22 ноября 1945.

   ¹Дорога, что ведет в Сефет[1], покинув Хоразинскую равнину, взбирается на довольно значительную и сплошь покрытую деревьями горную гряду. С этих гор стекают водные потоки, направляясь, очевидно, к Тивериадскому озеру.

[1] Современный Цфат.

   Путники ждут возле того моста, куда должны прибыть остальные, посланные к озеру Мерон. Ждут, на самом деле, недолго. Апостолы появляются точно в назначенный срок и вскоре радостно присоединяются к Учителю и своим товарищам, докладывая о том, как прошло их путешествие, освященное несколькими чудесами, что совершали по очереди «все апостолы», как они говорят. Однако Иуда Искариот поправляет: «Кроме меня, потому что у меня ничего не вышло». И, признавая это, он болезненно подавлен.

   «Мы тебе говорили: это потому, что перед нами был великий грешник, – отвечает Иаков Зеведеев. И поясняет: – Понимаешь, Учитель? Это был Иаков, очень больной. И поэтому Он зовет Тебя, поскольку боится смерти и Божьего суда. Но он скуп как никогда, потому что предвидит настоящее бедствие со своим урожаем, который полностью погублен морозом. Он потерял все зерновые посевы и больше сеять не может, потому что болен, а служанка, ослабевшая от тяжелой работы и голода – ведь он экономит даже муку для хлеба, опасаясь, что однажды останется без еды, – не в состоянии вспахать поле. Мы – возможно, мы этим согрешили, так как проработали всю пятницу и трудились после заката, пока было хоть что-то видно, и даже потом, при свете факелов и горящего костра, – мы сами вспахали большой участок земли. Филипп, Иоанн и Андрей умеют это делать, и я тоже. Работали не разгибаясь… Симон, Матфей и Варфоломей шли позади нас и очищали комья земли от взошедших и погибших хлебов, а Иуда пошел попросить от Твоего имени у Иуды и Анны немного семян, обещая, что мы нынче к ним наведаемся. Они дали ему, и отборных. Тогда мы решили: „Завтра посеем“. Поэтому немного припозднились. Мы ведь начали перед самым закатом. Да простит нас Предвечный ради той причины, по которой мы согрешили. Иуда, тем временем, оставался у постели Иакова, стараясь его обратить. Он умеет говорить лучше нас. По крайней мере, так о себе заявили даже Варфоломей и Зелот. Однако Иаков оказался глух ко всем доводам. Он хотел исцеления, так как болезнь стоила ему денег, а свою служанку он обзывает лентяйкой. Поскольку он твердил: „Обращусь, если исцелюсь“, то Иуда, дабы его успокоить, возложил на него руки. Но Иаков остался больным, как был. Иуда, огорченный, нам об этом сказал. Мы тоже попробовали, прежде чем идти ко сну. Но чуда не произошло. Теперь Иуда утверждает, что это потому, что он у Тебя в немилости, вызвав Твое недовольство, и ходит угнетенный. А мы ему говорим: это потому, что перед нами был закоренелый грешник, воображающий, что он может получить всё, что пожелает, ставя условия и отдавая распоряжения самому Богу. Кто прав?»

   «Вы семеро. Всё правильно сказали. ²А Иуда и Анна? Что у них с полями?»

   «Слегка пострадали. Но у них есть средства, и уже всё исправлено. А они славные, те двое! Держи. Они передают Тебе это пожертвование и эти кушанья. Надеются иногда с Тобой видеться. Что печалит, так это душевное состояние Иакова. Я бы скорее стремился исцелить его душу, нежели тело…» – говорит Андрей.

   «А в других местах?»

   «О! По дороге в Деберет, рядом с самим селением, исцелили – это был Матфей – одного страдавшего лихорадкой, что шел от какого-то врача, который счел его неизлечимым. Мы остановились у него, и его лихорадка с заката до рассвета не возвращалась, и сам он утверждал, что чувствует себя хорошо и здоров. Потом, в Тивериаде, уже Андрей исцелил одного лодочника, который сломал плечо, упав на палубу. Возложил на него руки – и плечо исцелилось. Представь его реакцию! Он решил бесплатно отвезти нас в Магдалу и Капернаум, затем в Вифсаиду, где и остался, поскольку там были ученики Тимон из Аеры, Филипп из Арбелы, Эрмастей и Марк сын Иосии, один из тех, кого Ты освободил от бесов возле Гамалы. Иосиф, тот лодочник, тоже хочет быть учеником… Дети, что у Иоанны, в полном порядке. И не скажешь, что это те самые. Они были в саду и играли с Иоанной и Хузой…»

   «Я видел их. Я тоже там побывал. Продолжайте».

