8 июля 1946

   День только зачинается, когда Иисус просыпается и садится на Своем первозданном ложе из земли и травы. Затем Он встает, снимает Свои сандалии и мантию, которой Он укрывался, защищаясь от росы и ночной прохлады, и осторожно перешагивает через ноги, руки, тела и головы апостолов, спящих вокруг Него. Он отходит на несколько шагов, высматривая своими зоркими глазами в слабом свете зари, приглушенном лиственными деревьями, куда ставить Свои стопы. Он достигает открытой поляны, с которой, через просвет между деревьями и скалами, можно уловить отблеск маленькой полоски просыпающегося озера и большую область светлеющего небосвода, переходящего от серо-голубого оттенка, характерного для него на рассвете, к небесно-голубому, тогда как к востоку голубизна уже выцветает в светло-желтую тень, которая становится все более и более определенной и интенсивной, переходя в розово-желтый и, наконец, в прекраснейший бледно-коралловый оттенок.

   Рассвет обещает прекрасный день, несмотря на очень легкую дымку, которая вынуждена уступать восточную область неба дневному свету, и продвигается вперед в такой легкой вуали облаков, что голубое небо не терпит от этого ущерба: напротив, она украшает его, как если бы оно было декорировано снежно-белым муслином, окаймленным постоянно меняющимися золотом и кораллами, становящимися все более и более прекрасными, как если бы она стремилась достигнуть совершенства своей мимолетной красоты, перед тем как быть уничтоженной дневным светом с его триумфальным солнечным сиянием. К западу, на другой стороне небосвода, все еще видны несколько звезд, хотя они лишены своего яркого ночного мерцания, так как свет усиливается, а луна, которая вот-вот скроется за вершинами гор, плывет, выглядя очень бледной, лишенная лунных лучей, подобно умирающей планете.

   Иисус, стоящий босиком на росистой траве, сложив руки на груди, с поднятой головой наблюдающий наступление дня, задумчив… или говорит с Отцом в духовной беседе. Стоит мертвая тишина, такая глубокая, что слышно, как большие капли обильной росы падают на землю.

   Иисус, все еще стоя со сложенными руками, опускает Свою голову и погружается в еще более глубокую медитацию. Он полностью погружен в Себя. Его великолепные широко раскрытые глаза направлены в землю, как если бы они желали вынудить травы ответить. Но я уверена, что они даже не видят медленного движения стеблей, дрожащих на прохладном бризе рассвета, подобных людям, которые просыпаются, потягиваются, поворачиваются, встряхиваются, чтобы полностью проснуться и пробудить, таким образом, все свои нервы и мускулы. Он смотрит, но не видит пробуждения трав и диких цветов, с их маленькими веточками, листочками, венчиками в форме зонтиков, или растущими в форме кистей, колосьев и розеток. Некоторые из цветов изолированы в чашечках, некоторые имеют форму лучистых корон или львиного зева, рогов изобилия, плюмажей или ягод. Некоторые жестки на своих стебельках, некоторые мягки, свисая со стеблей других растений, вокруг которых они обвились, некоторые лежат и стелятся по земле, некоторые сгруппированы в семейства из многих маленьких низких скромных растений, некоторые из них одиночные, большие, ярких оттенков и импозантны. Все они склонны отряхнуть со своих лепестков капли росы, которой они больше не желают, жаждая теперь только солнечного света, так как прихотливы в своих желаниях, как и в своих формах. Таким образом, они очень похожи на людей, которые никогда не удовлетворены тем, что имеют.

   Иисус, кажется, вслушивается.  Но Он, конечно, не слышит ни шелеста ветра, который становится все сильнее и занимается тем, что сотрясает капли росы и заставляет их падать, ни даже нарастающего перешептывания маленьких птичек, которые проснулись и рассказывают друг другу свои ночные сны, или обмениваются своими мнениями о теплых убежищах гнезд в которых среди пуха и мягкой соломы, птенцы, до сих пор голые, начинают оперяться или широко раскрывают свои огромные клювы, являя свои жадные красные глотки и пронзительно пищат в своих первых напряженных требованиях пищи. Кажется, что Иисус прислушивается. Но Он, конечно же, не слышит первого насмешливого крика черного дрозда, первой сладостной песни черноголовой славки, или золотой трели мелодии жаворонка, радостно взлетающего навстречу солнцу, или пронзительного щебетания множества ласточек, рассекающих тихий воздух покинув скалы, к которым они прилепили свои гнезда, и начавших плести узоры своих неустанных полетов от земли к небу. Не слышит Он и резкого крика сороки, сидящей на ветке дуба рядом с Ним и как бы спрашивающей: «Кто Ты? О чем Ты задумался?», высмеивая Его. Даже это не прерывает Его медитации.

