ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
459. У Иоанны Хузы. Письма из Антиохии
23 июля 1946
Все жители Тиверии спешат на берег озера или на само озеро, чтобы обрести облегчение в легком ветерке, дующем над водой и шевелящим листву на деревьях в садах вдоль берега озера. Богатые люди этого города, где в силу многих причин собрались и смешались многие расы, отдыхают в удобных прогулочных лодках, или из тени своих зеленых садов наблюдают за передвижениями лодок по бирюзовой воде, уже очистившейся от желтоватого оттенка, появившегося после ливня, прошедшего предыдущим вечером. Бедные люди и, особенно, дети прохлаждаются на берегу, куда приходят умирать небольшие волны, и пронзительные крики детей, когда прохладная вода смачивает их выше, чем им хотелось бы, звучат подобно верещанию ласточек.
Лодки Петра и Иакова подходят ближе к берегу и направляются к маленькому пирсу.
«Нет. К саду Иоанны», — приказывает Иисус.
Петр молча подчиняется и лодка, сопровождаемая ее сестрой-близнецом, меняет курс, оставляя за собой пенистый след в форме совершенного вопросительного знака, и направляется к месту причаливания у сада Хузы, к которому она приближается и останавливается. Иисус первым сходит на берег и подает руку двум Мариям, помогая им сойти на пристань.
«Вы сейчас пойдете к главному молу[1] и будете проповедовать, что Господь здесь. Вы увидите человека, который подойдет к вам и спросит где Я. Это человек из Антиохии. Приведите его ко Мне, после того, как вы отпустите народ».
[1] Мол – сооружение, возводимое в море у гавани в виде прочной стены, примыкающей одним концом к берегу; служит для защиты порта от волн со стороны открытого моря и для причала судов.
«Да… но… Что мы должны сказать людям? Сказать им, что Ты прибыл, или проповедовать Твое учение?»
«Что Я прибыл. Скажите им, что на рассвете Я буду говорить в Тарихее и исцелять больных. Один из вас должен присматривать за лодками, или поручить это одному из учеников, чтобы они были готовы к отплытию. Идите, и да пребудет с вами мир». И Он направляется к воротам, ближним к дебаркадеру[2]. Две Марии следуют за Ним в молчании.
2. Никого не видно в большом саду, в котором до сих пор цветут некоторые упорные розы, хотя и очень негусто. Но слышатся радостные крики двух играющих малышей.
Просунув Свои руки сквозь арабески[3] ворот, Иисус безуспешно пытается сдвинуть засов. Он ищет что-нибудь, чтобы произвести шум и привлечь внимание, но ничего не находит. Затем, услышав, что голоса двух детей приблизились, Он громко зовет: «Мария!» Два детских голоса внезапно смолкли… Иисус повторят: «Мария!»…
[2] Дебаркадер – плавучая пристань.
[3] Арабески – вид сложного орнамента, состоящего из геометрических фигур и стилизованных листьев, цветов и т.п., получивший распространение в европейском искусстве гл. обр. под влиянием арабских образцов.
Затем в центре гладкой как ковер лужайки, с возвышающимися над ней хорошо ухоженными розовыми кустами, появляется маленькая девочка, идущая короткими настороженными шажками, прижимая пальчик к своим губам. Ее ищущие глаза бегают по всем направлениям. В нескольких шагах за ней следует Матфий в сопровождении белого как пена маленького ягненка.
«Мария! Матфий!» — кричит Иисус.
Его голос направляет невинные глаза в Его сторону. Двое детей смотрят в сторону ворот и видят Иисуса, Его лицо, прижатое к решетке, улыбающееся им.
«Господь! Беги, Матфий, позови маму… Скажи Илье и Михе, чтобы пришли и открыли…»
«Иди ты. Я пойду к Господу…» — и они оба пустились бежать с распростертыми руками, подобно двум бабочкам, одной белой, а другой – розовой, с маленькой темной головой.
Но, к счастью, на бегу, они зовут слуг, выбежавших еще держа в руках лейки и грабли, так что, наконец, ворота открываются и дети оказываются в объятиях Иисуса, целующего их и переступающего порог, держа их за руки.
3. «Мамочка в доме со своими подругами. Они всегда отсылают нас, потому что не хотят нас», — сразу говорит Матфий.
«Не говори так резко. Мамочка отсылает нас, потому что эти госпожи римлянки, и они все еще говорят о своих богах, а мы, которые были спасены Иисусом, должны знать только Его. Вот почему, Господь. Матфий все еще слишком маленький и он не понимает», — говорит она с покровительственной и милосердной мудростью существа, которое страдало и стало, таким образом, более зрелым и более взрослым, чем об этом можно было бы предположить по ее возрасту.
«Отец тоже отсылает нас, когда приходят эти из Двора. А я хотел бы остаться, потому что почти каждый из них солдат… воин… Война! Война прекрасна! Война приносит победу! Она прогоняет римлян. Долой Рим! Ура Царству Израиля», — гордо кричит мальчик.
«Война не прекрасна, Матфий, и очень часто в войне не побеждают, а затем из гражданина превращаются в раба».
«Но должно прийти Твое Царство. И чтобы оно пришло, должна быть развязана война. И всех пошлют прочь, также и Ирода, и Ты станешь царем».
«Замолчи, глупый мальчишка. Ты знаешь, что не повторяешь то, что ты слышал. Они правы отсылая тебя. Разве ты не знаешь, что можешь навредить отцу, маме и также Иисусу, говоря это?» — говорит Мария. А затем она объясняет: «Однажды тот человек, который похож на принца и является родственником Ирода, а также Твоим учеником, пришел поговорить с отцом. И они так громко кричали, они были не одни, с ними было гораздо больше людей…»
«Все они были красивы, с прекрасными мечами, и говорили о войне…» — прерывает Матфий.
«Замолчи сейчас же! Они кричали так громко, что мы могли слышать их, и с тех пор этот дурень ничего не делает, кроме как говорит об этом. Скажи ему, что он не должен… Мамочка сказала ему, и отец грозился взять его к вершине Великого Ермона и оставить там в пещере с глухонемым рабом, пока он не научится молчать. И он бы там молчал, потому что если бы он заговорил с этим рабом, то раб бы не услышал его и не ответил ему, а если бы он кричал, то пришли бы орлы и волки, чтобы съесть его…»
«Действительно ужасное наказание», — говорит Иисус, улыбаясь и лаская ребенка, который утратил свою храбрость и прижался к Иисусу, как если бы он уже видел орлов и волков готовых проглотить его целиком, вместе с его маленьким неосторожным языком. «Действительно ужасное наказание», — повторяет Он.
«Да, и я боюсь, что именно это с ним случится, и что я останусь без Матфия, и я плачу… Но он не чувствует никакой жалости ко мне или к мамочке и заставит нас умереть с разбитым сердцем…»
«Я не делаю этого преднамеренно… я говорю… что слышал… это так хорошо… думать, что римляне побеждены, что Ирод и Филипп изгнаны, и что Иисус – Царь Израиля», — шепотом заключает он, скрывая свое лицо в тунике Иисуса, чтобы даже еще больше приглушить звук своего голоса.
