9 мая 1946

   1. Идя со стороны Сепфориса человек вступает в Назарет с северо-востока, то есть, с наивысшей и самой каменистой стороны. Весь амфитеатр, на террасах которого распространился Назарет, появляется, когда достигают вершины холма, который является последним из череды холмов, тянущихся от Сепфориса, и чьи склоны несколько ступенчато понижаются оврагами в сторону города. Если я верно помню, потому что прошло долгое время и многие горные местности похожи на эту, место, где находится Иисус, является именно тем, где Его сограждане пытались побить Его камнями, но Он остановил их Своим могуществом, пройдя среди них.

2. Иисус останавливается, чтобы посмотреть на свой дорогой, но враждебный город, и счастливая улыбка освещает Его лицо. Какое благословение Его божественная улыбка, пренебрегаемая и незаслуженная назарянами, которая, конечно, проливает и простирает милости на страну, принявшую Его, когда Он был ребенком, видевшую, как Он рос, и где родилась Его Мать и стала Супругой Бога и Матерью Бога! Два Его двоюродных брата также смотрят на свой город с явной радостью, но счастье Фаддея умерено аскетически сдержанной серьезностью, тогда как Иаков более открыт и мягок, более похож на Иисуса.

   Лицо Фомы, хотя это не его город, сияет радостью, и, указывая на домик Марии, от каменной печи которого поднимаются колечки дыма, он говорит: «Мать дома и Она печет хлеб…». Эти простые слова произнесены с такой любовью, что кажется, что с горячей сыновней любовью он говорит о своей матери.

   Зелот, более спокойный в силу своего возраста и воспитания, улыбаясь, говорит: «Да, и Ее мир уже проник в наши сердца».

   «Давайте быстро спустимся вниз», — говорит Иаков. «Мы сойдем вниз по этой тропинке и нежелательно, чтобы кто-либо из назарян видел наше прибытие. Они могут задержать нас…»

   «Но так вы удалитесь от вашего дома…  Ваша мать тоже жаждет увидеть вас».

   «О! Будь уверен, Симон, что наша мать с Марией. Она почти всегда там… Потому что они пекут хлеб и из-за больной девочки».

   «Да, пойдем этой дорогой. Так мы подойдем к нашей изгороди пройдя позади сада Алфея», — говорит Иисус.

   Они быстро спускаются по очень крутой тропе, которая близ города становится более пологой. Проходят через оливковые рощи и небольшие поля, с которых уже убран урожай. У первых садов входят в город. При этом высокие зеленые изгороди вокруг садов, над которыми нависают ветви, простирающиеся за их пределы, скрывают их прибытие от домохозяек, находящихся в садах или занятых стиркой, или развешивающих ее на открытых травянистых участках близ домов…

   3. Изгородь, ограничивающая одну сторону сада Марии, зимой являет собой спутанный клубок колючек, летом, — после весеннего цветения боярышника, — густо покрывается листьями и маленькими плодами, становящимися ярко-красными осенью, а сейчас украшена буйным жасмином и колеблющимися чашечками цветов, названия которых я не знаю, которые усеивают побеги, растущие изнутри сада и ложащиеся на изгородь, делая ее еще гуще и красивее. В гуще изгороди поет славка-черноголовка, а из сада слышится воркование голубей.

   «Изгородь тоже защищена и полностью покрыта цветущими ветвями», — говорит Иаков, побежавший вперед, чтобы посмотреть на грубую калитку в конце сада, ту самую, которая годами не использовалась и была открыта, чтобы повозка Петра могла въехать и выехать из сада при отъезде Иоанна и Синтихии.

   «Мы пройдем по тропинке между изгородями и постучим в дверь. Моя Мать страдала бы, увидев, что это защита нарушена», — отвечает Иисус.

   «Ее запертый сад!» — восклицает Иуда Алфеев.

   «Да. И Она его роза», — говорит Фома.

   «Подобно лилии среди чертополохов», — говорит Иаков.

   «Запечатанный источник», — говорит Зелот.

   «Скорее: родник с живой водой, которая стремительно изливается с прекрасной горы и питает Землю Водою Жизни и рвется к Небесам в своей благоуханной красе», — говорит Иисус.

   «Скоро она обрадуется, увидев Тебя», — говорит Иаков.

   «Скажи мне, Брат, то, о чем я жажду узнать с некоторых пор. Как Ты смотришь на Марию? Как на Мать или как на подчиненную? Она Твоя Мать, но Она женщина, а Ты – Бог…» — спрашивает Фаддей.