   Но кто не знает, что сороки недоброжелательны? Эта, устав от созерцания незваного гостя на маленькой лужайке, которую, возможно, она считает своей территорией, срывает с дуба два прекрасных желудя на одной единственной плодоножке, и с точностью первоклассного выстрела, сбрасывает их на голову Иисуса. Это не тяжелый снаряд, способный ранить, но принимая во внимание высоту, с которой он был сброшен, он достаточно серьезен, чтобы встряхнуть Задумавшегося, Который смотрит вверх и видит птицу, которая с распростертыми крыльями забавно кивает, радуясь своему выстрелу.  Иисус мягко улыбается, качает головой, вздыхает в заключение Своей медитации и отходит в сторону, где начинает ходить взад и вперед. Сорока со смехом и насмешливым криком слетает вниз, на поляну, хлопая крыльями, разыскивая и роясь среди травы, освобожденной от Узурпатора.

   Иисус ищет воду, но не находит. Он смиряется с этим и собирается вернуться к апостолам, но птицы учат Его, где найти ее. Стайки их подлетают к некоторым очень широким чашевидным цветам, которые, на самом деле, являются маленькими чашечками, содержащими воду, или они садятся на широкие покрытые волосками листья, где каждый волосок удерживает капельку воды. Здесь они утоляют свою жажду или принимают свои омовения. Иисус подражает им. Он собирает в чашу Своих ладоней воду из нескольких чашечек и освежает Свое лицо, срывает несколько широких волосистых листьев и ими удаляет пыль со Своих босых стоп, очищает Свои сандалии и надевает их. Несколько большим числом листьев Он умывает Свои руки, пока не убеждается, что они чисты. Он улыбается шепча: «Божественное совершенство Творца!»

   Теперь Он освежен, опрятен, потому что Своими влажными руками привел в порядок Свои волосы и бороду и как только первые солнечные лучи превратили поляну в ковер, усыпанный алмазами, Он отправляется будить апостолов и женщин.

   2. Обе эти группы с трудом удается разбудить, так как они устали. Мария проснулась, но Она не может пошевелиться из-за малыша, который спит, прильнув к Ее груди, а его головка находится под Ее подбородком. Мать, увидев Иисуса, появившегося у входа в пещеру, улыбается Ему Своими добрыми голубыми глазами, а Ее лицо розовеет от радости видеть Его. Она освобождается от ребенка, немного захныкавшего от передвижения, встает и идет к Иисусу своей бесшумной слегка покачивающейся походкой скромной голубки.

   «Да благословит Тебя сегодня Бог, Сын».

   «Да пребудет с Тобой Бог, Мама. Ночь была Тебе неприятной?»

   «Нет. Напротив, очень приятной. Мне казалось, что Я держу Тебя, маленького Младенца, на Своих руках… Мне снилось, что некая золотая река вытекала из Твоего рта, издавая такой сладостный звук, что его невозможно описать, и голос говорил… о! какой голос: “Это Слово, которое обогатит мир и дарует блаженство тем, кто слушает его и повинуется ему. Без каких-либо ограничений власти, времени и пространства, оно спасает”. О! Сын Мой! И Ты, Мое Дитя, есть это Слово! Как смогу Я прожить так долго и сделать так много, чтобы быть способной отблагодарить Вечного Отца за то, что Он сделал Меня Твоей Матерью?»

