ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
410. Лилии долин
8 апреля 1946
Апостольская группа, оставив позади долину, идет к Иерусалиму по дорогам, которые то взбираются вверх, то спускаются в низины по горам и долинам. Чтобы сократить путь, они идут не по главным дорогам, а напрямик, по безлюдным, изнурительным кратчайшим путям.
Сейчас они находятся в пойме зеленой долины богатой водами и маленькими цветами. Среди них также приятно пахнущие ландыши, это заставило Фаддея заметить, что совершенно справедливо называть такие цветы «лилиями долин» и восхвалять их хрупкую, но все же стойкую красоту и тонкий аромат.
«Но это лилии с перевернутыми вверх дном чашечками», — замечает Фома. «Они смотрят вниз, вместо того, чтобы смотреть вверх».
«И какие они крошечные! У нас есть цветы гораздо великолепнее этих. Я не понимаю, почему их так хвалят…» — пренебрежительно говорит Иуда, нанося удар по маленькому цветущему пучку лилий долин.
«Нет! Почему? Они выглядят такими кроткими и нежными», — вмешивается Андрей, защищая бедные цветы. Он нагибается, чтобы поднять сломанные стебли.
«Они выглядят как сено, и больше ничего. Агава красивее, она так величественна и грандиозна, подобает Богу и достойна цвести для Бога».
«Я вижу Бога больше в этих маленьких чашечках… Посмотрите как они грациозны!… С зазубринами по краям, такие вогнутые… Они выглядят как алебастр, чистый воск, и кажется, что они сделаны крошечными ручками. Но, напротив, их сотворил Безмерно Великий! О! Могущество Божие!…» — Андрей почти экстатичен в своем медитативном созерцании цветов и совершенства Творца.
«Ты выглядишь подобно бедной маленькой женщине, страдающей нервным расстройством!…» — поддразнивает его Иуда Искариот, злобно смеясь.
«Нет. В действительности я также, — я златобит[1], и потому разбираюсь в таких вопросах, — я также нахожу, что эти стебельки совершенны. Их гораздо труднее воспроизвести в металле, чем агаву. Потому что, ты должен знать, друг мой, что способности ремесленника проверяются на бесконечно малом. Дай мне стебель, Андрей… И ты, чьи бегающие глаза восхищаются только великими вещами, подойди сюда и посмотри. Какой ремесленник смог бы сотворить чашечки такие же легкие и совершенные, как эти, украсив их этими крошечными топазами внизу, на самом донышке, и соединить их со стеблем с помощью этой изящно изогнутой филиграни… Это изумительно!…»
[1] Златобит – мастер, который покрывает тонкими золотыми листами рельефные украшения на различных драгоценных изделиях.
«О! Какие поэты восстали среди нас! И ты, Фома, тоже такой…»
«Ты знаешь, я не глупец и не бедная маленькая женщина! Я художник. Тонко чувствующий художник. И я горжусь этим. Учитель, Тебе нравятся эти цветы?» — спрашивает Фома у Иисуса, Который слушал, ничего не говоря.
«Я люблю все Творение. Но эти цветы среди тех, которые Я особенно люблю…»
«Почему?» — спрашивают несколько апостолов. И одновременно Иуда спрашивает: «Ты любишь также змей?» — и смеется.
«Да, они также служат…»
«Какой цели?» — спрашивают многие.
«Они нужны, чтобы кусать. Ха!Ха!Ха!» — оскорбительно смеясь говорит Иуда.
«В таком случае они должны тебе очень нравиться», — возражает Фаддей, прерывая смех Иуды очень ясным намеком. Остальные теперь смеются этому остроумному замечанию.
Иисус не смеется. Напротив, Он бледен и печален. Он смотрит на Своих апостолов и особенно на двух противников, которые смотрят друг на друга, один гневно, а другой строго и сурово. И Он отвечает всем им вместе, для того, чтобы ответить в частности Иуде Искариоту.
«Если Бог создал их, то это означает, что они служат. Ничто во всем творении не является бесполезным или абсолютно вредным. Только зло исключительно вредоносно и гибельно, и горе тем, кто позволяет ему ужалить себя. Одним из последствий его укуса становится неспособность отличить Добро от Зла, затем уклонение разума и совести, сбившихся с пути, ко злу, и затем духовная слепота, из-за которой, Иуда Симонов, люди не могут увидеть могущество Божие, сияющее в сотворенных вещах, даже в самых крошечных. Его могущество явлено в этих цветах, в их красоте и аромате, в их форме, которая так отличает их от всех остальных цветов. И в этой капле росы, которая трепещет и сверкает, подвешенная на восковых краях крошечных лепестков и кажется слезой благодарности Творцу, Который сотворил все хорошим, полезным и разнообразным. Но написано, что все было прекрасным для прародителей до тех пор, пока их глаза не затемнил мрак греха… Прекрасным было все, сказанное им Богом, до тех пор, пока флюид[2], который исказил их способность виденья Бога, был влит по капле в вещи, или, скорее, в их глаза. Даже в наше время, чем более дух суверенен в человеческом существе, тем более Бог раскрывает Себя ему…»
[2] Флюид — неощутимая тончайшая жидкость, с помощью которой до 18 в. объясняли явления тепла, магнетизма, электричества.
«Соломон воспевал чудеса Божьи и то же самое делал Давид… и все же их дух не был их властелином! Учитель, на этот раз я поймал тебя».
«Какой же ты наглый! Как ты осмеливаешься говорить это?»
