О, не будет большей муки – пусть даже сам Сатана, олицетворение Греха, Ужаса и Мерзости, вонзил бы в Меня свои горящие серой адские орудия и, обхватив, стал бы в Меня вгрызать­ся, – не будет для Меня большей муки, чем погибель кого-то из Моих избранников… Иуда, Иуда, Мой Иуда! Хочешь, Я попрошу у Отца, чтобы Он дал Мне претерпеть втройне Мои ужасные Страсти, и две трети из них будут ради спасения тебя одного? Скажи Мне, друг, и Я это сделаю. Ради этого Я попрошу умножить Мои страдания до бесконечности. Так сильно, Иуда, Я тебя люблю. И желал бы, желал бы отдать тебе самого Себя, сделать тебя Мною, чтобы спасти тебя от тебя самого…»

«Не плачь, не говори так, Учитель. Я тоже Тебя люблю. Я тоже отдал бы самого себя, чтобы видеть Тебя сильным, уважаемым, наводящим трепет, побеждающим. Наверное, я люблю Тебя не безупречно. Наверное, не безупречно рассуждаю. Но всё, что есть во мне, я использую, возможно и злоупотребляя этим, от страстного желания видеть Тебя любимым. Но клянусь Тебе, самим Яхвé клянусь Тебе, что я не приближусь ни к книжникам, ни к фарисеям, ни к саддукеям, ни к иудеям, ни к священникам. Скажут, что я сошел с ума. Но это не важно. Мне достаточно того, что Ты за меня не тревожишься. Ты доволен? Один поцелуй, Учитель, один поцелуй в знак Твоего благословения, в знак Твоего покровительства».

⁶Они целуются и расходятся, а тем временем остальные бегом спускаются с холмов, потрясая большими лепешками и ломтями свежего сыра. Они усаживаются на прибрежной зеленой траве и разделяют друг с другом трапезу, рассказывая, каким хорошим оказался прием, так как в нескольких домах живут люди, знакомые с учениками из числа пастухов и доброжелательные по отношению к Мессии.

«Мы не сказали, что Ты здесь, а то бы…» – заключает Фома.

«Постараемся как-нибудь прийти сюда. Нельзя никого оставлять без внимания», – отвечает Иисус.

Трапеза окончена. Иисус встает и благословляет двоих отправляющихся в Вифанию, которые не собираются дожидаться вечера, поскольку путь идет по тенистой и прохладной от воды долине. Иисус же и десять оставшихся, наоборот, растягиваются на траве и отдыхают в ожидании заката, чтобы вернуться на дорогу в Энгáдди и Масаду, как я улавливаю из их разговоров.