   «В Магдале проявил себя Варфоломей: обратил порочное сердце и исцелил порочное тело. Как он хорошо говорил! Показал, что разлад в духе порождает разлад в теле, а всякая уступка нечестию оборачивается потерей покоя, здоровья и, наконец, души. Когда он почувствовал, что тот раскаялся и внял его доводам, он возложил на него руки, и мужчина исцелился. Хотел нас удержать в Магдале. Но мы проявили послушание и наутро проследовали в Капернаум. Там было пять человек, нуждавшихся в Твоей милости. И они, расстроенные, собирались было пойти назад. Мы их исцелили. Ни с кем там не виделись, посколь­ку сразу же отплыли в Вифсаиду, чтобы избежать расспросов со стороны Илии, Урии и прочих. ³А в Вифсаиде! Но расскажи ты, Андрей, своему брату…» – заканчивает Иаков Зеведеев, говоривший всё это время.

   «О, Учитель! О, Симон! Да если бы вы видели Марциама! Его не узнать!..»

   «Ну, напасть! Уж не стал ли он девчонкой?» – вопросительно восклицает Петр.

   «Нет, напротив! Приятный юноша, высокий и худой из-за большого роста… Чудные дела! Мы с трудом его признали. Ростом с твою жену и с меня…»

   «А, нормально! Ни я, ни ты, ни Порфирия – вовсе не пальмы! Нас от силы можно сравнить с кустами терновника…» – говорит Петр, но в то же время радуется, слыша, что его приемный сын вырос.

   «Да, брат. Но всего лишь на праздник Обновления он был еще хилый мальчишка, что еле-еле доставал нам до плеч. Теперь это настоящий молодой человек: и по росту, и по голосу, и по своей серьезности. С ним произошло как с теми растениями, что годами не растут, а потом вдруг удивительно пышно расцветают. Твоей жене пришлось немало потрудиться, чтобы удлинить его одежу и сшить новую. И шьет она ее с широкой каймой внизу и большими подворотами на талии, справедливо предполагая, что Марциам будет расти и дальше. А еще больше он прибавляет в учености. Учитель, благоразумная скромность Нафанаила умолчала о том, что в течение почти двух месяцев Варфоломей был наставником самого младшего и самоотверженного из Твоих учеников, который встает до рассвета, чтобы выгнать овец на пастбище, наколоть дров, набрать воды, разжечь огонь, подмести, сделать покупки для своей названной мамы, а потом, после полудня и до поздней ночи, занимается и пишет, словно какой-то маленький ученый. Подумай! Он собрал всех мальчишек Вифсаиды и по субботам проводит им небольшие евангельские уроки. Таким образом эти мальцы, которых не пускают в синагогу, чтобы они не мешали богослужению, проводят свой день в молитве, как взрослые. И мне говорили их матери, что слушать его речи – удовольствие, и что мальчики его любят и почтительно слушаются, становясь более покладистыми. Какой из него получится ученик!»

   «Смотри-ка, смотри-ка! Я… тронут… Мой Марциам! Да уже и в Назарете, а? такая самоотверженность ради… той девочки. Рахили, верно?» – Петр вовремя останавливается, густо покраснев от страха, что сболтнул лишнего.

   К счастью, на помощь приходит Иисус, а Иуда погружен в отвлеченные размышления. Или делает вид. Иисус говорит: «Ну да! Рахиль. Ты правильно запомнил. Она исцелилась. А их поля дадут много зерна. Мы с Иаковом туда заходили. Вот на что способна жертва праведного мальчика».

   «В Вифсаиде же чудо сотворил Иаков: над одним несчастным калекой, а Матфей по пути, возле дома Иакова, исцелил мальчика. А прямо сегодня на площади в том селе у моста, отличились Филипп и Иоанн. Первый исцелил больного глазами, а второй – бесноватого мальчишку».

   ⁴«Вы все хорошо потрудились. Очень хорошо. Сейчас мы дойдем до того селения на склоне, остановимся там в каком-нибудь доме и поспим».

   «А Ты, мой Учитель, что делал? Как поживает Мария? И другая Мария?» – спрашивает Иоанн.

   «Хорошо поживают и всех вас приветствуют. Они сейчас готовят одежду и всё необходимое для весеннего паломничества. И ждут не дождутся его, чтобы побыть с нами».