«Матфий больше никогда не будет говорить таких вещей. Он обещает Мне, и он сдержит свое обещание. Верно? Так что он не будет съеден и Иоанна и Мария не умрут с разбитыми сердцами. Хуза не будет расстраиваться, и Меня не будут ненавидеть. Потому что, видишь, Матфий? Ты ненавидел Меня, говоря такое. Ты был бы рад, если бы Иисуса преследовали? Только представь, какие бы это были угрызения совести, если бы однажды ты сказал самому себе: “Из-за меня люди преследуют Иисуса, Который спас меня, потому что я повторил то, что случайно услышал от людей”. Они были мужчинами. А мужчины часто теряют из виду Бога, потому что они грешники. Так как они не видят Бога, они не видят Мудрости и потому совершают благонамеренные ошибки, или то, что они считают такими ошибками. Но дети хорошие. Их дух видит Бога, и Бог отдыхает в их сердцах. Таким образом, они должны понимать вещи мудрым образом и говорить, что Мое Царство не будет установлено на Земле посредством жестокости, но посредством любви в сердцах людей. И они должны молиться о том, чтобы люди могли понимать это Мое Царство так, как его понимают дети. Молитвы детей относятся на Небеса их ангелами, и Всевышний превращает их в милости. И Иисус нуждается в таких милостях, чтобы превратить людей, которые думают о войне и о временном царстве, в апостолов, которые понимают, что Иисус есть мир и что Его Царство духовно и небесно. Видишь этого маленького ягненка? Может ли он разорвать что-нибудь на куски?»
«Э! Нет! Если бы он мог это сделать, отец не дал бы нам его, чтобы не найти нас разорванными на куски».
Ты совершенно прав. Также и Отец Небесный никогда бы не послал Меня, если Я имел бы власть и желание разрывать на куски. Я Агнец и Пастырь. И Я такой же кроткий и послушный. Я собираю любовью, посохом доброго Пастыря, а не копьем и мечом воина. Ты понял? И обещаешь ли ты Мне, именно Мне, что ты никогда больше не будешь говорить о таких вещах?»
«Да, Иисус. Но… помоги мне… потому что сам…»
«Я помогу тебе. Смотри, Я буду ласкать твои губы, и таким образом они смогут оставаться закрытыми».
4. Мой Учитель. Это святой вечер, так как я смог увидеть Тебя!» — говорит Ионафан пришедший из дома и простершийся у стоп Иисуса.
«Мир тебе, Ионафан. Могу Я увидеть Иоанну?»
«Она идет. Она отпустила римских матрон, чтобы прийти к Тебе».
Иисус смотрит на него с любопытством, но ничего не говорит. Он идет к дому, слушая Ионафана, который говорит что Хуза «питает большое отвращение к Ироду» и просит: «Ради моей госпожи я умоляю Тебя остановить его, потому что он хочет сделать вещи которые… не принесли бы ничего хорошего ни Тебе, ни ему, прежде всего Тебе».
Иоанна спешит к Господу и, несмотря на свое прекрасное платье, простирается в пыли на тропинке и целует стопы Иисуса. На ней великолепное белое платье, поверх которого с ее головы свисает вуаль, которая выглядит подобно серебяной филиграни, столь густо она вышита серебряными нитями, — я не знаю, как такая легкая ткань может поддерживать эту вышитую серебром парчу, — а на голове у нее тонкая диадема, остроконечная спереди, подобно митре усеянная жемчугом, на ней тяжелые жемчужные серьги, жемчужное ожерелье, жемчужные браслеты и кольца: знаки красоты, чистоты и добродетелей.
«Мир тебе, Иоанна».
«Когда Ты со мной, то во мне и в моем доме всегда мир… Мать!…» — и она хочет поцеловать стопы Марии, Которая, напротив, заключает ее в объятия и целует ее. Она обменивается поцелуями также с Марией Алфеевой.
После приветствий Иисус говорит: «Иоанна, Я должен поговорить с тобой».
Я сейчас, Учитель. Мария, мой дом – Твой. Распорядись обо всем, в чем Ты нуждаешься. Я иду с Учителем…»
Иисус уже пошел на лужайку, где Его все могут видеть, но так изолирована, что никто не может слышать Его. Иоанна присоединяется к Нему.
«Иоанна, ко Мне должен прийти посланник из Антиохии, который, конечно, послан Синтихией. Я думал принять его в твоем доме. Здесь, в твоем саду…»
«Ты хозяин всего, что принадлежит Иоанне».
«И твоего сердца?» — Иисус пристально глядит на нее.
«Ты уже знаешь, Учитель! Я была почти уверена. Сейчас я полностью уверена. Хуза… Непоследовательность мужчин поистине велика! Их привязанность к своим интересам очень сильна! А их жалость к своим женам поистине так слаба! Мы… Даже мы, жены лучших мужей, кто мы? Драгоценности, которые демонстрируются или скрываются в соответствии с их полезностью в данной ситуации. Мимы, которые должны смеяться или плакать, привлекать или отвергать, говорить или молчать, показываться или скрываться в соответствии с желаниями наших мужей… всегда в их интересах… Наша участь печальна, Господь! И также унижение!»
«В качестве возмещения ваш дух способен подняться выше».
«Это верно. 5. Ты узнал об этом Сам, или Тебе об этом сказали? Ты видел Манаила? Он искал Тебя…»
«Нет. Я никого не видел. Он здесь?»