   «Я отношусь к Ней как к сестре и как к невесте, как к радости и покою Бога и утешению Человека. Я вижу и имею в Марии все как Бог и как Человек. Она, Которая была Радостью Второго Лица Троицы на Небесах, Радостью Слова, также как и Отца и Духа, является Радостью Воплощенного Бога, и будет Радостью Прославленного Богочеловека».

   «Какая мистерия! Итак Бог дважды лишил Себя Своих радостей? В Тебе и в Марии, отдав Тебя Земле…» — размышляет Зелот.

   «Какая Любовь! Должен был ты сказать. Любовь, побудившая Троицу отдать Марию и Иисуса Земле», — говорит Иаков.

   «И не в отношении Тебя, ибо Ты Бог, но в отношении Своей Розы, не боялся ли Он доверить Ее людям, которые были совершенно непригодны для Ее защиты?» — спрашивает Фома.

    «Фома, Песнь Песней отвечает тебе: “У Князя Мира был виноградник, и Он доверил его виноградарям, которые будучи осквернителями, подстрекаемыми Оскорбителем, могли бы заплатить большую сумму за обладание им, то есть: все соблазны, чтобы совратить его, но прекрасный Виноградник Господа сам сторожит себя и не отдает своих плодов никому кроме Господа и открывается Ему, рождая бесценное Сокровище – Спасителя”»[1].
[1] Здесь Иисус снимает печати с заключительных стихов Песни Песней 8.11-14. Приводим их для сравнения по Иерусалимской Библии и по русскому синодальному переводу. «Solomon had a vineyard at Baal-Hamon. He entrusted it to overseers, and each one was to pay him the value of its produce, a thousand shekels of silver. But I tend my own vineyard myself. You, Solomon, may have your thousand shekels, and those who oversee its produce their two hundred. You who dwell in the gardens, my companions listen for your voice; let me hear it. Haste away, my love, be like a gazelle, a young stag, on the spice-laden mountains». И «Виноградник был у Соломона в Ваал-Гамоне; он отдал этот виноградник сторожам; каждый должен был доставлять за плоды его тысячу сребренников.  А мой виноградник у меня при себе. Тысяча пусть тебе, Соломон, а двести — стерегущим плоды его.  Жительница садов! товарищи внимают голосу твоему, дай и мне послушать его. Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» — примечание переводчика на русский язык.

   Они сейчас подошли к двери дома. Пока Иисус стучит в дверь, Иуда Алфеев комментирует: «По этому случаю можно было бы сказать: “Открой, сестра моя, супруга моя, моя возлюбленная непорочная голубка”…»

   Но когда дверь открывается, и появляется прекрасное лицо Девы, Иисус произносит самое сладостное слово, протянув к Ней Свои руки для объятия: «Мама!»

   «О! Сын! Благословенный! Входи и пусть мир и любовь пребудут с Тобой!»

   «И с Моей Матерью и Ее домом и со всеми, кто в нем», — говорит Иисус, входя в дом в сопровождении остальных.

   «Здесь Твоя Мать и две ученицы, занятые выпечкой хлеба и стиркой…» — объясняет Мария обменявшись приветствиями с апостолами и Своими племянниками, которые намеренно удаляются, оставив Мать и Сына наедине.

   «Вот Я и с Тобой, Мама. Мы побудем вместе некоторое время… Как сладостно возвращаться… домой и прежде всего к Тебе, Мама, после столь долгого странствия среди людей…»

   «А люди все более и более узнают Тебя и благодаря этому знанию о Тебе они разделяются на две группы: тех, кто любит Тебя… и тех, кто ненавидит Тебя… И последняя группа больше…»

    «Зло поняло, что оно вскоре потерпит поражение, и пришло в ярость… и приводит в ярость людей… 4. Как себя чувствует девочка?»

   «Немного лучше… Но она была на пороге смерти…  И ее слова, сейчас, когда она уже не в бредовом состоянии, хотя и более сдержанны, чем те, которые она говорила в бреду, но было бы ложью сказать, что мы не восстановили по ним ее историю… Бедная девочка!»

   «Да, но Провиденье хранило ее».

   «А сейчас?…»

   «Сейчас Я не знаю. Аурея не принадлежит Мне как творение. Ее душа принадлежит Мне, а ее тело принадлежит Валерии. В настоящее время она останется здесь, чтобы забыть…»

   «Мирта хотела бы получить ее».