   «Сусанна с Иоанной и наша мать тоже очень хотят этого», – говорит всё тот же Иоанн.

   Варфоломей прибавляет: «Моя жена с дочерями спустя столь­ко лет тоже хочет пойти в Иерусалим в этом году. Говорит, что так хорошо, как в этом году, уже не будет… Не знаю, почему она так думает. Но она утверждает, что так чувствует ее сердце».

   «Тогда, конечно, пойдет и моя жена. Она мне этого не говорила… Но Мария всегда делает то, что делает Анна», – говорит Филипп.

   «А сестры Лазаря? Вы же их видели…» – интересуется Симон Зелот.

   «Терпеливо повинуются распоряжению Учителя и необходимости… Лазарь очень страдает, правда, Иуда? Почти всё время лежит. Но они с нетерпением ждут Учителя», – отвечает Фома.

   «Скоро будет Пасха, и мы сходим к Лазарю».

   «А Ты-то сам чем занимался в Назарете и в Хоразине?»

   «В Назарете встречался с родными и друзьями и с родственниками двоих учеников. В Хоразине проповедовал в синагоге и исцелил одну женщину. Мы останавливались у вдовы, у которой умерла мать. И скорбь, и облегчение одновременно, так как средств не хватало, а уход за больной отнимал у этой вдовы много времени от работы, ведь она стала прясть для других. Но теперь она больше не отчаивается. Обеспечена всем необходимым и тем довольна. Иосиф каждое утро ходит к плотнику, что у Колодца Иакова, и обучается ремеслу».

   ⁵«Как эти хоразинцы – получше?» – спрашивает Матфей.

   «Нет, Матфей. Он всё хуже и хуже, – откровенно признает Иисус. – И с нами они обошлись нехорошо. Самые влиятельные, понятное дело, не простой народ».

   «Очень скверное место. Не ходи туда больше», – говорит Филипп.

   «Это сильно огорчило бы ученика Илию и вдову, и исцеленную сегодня женщину, и других добрых людей».

   «Да. Но их так мало, что… я бы больше не беспокоился об этом месте. Ты сам сказал: „Обработке не поддается “», – говорит Фома.

   «Одно дело – смола, другое – сердца. Что-нибудь да останется, словно семя, погребенное под комьями очень плотной земли. Чтобы пробиться, ему понадобится много времени. Но в конце концов оно пробьется. Так и с Хоразином. Однажды то, что Я посеял, взойдет. Нужно не сдаваться при первых неудачах.

   ⁶Выслушайте следующую притчу. Ее можно было бы озаглавить: „Притча о хорошем земледельце“.

   У одного богача был большой красивый виноградник, где также находились смоковницы разных сортов. Виноградником занимался один его слуга, опытный виноградарь и обрезчик плодоносящих деревьев, исполнявший свои обязанности с любовью к хозяину и к своим деревьям. Каждый год богач в подходящее время года захаживал в свой виноградник посмотреть, как спеет виноград и смоквы, и попробовать их на вкус, собственноручно срывая их с веток. И вот как-то раз он направился к одной смоковнице превосходного сорта, единственной представительнице этого сорта в винограднике. Но и на сей раз, как и год, и два назад, обнаружил на ней одни листья и никаких плодов. Позвал виноградаря и говорит: „Уже три года я прихожу искать плодов на этой смоковнице, а нахожу только листья. Ясно, что дерево закончило плодоносить. Сруби же его. Оно стоит тут без пользы и занимает место, и отнимает твое время, а толку никакого. Распили его, сожги, очисти землю от его корней, а на его место посади какое-нибудь молодое деревце. Через несколько лет оно даст плоды“. Виноградарь, который был терпелив и благожелателен, отвечал: „Ты прав. Но дай мне еще один год. Я не стану спиливать это дерево. А наоборот: еще тщательнее разрыхлю вокруг него почву, подкормлю его, подрежу. Кто знает, может, оно еще будет плодоносить. Если же после этой последней попытки оно не даст плодов, я последую твоему совету и срублю его“.

   Хоразин – это смоковница, не дающая плодов. Я – добрый Земледелец. А нетерпеливый богач – это вы. Дайте доброму Земледельцу поработать».

   ⁷«Ладно. Но Твоя притча незакончена. Та смоковница – на следующий год принесла плоды?» – спрашивает Зелот.