   «Не беспокойся об этом, Мама. Каждое биение Твоего сердца угодно Богу. Ты живая слава Божия, и Ты всегда будешь ею, Мама. Ты благодарила Его с тех пор как Ты…»

   «Мне не кажется, что Я делала это достаточно, Иисус. То, что Бог сделал для Меня так велико, так велико! В конце концов, что Я делаю большего, чем делают все эти хорошие женщины, которые, как и Я, являются Твоими ученицами? Сын, скажи нашему Отцу, чтобы Он дал Мне возможность отблагодарить Его так, как того заслуживает Его дар».

   «Мама! И Ты думаешь, что Отец нуждается в том, чтобы Я просил Его об этом для Тебя? Он уже приготовил для Тебя жертвоприношение, которое Ты совершишь ради этой совершенной хвалы. И Ты будешь совершенной, когда совершишь его…»

   «Мой Иисус!… Я понимаю, что Ты имеешь в виду… Но буду ли Я способна думать в тот час?… Твоя бедная Мать…»

    «Благословенная Супруга вечной Любви! Мама, вот Кто Ты есть. И Любовь будет думать в Тебе».

   «Ты говоришь так, Сын, и Я успокаиваюсь от Твоего Слова. Но Ты… молись обо Мне, в этот час, которого никто из них не понимает… и который уже надвигается… Это верно, ведь так?»

   Невозможно описать выражение лица Марии во время этой беседы. Никакой писатель не сможет перевести его в слова не испортив его сентиментальностью или неопределенными оттенками. Только тот, у кого есть сердце, доброе сердце, даже если оно мужское, может умственно придать лицу Марии действительное выражение, которое оно имеет в этот момент.

   Иисус смотрит на Нее… Другое выражение, непереводимое в бедные слова. И Он отвечает Ей: «И Ты будешь молиться за Меня в час смерти… 3. Да. Никто из них не понимает… Это не их вина. Сатана создал испарения, чтобы они не видели, подобно пьяным, которые не понимают, и поэтому неподготовлены… и легче сгибаются… Но Ты и Я спасем их, невзирая на ловушки Сатаны. Мама, Я вверяю их Тебе с этого момента. Запомни эти Мои слова: Я вверяю их Тебе. Я отдаю Тебе Мое наследие. У Меня нет ничего на Земле, кроме Матери, и Я предлагаю Ее Богу: Жертву с Жертвой; и Мою Церковь, и Я вверяю ее Тебе. Будь ее Кормилицей. Недавно Я думал о том, в скольких людях в будущем оживет человек из Кериофа со всеми его недостатками. И Я думал, что всякий, кто не является Иисусом, отвергнет такое греховное существо. Но Я не отвергну его. Я – Иисус. В течение того времени, когда Ты будешь оставаться на Земле, и будешь второй после Петра в церковной иерархии, он будет главой, а Ты верующей, но первой как Мать Церкви, родившая Меня, Главу ее мистического Тела, не отвергай многочисленных Иуд, но помогай и учи Петра, Моих братьев, Иоанна, Иакова, Симона, Филиппа, Варфоломея, Андрея, Фому и Матфея не отвергать, а помогать. Защищай Меня в Моих последователях, и защищай Меня от желающих рассеять и расчленить восходящую церковь. И в будущих веках, Мать, всегда будь заступницей и охранительницей, помощницей и защитницей Моей Церкви, Моих Священников, Моих верующих от Зла и Наказания, от самих себя… Как много Иуд, о Мать, в будущих веках! И как много глупцов, которые не могут понять, или подобных слепым или глухим людям, которые не видят и не слышат, или подобны ущербным или парализованным людям, которые не могут ходить… Мать, пусть все они будут под Твоей мантией! Ты одна можешь и будешь способна изменить обвинительные приговоры Вечного Отца в отношении одной души или многих. Потому что Троица никогда ни в чем не сможет отказать Своему Цветку».

   «Я буду делать это, Сын. Насколько это зависит от Меня, Ты можешь идти к Своей цели в мире. Твоя Мать здесь, чтобы защищать Тебя и Твою Церковь, всегда».