«Да, мы все здесь… Я имею в виду: все придворные Ирода… и многие ненавидят его. Среди них также Хуза, поскольку Ирод, по желанию Иродиады, развлекается, унижая своего управляющего…Господь, Ты помнишь, что в Бетхере я сказала Тебе о том, что он хочет разлучить меня с Тобой, потому что боится впасть в немилость у Ирода? Прошло всего только несколько месяцев… И теперь он хочет, чтобы я… Да, Господь. Он хотел бы, чтобы я убедила Тебя принять его помощь, чтобы стать царем вместо Тетрарха… Я должна сказать Тебе, потому что я женщина, таким образом подчинена мужчине, и к тому же еврейская женщина, то есть подчинена воле своего мужа более чем когда-либо. И я говорю Тебе… И я не советую Тебе… потому что я, надеюсь, уже знаю, что Ты… о! Ты не сделаешься царем с помощью наемных всадников с копьями. О! … что я сказала! Я не должна была говорить этого… Я должна была сперва позволить Тебе выслушать Хузу, Манаила и других… А если бы я хранила молчание, не совершила бы я ошибки?… Господь, помоги мне увидеть, что справедливо…»
«То, что справедливо, находится в твоем сердце, Иоанна. Ни с помощью римских когорт, ни с помощью израильских конных копьеносцев Я не стану царствовать, даже если Рим и Израиль решат умиротворить этот регион с Моей помощью. Я уже достаточно знаю, чтобы реконструировать факты. Матфий говорил неосмотрительные слова. Ионафан упомянул, что люди недовольны. Ты говоришь все остальное. Я, таким образом, завершу эту картину: глупая идея Моего царства побуждает хороших людей, которые еще не праведны, подобных Манаилу, поднять восстание, способное установить царство Израиля согласно навязчивой идее большинства людей. Сильные и страстные, нуждающиеся в отмщении за оскорбление, побуждают других, среди них и твой муж, желающий того же самого. Дальновидность фарисеев, саддукеев, книжников, а также Ирода играет этими двумя мотивами, чтобы добиться успеха и избавиться от Меня, чтобы выставить Меня в глазах их властелинов за того, кем Я не являюсь. Ты отпустила римлянок, чтобы сказать Мне это, для того, чтобы не предать Хузу, Манаила или других. Но Я говорю тебе, что в действительности язычники понимают Меня больше, чем кто-либо еще. Оно называют Меня философом, возможно, считают Меня мечтателем, фантазером, несчастным человеком, в соответствии с их образом мысли, основывающем все на насилии. Но они поняли, по крайней мере, они поняли, что Я не принадлежу Земле, что Мое Царство не принадлежит Земле. Они боятся не Меня, а Моих последователей. Они правы. Мои последователи, некоторые из любви, другие из гордости, были бы вполне способны сделать что-нибудь, чтобы осуществить их идею: сделать Меня, являющегося Царем царей, вселенским Царем, бедным царем маленького народа… Я действительно должен следить за этой ловушкой очень внимательно, так как она действует в тени, подстрекаемая Моими истинными врагами, которые находятся не в проконсульском здании в Кесарии, или губернатора Антиохии, или в башне Антония. Они под тефилимом, бахромами и зизитом еврейских одежд и особенно под широким тефилимом и мягким зизитом, прикрепленными к широким одеждам фарисеев и книжников, чтобы доказать их даже еще более строгое соблюдение Закона. Но Закон в сердцах, а не на одеждах… Если бы он был в их сердцах, сердцах ненавидящих друг друга, но теперь объединившихся, и забывших о своей ненависти ради того, чтобы вредить, — ненависти, которая вырыла глубокие рвы между различными кастами Израиля, которые ныне не разделены, но сравнялись, потому что рвы были заполнены ненавистью ко Мне – если бы этот Закон был в их сердцах, а не висел или был прикреплен к их одеждам, лбам, рукам, в точности как дикарь носит амулеты, раковины, кости, клювы стервятников из суеверия или в качестве украшений, если бы этот Закон был в их сердцах, если бы Мудрость была записана не в тефилимах, а на фибрах их сердец, они бы поняли кто Я, и что они не могут идти против Меня, чтобы уничтожить Меня как Слово и как Человека. Я должен, поэтому, защищать Себя от друзей и от врагов, в равной степени несправедливых в их ненависти и их любви. Я должен пытаться направлять их любовь и унять их ненависть. Я делаю это, чтобы исполнить Свое послушание. И Я буду делать это, пока не возведу Мое Царство, увлажнив камни Моей Кровью, чтобы скрепить их. Когда Я окроплю вас Моей Кровью, ваши сердца больше не будут колебаться. Я говорю о сердцах верных Мне. О твоем, Иоанна, которое борется и страдает между двумя силами и двумя любвями, которые воздействуют на тебя и действуют в тебе: к Хузе – и ко Мне.
«Но Ты победишь, Господь».
«Да, Я одержу победу».
«Но попытайся спасти также Хузу… Ибо Ты Любовь, которую я люблю».
«Я люблю его, потому что он любит тебя».
«Люби его, потому что он любит Тебя».
«Ложное утверждение не подобает тому челу, которое чисто подобно жемчугу, украшающего его, и сейчас краснеющего от сильного желания убедить себя и Меня в том, что Хуза любит Меня».
«И все же он любит Тебя».
«Да. В своих собственных интересах. Что касается его интересов, то он не любит Меня at Zio and Siram…[4] 6. Но вот Симон Ионин вместе с незнакомцем. Пойдем им навстречу…»
[4] Возможно, переводчик на английский допустил какую-то ошибку. Возможно, это место следует реконструировать как: «Он не любит Меня в Доме Божьем как Хирам».
Они идут до большого вестибюля в задней части дома, скорее полукруглого портика, чем вестибюля, ведущего в парк, простирающийся до самого дома. Вестибюль, открытый в сад, украшен колоннами и кустами роз, на которых сейчас нет цветов, и изящными ветвями жасмина, усыпанными цветами, и другими лианами с пурпурными цветами, названия которых мне неизвестны.
«Мир тебе, незнакомец. Ты хотел Меня видеть?»
«Здоровье и слава, Господь. Я хотел Тебя видеть. У меня письмо для Тебя. Одна гречанка дала его мне в Антиохии. Я… Нет, я больше не грек, потому что стал римским гражданином, чтобы продолжить мою работу по контракту. Я занимаюсь поставками для римских войск. Я их ненавижу. Но выгодно снабжать их продовольствием. За то, что они сделали с нами, я должен смешивать болиголов с их мукой. Но все они должны быть отравлены. Отравить нескольких бесполезно. Это должно быть хуже… Они думают, что им позволено делать все, потому что они сильны. Они варвары в сравнении с греками. Они отняли у нас все, чтобы украсить себя нашим искусством и выглядеть цивилизованными. Но если вы процарапаете корку, которая расцвечена оттенками нашей цивилизации, вы всегда найдете Амулия, Ромула и Тарквиния… Вы всегда найдете Брута, убийцу своего благодетеля. Сейчас у них Тиберий! И этого им еще не достаточно! Они имеют то, что заслужили. Мечи, цепи, преступления, совершенные ими, обращаются против них и кусают плоть римских скотов. И этого еще слишком мало. Но закон не потерял свою силу. Когда чудовище становится огромным, оно рухнет под тяжестью собственного веса и сгниет. И побежденные будут смеяться над огромным трупом и вновь станут победителями. Да будет так. Пусть стопы всех завоевателей раздавят его, раздавившего все в своей жестокой экспансии… Но прости меня, Господь. Меня вновь отвлекла моя постоянная печаль…
7. Я говорил, что одна гречанка дала мне письмо для Тебя и сказала мне, что ты совершенный Добродетельный Человек. Добродетельный… Ты слишком молод, для этого… Великие души Эллады потратили всю свою жизнь, чтобы стать немного добродетельнее… И еще эта женщина рассказала мне о Твоей Идее. Если Ты действительно веришь в то, чему учишь, то Ты велик… Это верно, что Ты живешь для того, чтобы приготовить Себя к смерти, чтобы дать миру мудрость жить как боги, а не как животные, как живут люди в настоящее время? Это верно, что Ты утверждаешь, что существует только одно богатство, которого следует стремиться достичь: добродетели? Верно ли, что Ты пришел, чтобы искупить, но что искупление начинается в нас самих, следованием Твоему учению? Верно ли, что у нас есть душа и что мы должны заботиться о ней, потому что она божественного происхождения, вечная, нетленная по своей природе, но что мы, живя как животные, можем лишить ее божественных качеств, хотя не можем уничтожить ее? Ответь, о Великий!»