«Пусть говорит… Я не принимаю во внимание его слова, которые рассеивает ветер и которые не возмущают травы и деревья. Мы единственные, кто слышит их, и мы умеем относиться к ним так, как они того заслуживают, не так ли? И мы их больше не помним. Юность часто бездумна, Варфоломей. Вы должны жалеть его… Но кто-то спросил Меня, почему Я предпочитаю лилии долин… Вот Мой ответ: “Из-за их смирения и скромности”. Все в них говорит о их смирении… Места, которые они любят… Внешний вид этих цветов… Они побуждают Меня думать о Моей Матери… Эти цветы… такие крошечные! И все же, как приятен аромат всего только одного цветка. Воздух вокруг него пахнет им… Моя Мать тоже… смиренна, сдержанна, неизвестна, Она просит только о том, чтобы оставаться неизвестной… И все же аромат Ее святости был так силен, что привлек Меня с Небес…»
«Ты видишь символ Твоей Матери в этом цветке?»
«Да, Фома».
«И Ты думаешь, что наши предки предвидели Ее, когда они восхваляли лилии долин?»[3] — спрашивает Иаков Алфеев. «Они сравнивали Ее затем с другими растениями и цветами: с розой, оливковым деревом и с самыми послушными и смирными животными: с горлицами, лесными голубями…»
[3] Песнь Песней 2. 1 «Я нарцисс Саронский, лилия долин!»
«Все они приписывают Ей все самое прекрасное, что они видели в творении. И Она действительно является Красотой творения. Но Я бы назвал ее Лилией долин и мирной Оливой, если бы Я пел Ей хвалу», — и Иисус воспрял духом и возрадовался, думая о Своей Матери, и ускорил Свои шаги, чтобы остаться в одиночестве…
Они продолжают идти, несмотря на дневную жару, потому что во впадине лощины вереница деревьев защищает их от солнца.
Через некоторое время Петр удлиняет свой шаг и присоединяется к Учителю. Он окликает Его тихим голосом: «Мой Учитель!»
«Мой Петр!»
«Я помешаю Тебе, если пойду рядом с Тобой?»
«Нет, друг Мой. Что ты так срочно хочешь сказать Мне, что это вынудило тебя подойти к своему Учителю?»
«Вопрос… Учитель, я любопытный человек…»
«Так?» Иисус, улыбаясь, смотрит на Своего апостола.
«Я хотел бы узнать о многих вещах…»
«Что является недостатком, Мой Петр».
«Я знаю… Но я не думаю, что это недостаток и в этот раз. Если бы я хотел узнать о чем-то недостойном, или мошенническом поступке, чтобы критиковать того, кто совершил его, о! в этом случае это было бы недостатком. Но Ты знаешь, что я не спрашиваю Тебя о том, связан ли Иуда каким-либо образом с вызовом Тебя в Бетхер и потому…»
«Но ты умираешь, так тебе хочется узнать…»
«Да. Это верно. Но это великая заслуга, не так ли?»
«Это великая заслуга. Так как великой заслугой является контроль над самим собой. Это доказывает, что тот, кто ведет себя таким образом, достиг действительно большого прогресса в духовной жизни, действительно деятельного понимания и усвоил уроки Учителя».
«Это так? И Ты счастлив?»
«О! Петр, почему ты спрашиваешь Меня? Я более чем счастлив».
«Ты действительно счастлив? О, мой Учитель! Значит это Твой бедный Симон сделал Тебя таким счастливым?»
«Да, это так. Разве ты не знаешь?»
«Я не осмеливаюсь поверить в это. Но увидев Тебя таким счастливым, я вчера попросил Иоанна спросить у Тебя. Потому что я подумал, что это может быть от того, что Иуда также начал совершенствоваться… хотя у меня не было доказательств этого… Но я, возможно, плохой судья. Иоанн сказал мне, что Ты ответил, что счастлив оттого, что кто-то становится святым… Только что Ты сказал мне, что счастлив оттого, что я становлюсь лучше. Теперь я знаю. Тот, о ком Ты радуешься и веселишься – это я, бедный Симон. Но теперь я хотел бы, чтобы мое жертвоприношение могло изменить Иуду. Я не завистлив. Я хотел бы, чтобы каждый стал совершенным, чтобы Ты был абсолютно счастлив. Преуспею ли я в этом?»
«Верь, Симон, верь и упорно продолжай».
«Я буду верить! Я, конечно же, буду продолжать! Ради Тебя… и также ради него. Потому что я уверен, что он не может быть счастлив, оставаясь всегда таким, каков он сейчас. И кроме того… он мог бы быть моим сыном. Х՛м. На самом деле я предпочитаю быть отцом Марциама! Но… я буду ему отцом, старающимся дать ему душу, достойную Тебя».
«И тебя, Симон», — и Иисус наклоняется и целует его волосы.
Петр вне себя от радости… Через некоторое время он спрашивает: «Ты мне не скажешь еще чего-нибудь? У Тебя нет больше хороших новостей, цветов среди шипов, которые Ты ищешь повсюду?»
«Да, есть. Один из друзей Иосифа, который идет к Свету».
«На самом деле? Член Синедриона?»
«Да, но мы не должны никому говорить об этом. Мы должны молиться и страдать ради этого. Ты не спрашиваешь Меня о том, кто это? Ты не стремишься узнать это?»
«Я очень хотел бы это знать. Но я не собираюсь спрашивать Тебя об этом. Жертвоприношение ради незнакомого человека».
«Да будешь ты благословен, Симон! Ты сделал Меня сегодня поистине счастливым. Продолжай в том же духе, и Я, а также Бог, будем любить тебя все больше и больше. А теперь остановимся и подождем остальных…»