   «Да благословит Тебя Бог, Мама… Пойдем! Я сорву для Тебя несколько чашечек цветов, полных душистой воды, и Ты освежишь ею Свое лицо, как это сделал Я. Наш Святейший Отец приготовил их для нас, а птички указали Мне на них. Посмотри, как все полезно в упорядоченном Творении Божьем! Это возвышенное плато вблизи озера так плодородно благодаря туманам, поднимающимся от Галилейского Моря и высоким деревьям, притягивающим росу и питающими это изобилие трав и цветов даже в чрезмерную летнюю жару. Это обилие росы наполняет эти чашечки, чтобы Его возлюбленные дети могли умыть свои лица… Вот что Отец приготовил для тех, кто любит Его. Вот. Вот вода Божия в чашах Божьих, для умывания Евы нового Рая». И Иисус срывает очень широкие цветы, названий которых я не знаю, и выливает в ладони Марии воду, собравшуюся в них…

   4. Остальные, тем временем, привели себя в порядок и ищут Иисуса, удалившегося на небольшое расстояние от места отдыха.

   «Мы готовы, Учитель».

   «Хорошо. Пойдем по этой дороге».

   «Но верная ли она? Лес здесь кончается; в последнее время мы шли через лес…» — возражает Иаков Зеведеев.

   «Потому что мы шли от озера. Но сейчас мы можем выбрать правильную дорогую Видите?  Гамала там, на юго-востоке, и это единственная дорога. Остальные три стороны непроходимы, кроме как для диких коз».

   «Ты прав. Мы обойдем глубокую бесплодную долину, из которой, как мы видели, приходят одержимые люди», — говорит Филипп.

   Они идут скорым шагом и скоро выходят из леса, в котором спали, по каменистой тропе, ведущей в обход маленькой долины, которая тем более расширяется, чем ближе они приближаются к причудливой горе, к которой прилепилась Гамала, и которая очень крута с трех сторон, то есть, с востока, севера и запада и связана с остальной территорией только этой дорогой, которая ведет прямо с юга на север, и поднимается между двумя дикими каменистыми долинами, которые отделяют ее от остальной местности на восточной стороне и дубового леса на западной стороне. Многие свинопасы проходят мимо посреди своих хрюкающих стад, направляясь к дубовому лесу. Телеги, груженные квадратными камнями, проходят, скрипя, влекомые медлительными волами, запряженными парами. Несколько всадников рысью проносятся мимо, поднимая облака пыли. Группа оборванных истощенных землекопов, – я думаю, что многие из них рабы или люди, осужденные на тяжелые работы по каким-то причинам, — проходят, направляясь к месту своей работы под строгим наблюдением надзирателей.

   Так как они приблизились к горе и дорога начала подниматься, им стали видны укрепленные рвы, окружающие гору подобно кольцам, укрепляющим ее стороны. Трудно, должно быть, производить такие земляные работы, особенно в определенных местах, которые почти отвесны. И все же множество мужчин ведут работы по ремонту существующих укреплений и строительству новых и носят на своих голых плечах кубические каменные блоки, которые сгибают бедняг и оставляют кровоточащие раны на их плечах.

   «Что творят эти горожане? Разве сейчас военное время, чтобы заниматься такими работами? Они сошли с ума», — говорят друг другу апостолы, тогда как женщины жалеют несчастных людей, наполовину нагих, истощенных и вынужденных исполнять работы, превышающие их силы.

   «Но кто заставляет их работать? Тетрарх или римляне?» — вновь спрашивают апостолы и обсуждают этот вопрос между собой, потому что кажется, что Гамала, так сказать, независима от Тетрархии Филиппа и от Ирода, и потому некоторым из апостолов кажется невозможным, что римляне могли бы заниматься строительством укреплений в зарубежных странах, которые в будущем могли бы быть использованы против них самих. И вечная идея, навязчивая и маниакальная, о мирском царстве Мессии, представляется как символ уже бесспорной победы, славы и национальной независимости.

   5. Они кричат так громко, что некоторые надсмотрщики подходят к ним и присушиваются. Это грубые мужчины, явно не еврейской расы, многие из них пожилые, на телах некоторых из них шрамы. Но кто они становится ясным из пренебрежительного замечания одного из них: «“Наше царство!” Ты слышал это Тит? О, носатые люди! Ваше царство уже раздавлено под этими камнями. Публий Корфиний говорит это вам. И если вы не понимаете, то проживите достаточно долго, и эти камни объяснят вам загадку», — и он смеется, подняв свою плеть, потому что видит обессилевшего шатающегося рабочего, севшего на землю, и он бы ударил Его, если бы Иисус не остановил его, выйдя вперед и сказав: «Тебе не позволено делать это. Он такой же человек, как и ты».