«Это верно. Все это совершенно верно».
«Черт возьми! Наши Величайшие души также говорили это. Но это звучало как музыка, в которой отсутствует нота, как лира, в которой недостает струны. Вновь и вновь чувствуешь пустое пространство, которое философы никогда не пересекали. Ты заполнил его, если Ты действительно пришел не только чтобы учить, но также умереть, не принуждаемый к этому никем, но только Своей собственной волей, чтобы повиноваться Богу, Который превратит Твою смерть из самоубийства в жертвоприношение… Божественная Паллада! Никто из наших богов никогда не делал этого. Поэтому я заключаю, что Ты выше них. Эта гречанка говорит, что они не существуют, и что Ты один… Итак, я говорю с Богом? А может ли Бог слушать таким образом поставщика, жалкого вора, который ненавидит своих врагов? Почему Ты слушаешь меня?»
«Потому что Я вижу твою душу».
«Ты видишь ее?!!! На что она похожа?»
«Испорченная, грязная, змееволосая, озлобленная, хотя твой разум совершенно отличается от разума варвара. Но внутри твоего уродливого храма у тебя есть один алтарь, который ожидает, подобно тому алтарю, который находится в Ареопаге, и он ожидает того же самого: истинного Бога».
«Следовательно, Тебя, потому что эта гречанка говорила, что Ты истинный Бог. Но, черт побери, то, что Ты сказал о моей душе, верно. Ты более точен и определен, чем Дельфийский оракул. Но Ты проповедуешь мир, любовь и прощение. Трудные добродетели. И Ты проповедуешь воздержание и все виды целомудрия… Быть всем этим, означает быть богами более великими, чем боги, потому что они… о! они не миролюбивы, не честны, не великодушны!… Они являются доведенными до совершенства дурными страстями человеческими, за исключение Минервы, которая, по крайней мере мудра… Даже Диана… Чистая, но жестокая… Да, чтобы быть такими, какими Ты проповедуешь быть, надо быть более великими, чем боги. Если я стану таким… Прекраснейший Ганимед! Он, он был похищен олимпийским орлом и стал божественным виночерпием. Но Зенон из поставщика корма для варварских правителей станет богом… 8. Но позволь мне остановиться на этой мысли, а тем временем Ты сможешь прочитать письмо этой женщины…» — этот человек начинает ходить взад и вперед как перипатетик.
Петр, будучи усталым и увидев, что беседа будет продолжительной, удобно уселся на сиденье в зале и мирно задремал в прохладном месте, на мягких подушках, лежащих на сидении… Но, должно быть, он спал одним глазом, потому что его пробудил шум разламываемой печати и шорох развертываемого пергамента, и он встает на ноги, протирая свои сонные глаза. Приближается к Учителю, читающему стоя под канделябром, сделанным их слюдяных пластинок нежного фиолетового оттенка. Так как свет слабый, достаточный для освещения этого места, но не лишает его очарования лунного света в ясную ночь, Иисус держит пергамент высоко, чтобы видеть слова, и Петр, который гораздо ниже Учителя, стоит за Ним, пытаясь вытянуть шею, встает на цыпочки, чтобы увидеть, но безуспешно.
«Это Синтихия, э? Что она говорит?» — спрашивает он дважды и умоляет: «Читай вслух, Учитель!»
И Иисус отвечает: «Да, это она… Позже…», и продолжает читать, и когда кончает читать первый лист, свертывает его, закладывает за Свой пояс и начинает читать второй лист.
«Какое длинное письмо она написала, э? Как Иоанн? И кто этот человек?» Петр настойчив как мальчик.
Иисус настолько поглощен, что больше не слушает его. Окончено чтение и второго листа и он отложен в сторону, как и первый.
«Они там испортятся. Дай их мне. Я подержу их…» — и он, конечно, думает: «и я просмотрю их». Но когда он поднимает свои глаза, чтобы посмотреть на руки Иисуса, разворачивающие третий и последний лист, он видит слезу, блестящую на красивых ресницах Иисуса. «Учитель?! Ты плачешь?! Почему, Учитель?!» — говорит он, и прижимается к Нему, обняв Его своей короткой мускулистой рукой.
«Иоанн мертв…»
«О! Бедный человек! Когда он умер?»
«В начале лета… очень сильно желая увидеть нас…»
«О! Бедный Иоанн… Конечно… его кончина была уже близка!… И его печаль во время расставания… Все из-за нескольких змей! Хотел бы я знать их имена!… Читай вслух, Учитель. Я любил Иоанна!»
«Позже. Я прочту его вам позже. Сейчас помолчи».
Иисус внимательно читает… Петр еще больше вытягивается, чтобы увидеть… Чтение окончено. 9. Иисус свертывает лист и говорит: «Позови Мою Мать».
«Ты не собираешься прочесть письмо?»
«Я жду остальных… А тем временем Я отпущу этого человека».
И пока Петр входит в дом, где находятся ученицы вместе с Иоанной, Иисус подходит к греку и говорит: «Когда ты уезжаешь?»
«О! Мне нужно пойти к Проконсулу в Кесарии, а затем в Иоппию (современное название – Яффа) за купленными мною товарами. Я уеду в течение месяца, вовремя, чтобы избегнуть ноябрьских штормов, и поплыву морем. Я Тебе нужен?»
«Да, чтобы послать ответ. Гречанка говорит, что Я могу доверять тебе».
«Говорят, что мы неискренни. Но мы можем и не быть такими. Ты можешь доверять мне. Ты можешь написать Свое письмо и ищи меня в праздник Кущей в доме Клеанта; он поставляет мне сыр из Иудеи для столов римлян. Это третий дом от источника в селе Виффагии. Ты не сможешь ошибиться»
«Ты тоже не ошибешься, если пойдешь по пути, на который уже вступил. До свидания, муж. Греческая цивилизация ведет вас к христианской».
«Ты не упрекаешь меня за ненависть?»
«Ты чувствуешь, что Я должен?»
«Да, потому что Ты осуждаешь ненависть как презренную страсть и питаешь отвращение к мести».
«А каково твое мнение по этому вопросу?»
«Я думаю, что тот, кто не ненавидит и прощает, более велик, чем Юпитер».
«Достигни, тогда, этого величия… До свидания, муж. Пусть твоя семья любит Синтихию, и в изгнании, в котором ты сейчас находишься, выбери путь, который ведет в вечное Отечество: на Небеса. Те, кто веруют в Меня и исполняют на деле Мои слова, обретут это Отечество. Пусть Свет просветит тебя. Иди с миром».