   «Я знаю… Но Я не уполномочен делать что-либо без разрешения ее госпожи римлянки. Я даже не знаю, купили ли они ее за деньги или просто использовали оружие обещаний… Когда ее римская госпожа заявит о своих правах на нее…»

   «Я встану на Твое место, Сын. Было бы неправильно, если бы пошел Ты… Позволь Своей Матери заняться этим… Мы женщины… самые низшие существа для Израиля, не так заметны, если мы встречаемся и говорим с язычниками. К тому же Твоя Мать так неизвестна миру! Никто не обратит внимания на еврейку из простонародья идущую по улицам Тиверии, закутанную в свой плащ и стучащую в дверь римской аристократки…»

   «Ты могла бы пойти к Иоанне… и поговорить с римлянкой там…»

   «Я сделаю это, Сын. Пусть Твое сердце будет спокойно, Иисус!… Ты так страдаешь… Я понимаю… и хотела бы столь многое сделать для Тебя…»

   «И Ты столь многое делаешь, Мама. Спасибо Тебе за все, что Ты делаешь…»

   «О! Я очень слабая помощь, Сын! Потому что Я бессильна сделать Тебя любимым, дарить Тебе … радость… пока Тебе позволено иметь ее хоть немного… Итак, кто Я? Поистине слабая ученица…»

   «Мама! Мама! Не говори так! Моя сила приходит ко Мне благодаря Твоим молитвам. Мой ум пребывает в покое думая о Тебе, и, видишь, Мое сердце обретает утешение вот так, когда Моя голова склоняется на Твое благословенное сердце… Мама Моя!…» Иисус привлекает к Себе Свою Мать, так как Она стоит перед Ним, а Он сидит на сундуке у стены, и прижимает Свое чело к груди Марии, Которая нежно гладит Его волосы… Пауза любви.

   4. Затем Иисус поднимает голову, встает и говорит: «Пойдем к остальным и к девочке», — и выходит вместе с Матерью в сад.

   Три ученицы стоят у двери комнаты, в которой находится больная девочка, беседуя с апостолами. Но увидев Иисуса, они умолкают и преклоняют колени.

    «Мир тебе, Мария Алфеева, и вам, Мирта и Наоми. Девочка спит?»

   «Да. Ее по-прежнему лихорадит, жар притупляет ее сознание и истощает ее. Если так будет продолжаться, то она умрет. Ее слабое тело не сможет сопротивляться болезни, и ее ум страдает расстройством памяти», — говорит Мария Алфеева.

    «Да… и она не откликается, потому что говорит, что желает умереть, чтобы больше никогда не видеть римлян…» — подтверждает Мирта.

   «И это печалит нас, потому что мы уже полюбили ее…» — говорит Наоми.

   «Не бойтесь!» — отвечает Иисус, подходя к порогу маленькой комнаты и поднимая занавес…

   На постели у стены, лицом к двери, виднеется маленькое худое лицо девочки, ярко-красное у скул, тогда как все остальное снежно-белое, пылающее в массе ее длинных золотых волос. Сон ее беспокоен, сквозь зубы она бормочет невнятные слова, и своей рукой, лежащей на одеяле она вновь и вновь делает движение, как если бы она что-то отвергала.

   Иисус не входит в комнату. Он смотрит на нее сострадающим взглядом. Затем Он громко зовет ее: «Аурея! Приди! Твой Спаситель здесь».

   Совершенно внезапно девочка садится на своей постели, она видит Иисуса и с криком вскакивает и босиком бросается к Нему в своей длинной широкой тунике, и падает к Его ногам со словами: «Господь! Сейчас Ты действительно освободил меня!»

   «Она исцелена. Видите? Она бы не умерла, потому что она должна была сперва познакомиться с Истиной». А девочке, которая целует Его стопы, Он говорит: «Встань и живи в мире», — и кладет Свою руку на ее больше не пылающую в лихорадке голову.

   Аурея, в своем длинном льняном платье, — возможно, в одном из платьев Девы, — таком длинном, что образует шлейф, с распущенными волосами, ниспадающими не ее стройную фигуру подобно мантии, серо-голубыми глазами все еще блестящими от температуры, которая только что упала и от радости, которая только что наполнила ее, выглядит как ангел.

   «До свидания! Мы уходим в мастерскую, тогда как вы будете заботиться о девочке и доме…» — говорит Учитель и в сопровождении Своих четырех апостолов входит в старую мастерскую Иосифа. Они садятся на верстаки, которые больше не используются…