   «Кто Ты, что вмешиваешься и защищаешь раба?»

   «Я – Милосердие. Мое имя как человека ничего бы не значило для тебя. Но Мое неотъемлемое свойство напоминает тебе о необходимости быть милосердным. Ты сказал: “Тот, кто использует врага, чтобы строить укрепления против него, служит его врагу”. Ты сказал печальную истину. Но Я скажу тебе подающую надежду: “Кто не использует милосердия, не найдет милосердия”.

   «Ты ритор?»

   «Я сказал тебе, Я – Милосердие».

   Несколько человек из Гамалы, идущие в свой родной город, говорят: «Он Ребе из Галилеи. Он Тот, кто отдает приказы болезням, ветрам, водам и демонам, Который превращает камни в хлеб и Которому ничто не может противиться. Бежим в город, чтобы рассказать людям. Так, чтобы больные могли прийти! А мы могли услышать Его слово. Мы тоже принадлежим Израилю!» — и некоторые из них побежали в город, а остальные собрались вокруг Учителя.

   Надсмотрщик, упомянутый ранее, спрашивает: «Верно то, что они говорят о Тебе?»

   «Да, верно».

   «Сотвори чудо и я поверю».

   «Не проси чуда, чтобы поверить. Проси веры, чтобы поверить, и таким образом обретешь чудо. Веру и жалость к своим ближним».

   «Я язычник…»

   «Это не правомерное оправдание. Ты живешь в Израиле, который платит тебе деньги…»

   «Потому что я работаю».

   «Нет. Потому что ты заставляешь людей работать».

   «Я знаю, как заставить людей работать».

   «Да, немилосердно. Но разве ты никогда не размышлял о том, что если бы ты был не римлянином, а евреем, ты мог бы быть на месте одного из этих людей?»

   «Э!… Конечно… Но я не еврей, благодаря покровительству богов».

   «Твои бесполезные идолы не смогут защитить тебя, если истинный Бог захочет поразить тебя. Ты еще не умер. Поэтому будь милосерден, чтобы получить милосердие…»

   Мужчина хотел бы возразить и поспорить, но презрительно пожимает плечами и, повернувшись спиной, отходит и бьет плетью человека, который прекратил работать своей киркой в твердом каменистом слое грунта.

   Иисус смотрит на несчастного парня, который получил удар, и смотрит также на ударившего его. Два взгляда с одной и той же, но все же различной жалостью. И они так глубоко печальны, что напоминают мне некоторые взгляды Христа во время Его Страстей. Но что Он может сделать? И поскольку у Него нет права вмешиваться, Он продолжает Свой путь с бременем тяжело легших на Его сердце несчастий, которые только что увидел.

    6. Но несколько горожан, конечно из знатных, бегут вниз из Гамалы, и, достигнув Иисуса, низко склоняются перед Ним, приглашая Его войти в их город и говорить с людьми, которые подходят массами по своему собственному почину.

   «Вы можете пойти куда захотите. Они же (и Он указывает на рабочих) не могут. Сейчас прохладно и мы здесь защищены от солнца. Давайте пойдем к тем беднягам, чтобы и они могли услышать Слово Жизни», — отвечает Иисус. И Он первым поворачивает назад и идет по неровной тропе ведущей вниз с горы туда, где производятся более мучительные работы. Затем, адресуясь к знатным людям города, Он говорит: «Если в вашей власти сделать это, распорядитесь прекратить работы».

   «Мы, конечно, можем! Мы оплачиваем работы, и если мы оплатим несколько часов за простой, никто не сможет жаловаться», — отвечают люди из Гамалы и идут поговорить с надсмотрщиками. Несколькими мгновениями позже я вижу, как они пожимают плечами, как бы говоря: «Если вы счастливы, то зачем нам беспокоиться?» Затем они свистят  рабочим. Это сигнал, который, очевидно, означает перерыв.

   Иисус, тем временем, говорит с другими людьми из Гамалы, и я вижу, что они согласно кивают и быстро уходят обратно в город.