Мужчина прощается и уходит. Затем он останавливается, возвращается и спрашивает: «Я не услышу Твоей речи?»
«Я буду говорить на рассвете в Тарихее. Затем Я пойду к Сиро-Финикии, а позже, не знаю, по какой дороге, в Иерусалим».
«Я буду искать Тебя. И я буду в Тарихее завтра, чтобы узнать, так ли ты красноречив, как мудр».
Он окончательно уходит. 10. Женщины находятся в зале и вместе с Петром обсуждают смерть Иоанна. Пришли также другие апостолы, те, которые ходили в город, чтобы известить народ, что Ребе будет в Тарихее на следующее утро. Все говорят о бедном Иоанне из Эндора и очень хотят узнать об этом побольше».
«Он умер, Сын!»
«Да. Он в мире».
«Он поистине скончался страдая».
«Он окончательно освободился из тюрьмы».
«Он не должен был претерпевать последний недуг в изгнании».
«Дополнительное очищение».
«О! Я бы не желал такого рода очищения для себя. Какое-нибудь другое… но не смерть вдали от Учителя!»
«И все же… мы все должны умереть таким образом… Учитель… забери нас с Собой!» — говорит Андрей после того, как высказались остальные.
«Ты не знаешь, о чем ты просишь, Андрей. Здесь ваше место, пока Я не призову вас. Но послушайте, о чем пишет Синтихия.
“Синтихия Христа приветствует Христа Иисуса.
Мужчина, который принесет Тебе это письмо, мой соотечественник. Он обещал искать Тебя пока не найдет, используя в качестве последней возможности Вифанию, где он оставит письмо у Лазаря, в том случае, если ему не удастся найти Тебя в каком-нибудь другом месте. Он возмещает, как умеет, за все то зло, которое ему и его предкам причинил Рим. Рим поразил их трижды, многими способами и своими обычными методами. Он говорит, с греческим юмором, что сейчас он доит коров Тибра, чтобы заставить их выплюнуть греческих коз. Он поставщик губернатора и многих римских семей этого маленького Рима и великого города, царицы Востока. Далее, вслед за деликатесами для богатых людей, скрывая под своими хитрыми манерами подобострастной лести свою неизлечимую ненависть, он добился получения контракта на поставки для Восточных когорт. Я не одобряю его методов. Но у каждого свои пути. Я бы предпочла хлеб, выпрошенный на улице, сундукам с золотом, которые он получает от поработителей. И я бы всегда вела себя таким образом, если бы не была принуждаема иными причинами, которые не приносят мне дохода, подражать этому греку ради моей собственной цели.
В конце концов, он хороший человек и у него хорошая жена, как и его три дочери и его сын. Я встретила их у маленькой школы в Антигонии и исцелила бальзамом мать, которая заболевала с приходом весны, и так я стала ходить в их дом. Многие семьи с удовольствием приглашали бы меня как учительницу и вышивальщицу: благородные семьи и семьи деловых людей, но я предпочла эту семью по причине, которая не имеет ничего общего с тем, что они греки. Я объясню Тебе ситуацию.
Я прошу Тебя быть терпеливым с Зено, даже если Ты не можешь одобрить его образ мыслей. Он подобен некоторым засушливым грунтам, содержащим кварц на поверхности, но очень хорошим под твердой коркой. Я надеюсь добиться успеха в устранении этого твердого наста, принесшего так много горя, и, таким образом, обнажить хорошую почву. Это могло бы быть великой помощью Твоей Церкви, так как Зено хорошо известен и имеет связи со многими людьми в Малой Азии и Греции, и в дополнение на Кипре и Мальте и даже в Иберии, где у него есть родственники и друзья повсюду, такие же преследуемые греки, как он сам, так же как римские солдаты и магистраты[5], которые однажды могли бы оказаться очень полезными Твоему делу.
[5] Должностные лица.
11.Господь, пока писала, с террасы дома я могла видеть Антиохию с ее пристанями на реке, дом губернатора на острове, ее царственные улицы и стены с сотнями мощных башен, а если я оборачиваюсь, то вижу вершину Сулпии, доминирующую надо мной своими казармами, другое здание губернатора. Я, таким образом, нахожусь между двумя демонстрациями римского могущества. Я, бедная женщина, совершенно одна. Но они не пугают меня. Напротив, я думаю, что то, чего не смогут сделать неистовство стихий и сила восставших наций, будет сделано слабостью, которую не затмить никому, – мнимой слабостью, презираемой могущественными людьми этого мира, слабостью Того, Кто есть истинная сила, потому что Он обладает Богом, – будет сделано Тобой.
Я думаю, и говорю Тебе, что эта Римская сила будет Христианской силой, когда она познакомится с Тобой и что наше дело должно начаться из цитаделей языческого римского духа, потому что они всегда будут хозяевами мира, и Христианский Римский дух будет означать вселенский христианский мир. Когда? Я не знаю. Но я чувствую, что это должно произойти. Итак, я смотрю на эти свидетельства Римской силы, улыбаясь, думая о том дне, когда они поставят свои эмблемы и свою силу на службу Царю царей. Я смотрю на, них как смотрят на полезных друзей, которые еще не знают о своей полезности, и которые станут причиной страданий, прежде чем они будут завоеваны, но как только они будут завоеваны, они понесут Тебя и знание о Тебе до самых границ мира.
Я, бедная женщина, осмеливаюсь сказать моим старшим братьям в Тебе, что когда придет время, завоевание мира для Твоего Царства начнется не с Израиля, слишком замкнутого в своем Моисеевом ригоризме[6], обостренном фарисейским ригоризмом и другими кастами, которые должны быть завоеваны, но отсюда, из Римского мира и из его ответвлений. Завоевание душ для Истины должно начаться со щупальцев, которыми Рим душит всякую веру, всякую любовь, всякую свободу, которые не таковы, каких он желает и которые не полезны для него.
Ты знаешь это, Господь. Но я говорю для моих братьев, которые не могут поверить, что мы, язычники, также томимся и жаждем Блага. Я говорю моим братьям, что под языческими кирасами[7] находятся сердца, разочарованные пустотой язычества, больные от жизни, которую они ведут просто потому, что таков обычай, уставшие от ненависти, от порока, от жестокости. Это честные души, которые не знают, на что положиться, чтобы обрести удовлетворение своему стремлению к Благу. Дайте им веру, которая может удовлетворить их. Они будут умирать ради нее, неся ее все дальше и дальше вперед, как факел во тьме, как это делают атлеты во время Эллинских игр”».
[6] РИГОРИЗМ (французское rigorisme, от латинского rigor — твердость, строгость), строгое проведение какого-либо принципа в действии, поведении и мысли, исключающее какие-либо компромиссы, учет других принципов, отличных от исходного, и т.п. (Современный энциклопедический словарь. 1997.)
[7] Кирасы – латы воинов.