   «Нет, не принесла и была срублена. Но земледелец имел оправдание за то, что срубил еще молодое и здоровое дерево, потому что сделал всё, что должен был сделать. Я тоже хочу иметь оправдание перед теми, над кем должен буду занести Свой топор и удалить их из Моего виноградника, где они предстают бесплодными или ядовитыми растениями, змеиными гнездами, высасывающими соки паразитами или ядами, что мешают и вредят своим товарищам-ученикам, или даже, будучи незваными, прокрадываются в Мой виноградник своими тлетворными корнями, чтобы разрастаться там, не поддаваясь никаким прививкам, а проникая лишь затем, чтобы следить, бесчестить и выхолащивать Мое поле. Таких Я удалю, когда будет испробовано всё для их исправления. А пока Я еще не взялся за топор, Я беру ножницы и садовый нож – и обрезаю листву, и делаю прививку… О! это будет тяжелая работа. Для Меня, ее производящего, и для тех, над кем она будет производиться. Но ее надо сделать. Чтобы на Небе могли сказать: „Он выполнил всё, но чем больше Он подрезал, прививал, окапывал, подкармливал их, трудясь с потом и слезами, проливая кровь, тем более они становились бесплодными и вредоносными“… ⁸Вот мы и в селении. Идите все вперед и попросите крова. Ты, Иуда из Кериота, останься со Мной».

   Они остаются одни и в вечерних сумерках идут рядом в полном молчании.

   Наконец, Иисус, словно бы разговаривая Сам с собой, произносит: «И тем не менее, даже если впал в немилость Божью, преступив Его Закон, всё равно можно вернуться к своему прежнему состоянию, отказавшись от греха…»

   Иуда ничего не отвечает.

   Иисус продолжает: «И, если осознал, что уже не можешь иметь в себе Божью силу, поскольку там, где Сатана, там Бога нет, это можно легко поправить, отдав предпочтение тому, что дарует Бог, перед тем, чего желает наша гордыня».

   Иуда молчит.

   Иисус – и они уже возле первого дома этого селения – всё так же, будто разговаривая Сам с собой, говорит: «И подумать только, что Я претерпел суровый покаянный труд, чтобы он одумался и вернулся к своему Отцу…»

   Иуда вздрагивает, поднимает голову, глядит на Него… но ничего не говорит.

   Иисус тоже глядит на него… а затем спрашивает: «Иуда, кому Я это говорю?»

   «Мне, Учитель. Это из-за Тебя я больше не обладаю силой. Потому что Ты отнял ее у меня, чтобы увеличить ее у Иоанна, у Симона, у Иакова, у всех, кроме меня. Ты не любишь меня, вот в чем дело! И я тоже закончу тем, что не буду Тебя любить, а буду проклинать тот час, когда Тебя полюбил, сгубив себя в глазах мира ради какого-то робкого царя, позволяющего даже черни брать над собой верх. Не такого я ждал от Тебя!»

   «А Я от тебя. Но Я-то тебя никогда не обманывал. И никогда не принуждал. Так почему же ты остаешься рядом со Мной?»

   «Потому что люблю Тебя. Я уже не в состоянии с Тобой расстаться. Ты и притягиваешь меня, и вызываешь у меня отвращение. Я нуждаюсь в Тебе, как в воздухе для дыхания… и Ты меня пугаешь. Ах! Я проклят! Я обречен! Почему Ты не изгонишь из меня беса, Ты же можешь?» Лицо Иуды – почерневшее и перекошенное, безумное, полное страха и ненависти… Оно, хотя и отдаленно, но уже напоминает ту сатанинскую личину Иуды в Великую Пятницу.

   А Иисус Своим лицом напоминает того подвергнутого бичеванию Назарянина, что, сидя во дворе Претории на перевернутой бадье, глядит на Своих мучителей со всем Своим состраданием и любовью. Он говорит, и в Его голосе, кажется, уже слышится рыдание: «Потому что в тебе нет раскаяния, а только гнев против Бога, как будто это Он виновник твоего греха».

   Иуда сквозь зубы произносит грязное ругательство…

   ⁹«Учитель, нашли. Пятеро в одном месте, трое в другом, двое в третьем, и еще двое по отдельности. Разместиться лучше было невозможно», – говорят ученики.

   «Хорошо. Я пойду с Иудой из Кериота», – говорит Иисус.

   «Нет. Я предпочту побыть один. Мне неспокойно. Я не дам Тебе отдохнуть…»

   «Как сам пожелаешь… Тогда Я иду с Варфоломеем. Вы – как хотите. А пока пойдемте туда, где просторнее, чтобы можно было вместе поужинать».