   Рабочие, спешно собравшиеся вокруг надсмотрщиков, выглядят испуганными. «Прекратите работать. Ваш шум беспокоит философа», — приказывает один из них, возможно, их глава.

   Рабочие смотрят усталыми глазами на Того, Кого назвали философом, подарившего им отдых. А этот философ, глядя на них с состраданием, отвечает на их взгляды и слова надсмотрщика, говоря: «Их шум не беспокоит Меня, но их страдания опечаливают Меня.  Подойдите, дети Мои. Отдохните вашими телами и даже больше вашими сердцами рядом с Христом Божьим».

   Население, рабы, осужденные мужчины, апостолы и ученики столпились в свободном пространстве между горой и рвами, не нашедшие себе там какого-либо места, карабкаются на верхнюю траншею в грунте, а менее удачливые смиряются и выходят на дорогу, где уже печет солнце. И все больше людей приходит из Гамалы и многие путешественники, идущие из других городов в Гамалу, тоже останавливаются.

   Собралась большая толпа. А те, что ушли незадолго перед тем, локтями прокладывают себе путь через толпу. Они несут тяжелые корзины и сосуды и проталкиваются до Иисуса, Который распорядился, чтобы апостолы расположили рабочих в переднем ряду. Корзины и амфоры положены у стоп Иисуса.

   «Дайте им подношения милосердия», — распоряжается Иисус.

   «Они уже съели свою пищу, и осталось еще немного воды смешанной с уксусом и хлебом. Если они съедят слишком много, то им будет тяжело работать», — кричит один из надсмотрщиков.

   Иисус смотрит на него и повторяет Свое распоряжение: «Дайте им пищу пригодную для людей, и принесите Мне их пищу».

   Апостолы с помощью добровольцев исполняют Его приказ.

   Их пища! Что-то вроде твердого темного черствого хлеба, непригодного для животных, и немного воды, смешанной с уксусом. Такова пища осужденных! Иисус смотрит на нее и ест эту жалкую пищу, расположившись у склона горы. Он смотрит на тела евших эту пищу и недоедавших, мускулы которых, чрезмерно развитые из-за тяжелой работы, удерживаются связками волокон, вздувающихся под дряблой кожей, на их лихорадочные испуганные глаза, жадные рты, которые даже кажутся звериными, когда они откусывают хорошую обильную нежданную пищу, пьют действительно укрепляющее свежее вино…

   Иисус терпеливо ждет, пока они закончат есть. И Ему не пришлось долго ждать, потому что их жадность такова, что скоро все было поглощено.

   7. Иисус простирает Свои руки обычным жестом, когда Он собирается говорить, привлекающим внимание и устанавливающим тишину. Он говорит: «Что видят глаза человека в этом месте? Впадины, прокопанные глубже, чем они были созданы природой, холмы, превращенные человеком в массивные крепостные валы, петляющие дороги, проникающие в гору как в логова животных. И для чего все это? Для того, чтобы остановить опасность, которая неизвестно откуда может прийти, но чувствуется как она надвигается подобно грозе с градом со штормового неба.

   В действительности здесь действовали человеческим образом, человеческой властью и человеческими средствами, временами также бесчеловечными, чтобы защититься и приготовить средства преступления, забывая слова Пророка, который учит свой народ тому, как возможно защититься от человеческих несчастий сверхчеловеческими средствами, самыми действенными. Он кричит: “Утешайте, утешайте народ мой… успокойте Иерусалим, потому что его рабство закончилось, его грех искуплен, потому что он принял от руки Господней двойное наказание за все свои преступления”[1]. И после этого обещания он объясняет, как добиться его реализации: “Приготовьте пути Господу, прямыми сделайте в пустыне стези Богу нашему. Каждая долина пусть наполнится всякая гора да понизится, извилистые пути да станут прямыми, трудные пусть станут удобными. Затем явится слава Господа и все люди, без какого-либо исключения узрят ее, ибо уста Господни изрекли это”[2]. Эти слова были подхвачены человеком Божьим, Иоанном Крестителем, и только со смертью умолкли они на его устах.

[1] Ис. 40.1-2

[2] Ис. 40.3-5