12. Иисус свертывает первый лист, и пока слушатели комментируют стиль, силу и идеи Синтихии, и удивляются тому, почему она больше не в Антигонии, Иисус развертывает второй лист.
Петр, который до сих пор сидел, вновь подходит ближе, как если бы он желал лучше слышать, и начинает становиться на цыпочки, прижимаясь к Иисусу.
«Симон, сейчас так жарко, а ты теснишь Меня», — говорит Иисус улыбаясь. «Иди на свое место. Разве тебе не слышно оттуда?»
«Слышно? Да, слышно. Но я не вижу. А сейчас я хочу увидеть, потому что это был тот лист, когда выражение Твоего лица изменилось и Ты заплакал… и не только из-за Иоанна… Мы знали, что он скоро умрет…»
Иисус улыбается, но чтобы помешать Петру бросать косые взгляды на лист из-за Своей спины, Он прислоняется к ближайшей колонне, несмотря на то, что Он отошел от света канделябра, который, хотя не освещает больше лист, но теперь, в качестве компенсации, ярко освещает лицо Иисуса.
Петр, который совершенно непоколебим в своем стремлении увидеть и понять, тащит табурет и садится перед Иисусом, неотрывно глядя на лицо Учителя.
«“Я настолько убеждена в этом, что когда осталась одна, покинула Антигонию ради Антиохии, так как была уверена, что смогу сделать больше в этом регионе, где, как в Риме, смешаны и общаются все нации, чем там, где правит Израиль… Я, женщина, не могу намереваться покорить Рим. Но если Рим вне моей досягаемости, то я буду разбрасывать семя из самой красивой дочери Рима, из города, наиболее похожего на своего отца во всем мире… В сколь многие сердца оно попадет? В сколь многих оно прорастет? В скольких оно будет перенесено в другие места, ожидая апостолов, чтобы прорасти? Я этого не знаю. Я не прошу, чтобы мне сказали. Я буду работать и предлагаю свою работу Богу, Которого я узнала и Который вознаграждает мой дух и мой разум. Я верю в этого Бога как в единственного всемогущего Бога. Я знаю, что Он не разочарует тех, кто полон доброй волей. Этого для меня достаточно и это поддерживает меня в моей работе.
13. Учитель, Иоанн умер за шесть дней до нон июня, согласно римскому календарю, почти в новомесячье Таммуза – по еврейскому. Господь…Зачем рассказывать Тебе то, что Ты знаешь? Я говорю это для моих братьев. Иоанн умер как праведник, а учитывая, что он очень страдал, я должна сказать, как мученик. Я помогала ему со всей жалостью, какую может иметь женщина, со всем уважением, которое следует оказывать герою, со всей любовью, которую следует питать к брату. Но это не помешало мне страдать так сильно, , что я, не от отвращения или усталости, но из жалости, я молилась Вечному Отцу призвать его к миру. Он говорил: “К свободе”.
Какие слова он говорил! Может ли человек, который так низко пал в преисподнюю, как он обычно говорил, подняться к такому свету Мудрости? О! Смерть поистине мистерия, которая являет наше истинное происхождение, а жизнь – это сценические декорации, которые скрывают мистерию. Декорации, которые даны нам без каких-либо рисунков и на которых мы можем изобразить все что пожелаем. Он изобразил на них много вещей, но не все они были красивы. Последние, однако, были возвышенными. От безрадостного, унылого неба преисподней, на котором были изображены человеческая скорбь и человеческая жестокость, он перешел, как мудрый мастер-ремесленник, ко все более и более светящимся символам, украшенным мужеством окончания его христианской жизни и достигая сияющего великолепия души, потерявшейся в Боге. Я говорю Тебе: он не говорил, но он спел свою последнюю поэму. Он не умер, он воскрес. Я не могу сказать точно, когда говорил человек, а когда это был уже говорящий дух сына Божьего.
Господь, Ты знаешь, что я прочитала все труды философов в поисках пастбища для моей души, уставшей от двойных цепей рабства и язычества. Но это были труды людей. Но здесь был не человеческий голос: это были слова сверхчеловека, царственного духа, даже больше: полубожественного духа. Я наблюдала за таинством, которое, с другой стороны, не было бы понято теми, кто оказал нам гостеприимство: они были добры к человеку, но они были израильтянами в самом широком и полном смысле этого слова… И когда в последних прикосновениях любви Иоанн был не чем иным, как выражением любви, я отослала всех прочь и я одна получила то, что Ты, конечно, знаешь…
Господь… тот человек мертв, и ‘выйдя, наконец, из тюрьмы, вошел в свободу’ как он говорил, задерживая дыхание, в свои последние дни, с восторженными глазами, сжимая мою руку и раскрывая мне Рай в своих словах. Тот человек умер, уча меня как жить, прощать, верить, любить. Он умер приготовляя меня к последнему периоду Твоей жизни. Господь, я знаю все. В зимние вечера он наставлял меня в пророках. Я знаю Книгу как истинный израильтянин. Но я знаю также и то, на что не указано в Книге… Мой Учитель и мой Господь… Я буду подражать ему! И я бы желала, чтобы мне была оказана такая же благосклонность, но думаю, что более героично не просить об этом, а исполнять Твою волю…»
14. Иисус свертывает лист и собирается взять третий
«Нет, Учитель! Этого не может быть… Там есть что-то еще. Невозможно, чтобы лист закончился так скоро!» — восклицает Петр. «Ты не прочел всего! Почему, Господь? Вы, все вы! Протестуйте. Синтихия писала больше для нас, чем для Него и Он не читает нам это письмо».
«Не настаивай, Петр!»
«Я настаиваю! Конечно, я настаиваю! Я заметил, Ты знаешь, что Твои глаза совершенно внезапно перешли к концу листа; лист просвечивал и Ты не прочел последние строки. Я не замолчу, пока Ты не прочтешь снова последнюю часть этого листа. В первый раз… Ты плакал!… Что? Есть ли в том, что Ты прочел, какая-нибудь причина для плача? Конечно, нам жаль слышать, что он умер… но такая смерть не заставит людей плакать! Я подумал, что он умер злой смертью, утратив свой дух… Наоборот… Продолжи, прочти это! Мать! Иоанн! Вы, достигшие всего…»
«Послушай его, Сын, и если это что-то, что прискорбно узнать, мы все выпьем из этой чаши…»
«Пусть будет так, как вы желаете…»
“Я знаю Книгу как истинный израильтянин. Но я знаю также и то, на что не указано в Книге, то есть, что Твои Страсти не могут быть отсрочены, потому что Иоанн умер, а Ты обещал ему короткое ожидание в Лимбе. Он сказал мне. Он сказал мне, что Ты обещал забрать его прежде, чем он узнает, насколько далеко сможет зайти ненависть Израиля против Тебя. И, таким образом, это предохранит его от ненависти к Твоим мучителям из любви к Тебе. Сейчас он мертв… и Ты, поэтому, близок к смерти… Нет. К жизни. К истинной жизни посредством Твоего Учения, Ты Сам будешь жить в нас со своей Божественностью после Твоего Жертвоприношения, которое даст нам жизнь наших душ, Благодать, единение с Отцом, Сыном и Святым Духом.
Учитель, мой Спаситель, мой Царь, мой Бог… я испытываю сильное искушение, нет, я испытывала сильное искушение присоединиться к Тебе сейчас, когда Иоанн спит своим телом в гробнице и покоится своей душой в ожидании. Я бы хотела прийти к Тебе, чтобы быть вместе с другими женщинами у Твоего алтаря. Но алтари должны быть украшены не только жертвой, но также гирляндами в честь Бога, в Чью честь совершается жертвоприношение. Я кладу мою фиолетовую гирлянду далекой ученицы к подножию Твоего алтаря. Я кладу туда послушание, работу, жертвую мое желание видеть и слышать Тебя… Ах! Это будет поистине мучительно! Это поистине мучительно сейчас, когда Твои сверхъестественные беседы с Иоанном окончились и я больше не буду наслаждаться ими!… Господь, возложи Твою руку на Твою служанку, чтобы она могла творить только Твою Волю и знала как служить Тебе”».
15. Иисус свертывает лист и смотрит на лица слушателей. Они бледны. Но Петр шепчет: «Я не понимаю, почему Ты плакал… Я думал, что там было что-то еще…»
«Я плакал, потому что сравнивал женоубийцу, галерного раба в прошлом и язычницу рабыню со слишком многими людьми в Израиле».
«Я понял! Тебя печалит, что евреи хуже язычников, а священники и принцы – галерных рабов. Ты прав. Это было глупо с моей стороны! Какая она женщина! Жаль, что ей пришлось уехать…»
Иисус развертывает третий лист.
«“И чтобы она могла подражать во всем ученикам и братьям, которые уже в мире, и покоятся в нем, совершив всевозможные очищения… в Твою честь и чтобы облегчить Твои страдания”».
«Ах! Конечно нет!» — Петр проворно вскочил на сиденье прежде, чем Иисус смог отойти в сторону, и видит, что невозможно читать уже там, куда смотрит Иисус. Следует иметь в виду, что пергамент свернут в своей верхней части, тогда как нижняя часть развернута и, таким образом, скрыты многие строки в верхней части листа.
Иисус поднимает Свою голову, со скорее меланхолическим, чем печальным выражением, Он мягко, но сильно отталкивает Своего апостола и говорит: «Петр, твой Учитель знает, что хорошо для тебя! Позволь мне дать тебе то, что пойдет тебе на пользу…»
Петр тронут этими словами и даже еще больше тем умоляющим взглядом, каким Иисус посмотрел на него. Его глаза блестели слезами, стекающими по Его лицу. Петр спускается с табуретки со словами: «Я повинуюсь… Но что может там быть?!»
16. Иисус возобновляет чтение:
«“А сейчас, когда я написала о других людях, я напишу о себе. Я покинула Антигонию после похорон Иоанна. Не потому, что ко мне плохо относились, по потому что я чувствовала, что это не мое место. Почему я это чувствовала? Я не знаю. Я чувствовала это. Как я Тебе сказала, я познакомилась со многими семьями, потому что многие люди приходили к нам. Я предпочла поселиться с семьей Зено, потому что она находится в окружении, в котором я намерена работать.
Римлянка желала, чтобы я поселилась в ее великолепном доме около Колоннады Ирода. Очень богатая женщина из Сирии приглашала меня в качестве учительницы для текстильной фабрики, которую ее муж, человек из Тира, основал в Селевкии. Вдова прозелитка, мать семи дочерей, живущая у моста Селевка, приглашала меня из уважения к Иоанну, учителю ее сыновей. Греко-ассирийская семья, с магазинами на улице около Цирка, просила меня поселиться с ними, потому что я могла бы оказаться полезной, когда начнутся игры. Наконец римлянин, центурион, я думаю, конечно, воин, который жил здесь, я не знаю точно с каким заданием, и также был исцелен бальзамом, настойчиво добивался меня. Нет. Я не хочу богатых людей или купцов. Мне нужны души, греческие и римские души, потому что я чувствую, что распространение Твоего Учения в мире должно начаться с них.
И сейчас я в доме Зено, на слонах горы Сульпии, рядом с казармами. С ее вершины угрожающе нависает цитадель. И все же, при всей своей грубости, она лучше, чем богатые здания Онфолуса и Нимфеи и у меня здесь есть друзья. Солдат, которого зовут Александром, знает Тебя. Простое сердце ребенка, заключенное в огромном теле солдата. И у самого трибуна, прибывшего сюда недавно из Кесарии, праведное сердце под его хламидой. Александр ближе к Истине в своей грубой простоте. Но и трибун, который восхищается Тобой как совершенным оратором, как ‘божественным’ философом, как он говорит, не враждебен Мудрости, даже если он пока еще не может принять Истину. Но завоевать этих людей и их семьи посредством минимального знания о Тебе, означает разбрасывать семя такого знания на север, юг, восток и запад, потому что солдаты подобны зернам, перемешиваемым лопастями веялки, или, скорее, подобны мякине, которую вихрь, — в нашем случае воля Цезаря и требования власти, — разбрасывают повсюду.
Когда однажды Твои апостолы, подобно разлетевшимся птицам, распространятся по всему миру, то для них будет большим подспорьем найти в местах их апостольского служения одного, только одного, даже одного человека, который знает, что Ты существуешь. Ради этой идеи я лечу также ноющие боли в конечностях старых гладиаторов и раны молодых. Вот почему я больше не избегаю римлянок и терплю людей, которые глубоко опечаливают меня…. Все. Ради Тебя. Если я ошибаюсь, посоветуй мне Твоею Мудростью. Я только прошу Тебя учесть, — и Ты это знаешь, — что мои ошибки происходят от неспособности, а не от греховности.
Господь, Твоя служанка сказала Тебе так много… это совершенное ничто в сравнении с тем, что находится в моем сердце. Но Ты видишь мой дух. Господь… Когда я увижу Твой лик? Когда я увижу Твою Мать? Моих братьев?… Жизнь есть преходящий сон. Наша разлука пройдет. Я буду в Тебе, и с ними, и для меня это будет радостью и свободой, и для меня так же, как для Иоанна.
Я простираюсь у твоих стоп, мой Спаситель. Благослови меня Твоим миром. Марии из Назарета, ученицам мир и благословения. Тебе Господь, слава и любовь”.
17. Я закончил чтение. Мама, иди со Мной. Вы можете ждать Меня или остальных. Я не вернусь сюда. Я останусь с Моей Матерью, чтобы помолиться. Иоанна, если кто-нибудь будет искать Меня, Я в беседке у озера».
Петр отвел Марию в сторону и что-то говорит Ей взволнованно, но вполголоса. Мария улыбается ему и что-то шепчет. Затем Она присоединяется к Своему Сыну, Который идет по тропинке едва видимой в ночи.
«Чего хотел Симон Ионин?»
«Он хотел узнать, Сын. Он как мальчик… большой мальчик… Но он такой хороший».
«Да, очень хороший. И он умолял Тебя, очень хорошую, чтобы узнать… Он нашел слабые точки: Ты и Иоанн. Я знаю. Я притворяюсь, что не знаю, но Я знаю. Но Я не могу всегда уступать, чтобы угодить ему… В этом нет необходимости, Ионафан. Мы могли бы оставаться и в темноте», — говорит Иисус, увидев Ионафана, спешащего к Нему с серебряной лампой и несколькими подушками, которые он кладет на стол и сиденья в беседке.
«Иоанна сказала мне принести их. Мир Тебе, Учитель».
«И тебе».
Они остаются одни.
«Я говорил, что не могу всегда ублажать его. В этот вечер это было невозможно. Ты единственная, кому Я могу сообщить то, что пропустил. Вот почему Я хотел, чтобы ты осталась со Мной, а также, чтобы побыть с Тобой, Мама… Чтобы побыть с Тобой в последние часы перед расставанием, чтобы собрать столько мягкой силы, чтобы ее хватило на многие часы одиночества в мире, который не понимает или неправильно понимает Меня. И чтобы побыть с Тобой в первые часы, когда Я вернусь, чтобы сразу же обрести новую силу в Твоей доброте, после всех тех чаш, которые Мне придется испить в этом мире… и которые так горьки и отвратительны».
Мария ласкает Его, ничего не говоря. Она стоит рядом с Ним, а Он сидит. Сейчас Она – Мать, Которая утешает Своего Сына. Но Он заставляет Ее сесть и говорит: «Послушай…», — и тогда Мария, превратившись в само внимание, сидя напротив Него, становится ученицей, ловящей слова, слетающие с уст Иисуса Учителя.
«Говоря об Антиохии, Синтихия пишет: “Я не мудра и потому я не могу сказать, где кончается воля людей и начинается Воля Божия, но воля, более сильная, чем мое желание, привела меня сюда, и я задаюсь вопросом, действительно ли это была воля Божия. Одно точно, — и я почти уверена, что это случилось по милости Небес, — сейчас я люблю этот город, так как с вершинами Касиуса и Амануса стоящими на страже над ним по две его стороны и зелеными вершинами черных гор вдали, он напоминает мне мою утраченную Родину. И это кажется мне первым шагом возвращения в мою страну, не усталым шагом изнуренной странницы, возвращающейся, чтобы умереть, но посланницы жизни, приходящей, чтобы дать жизнь той, что была ее матерью. Мне кажется, что отсюда, хорошо отдохнув подобно ласточке перед продолжением ее полета и будучи вскормленной Мудростью, я собираюсь полететь обратно к городу, где я родилась и из которого я желаю, я бы хотела вознестись к Свету, после того как распространю тот Свет, который был дан мне.
Я сознаю, что мои братья в Тебе не одобрили бы эту идею. Они желают Твою Мудрость исключительно для самих себя. Но они не правы. Однажды они поймут, что мир в ожидании и что тот мир, который сейчас презрен, является лучшим. Я подготавливаю путь для них. Не только здесь, но со всеми приходящими сюда и затем отправляющимися в другие страны, и для меня нет разницы язычники ли они или прозелиты, греки или римляне, принадлежат ли они к другим колониям империи или к диаспоре. Я говорю с ними, возбуждаю в них желание узнать Тебя… Море не возникает от одного облака, проливающего в него свою воду. Оно возникает от облаков и облаков и облаков, которые проливают свои воды на землю, а они текут в море. Я буду облаком. Море будет Христианством. Я хочу распространять знание о Тебе, чтобы содействовать формированию моря Христианства. Я, гречанка, знаю, как говорить с греками не столько на их языке, сколько понимая их… Я, бывшая прежде рабыней римлянина, знаю, как обходиться с ними, мне известны их чувствительные точки. И поскольку я жила среди евреев, то знаю также, как обращаться с евреями, особенно здесь, где много прозелитов. Иоанн умер ради Твоей славы. Я буду жить ради Твоей славы. Благослови наши души”.
18. И дальше, где она говорит о смерти Иоанна, и что Я не позволил прочесть Симону, она пишет: “Иоанн умер, совершив все очищения, также последнее, простив убивших его своим поведением и вынудивших Тебя отослать его. Я знаю их имена, во всяком случае, имя главного. Иоанн открыл его мне, сказав: ‘Никогда не доверяй ему. Он предатель. Он предал меня. Он предаст Его и своих товарищей. Но я прощаю Искариота, как Иисус простит его. Бездна, в которой он лежит, уже так глубока, что я не желаю сделать ее еще глубже, не простив его за то, что он убил меня, разлучив меня с Иисусом. Мое прощение не спасет его. Ничто не спасет его, потому что он демон. Я не должен был бы говорить этого, так как сам был убийцей, но в моем случае обида свела меня с ума. Он яростно нападает на тех, кто не причинили ему никакого вреда, и он кончит тем, что предаст своего Спасителя. Но я прощаю его, потому что Божья доброта превратила его ненависть ко мне в добро для меня. Видишь? Я все искупил. Он, Учитель, сказал мне это вчера вечером. Я все искупил. Я теперь выхожу из тюрьмы. Я теперь действительно вступаю в свободу, свободный даже от бремени воспоминаний о грехе Иуды Искариота против горемыки, который обрел мир рядом со своим Господом’.
Итак, я, следуя примеру Иоанна, прощаю его за то, что он оторвал меня от Тебя, от Твоей благословенной Матери, от моих сестер-учениц, лишил возможности слушать и следовать за Тобой до самой (Твоей) смерти и присутствовать при Твоем триумфе Искупителя. И я делаю это ради Тебя, в Твою честь и чтобы облегчить Твои страдания. Пребывай в мире, мой Господь. Имя бесчестного человека среди Твоих последователей никогда больше не сойдет с моих уст, не изойдет из них также ничто из того, что я слышала от Иоанна, когда его душа говорила с Твоим невидимым радующим Присутствием. Я была в сомнении, должна ли была я придти и повидаться с Тобой перед переселением в мое местопребывание. Но я чувствую, что выдала бы себя своим ужасом перед Искариотом и что могла бы навредить Тебе с Твоими врагами. Итак, я пожертвовала также этим утешением… чувствуя уверенность, что эта жертва не останется без плодов и без вознаграждения”.
«Ну, вот и все, Мама. Мог ли Я прочесть это Симону?»
«Нет. Ни ему, ни остальным. В Моей печали Я счастлива святой смерти Иоанна… Сын, давай помолимся, чтобы он мог почувствовать нашу любовь и… и что Иуда, возможно, не будет позором… О! Это ужасно!… И все же… мы простим…»
«Давай помолимся…» Они встают и молятся в мерцающем свете лампы посреди завесы из свисающих ветвей, в то время как прибой ритмично бьется о берег.