14 декабря 1945.

   ¹Равнина к востоку от Иордана из-за непрекращающихся дождей, похоже, превратилась в лагуну, особенно там, где сейчас находится Иисус со Своими апостолами. Они только-только перешли через поток, стекающий по узкому ущелью с ближайших холмов, которые будто образуют одну сплошную циклопическую дамбу, тянущуюся с севера на юг вдоль Иордана, то и дело прорываемую узкими долинами, из которых неизбежно хлещут потоки. Это выглядит так, словно Бог поместил громадную зубчатую гирлянду холмов, чтобы с этой стороны обвести контуром великую долину Иордана. Гирлянду, можно сказать, довольно однообразную, настолько ее звенья одинаковы по своим очертаниям, внешнему виду и очень схожи по высоте. Компания апостолов находится между двумя последними потоками, к тому же вышедшими из берегов и потому разлившимися шире своего русла; особенно это касается того, что с юга, впечатляющего своей массой мутной воды, что несется с гор и грохочет в своем стремлении к Иордану, громкий шум которого, в свою очередь, также слышен, особенно там, где его естественные изгибы и, я бы сказала, его постоянные сужения или слияния с притоками создают препятствия для течения. В общем, Иисус в этом усеченном треугольнике, образованном тремя полноводными потоками, и вытянуть ноги из этой трясины не так-то легко.

   ²Настроение у апостолов еще более пасмурное, чем этот день, и этим всё сказано. Каждый хочет выразить свое мнение. И во всём сказанном под видом размышления скрыт какой-то упрек. Это торжество сентенций вроде: «А я же говорил», «Если б сделали так, как я советовал» и т.д., столь болезненных для того, кто совершил ошибку и уже сам не рад, что ее совершил.

   Сейчас они говорят: «Лучше было перейти реку на уровне Пеллы и идти по другой стороне, там не так тяжело», или же: «Надо было брать ту повозку! Показали себя молодцами, а что потом…» И еще: «Если бы оставались в горах, не было бы этой грязи!»

   Иоанн говорит: «Вы пророки задним числом. Кто предвидел такой затяжной дождь?»

   «Это период дождей. Надо было предвидеть», – изрекает Варфоломей.

   «В другие годы такого перед Пасхой не было. Я пришел к вам, когда Кедрон, несомненно, не был полноводным^[1], а в прошлом году у нас даже была засуха. Вы вот жалуетесь, а неужели не помните, как мы страдали от жажды на филистимской равнине?» – это Зелот.

[1] Симон Зелот пришел к Иисусу на Пасху (54.2).

   «А, ну конечно! Заговорили два мудреца, а мы – давай их слушай!» – иронизирует Иуда из Кериота.

   «Ты-то помолчи, пожалуйста. Только и умеешь критиковать. Но в нужный момент, когда надо поговорить с каким-нибудь фарисеем или кем-то подобным, тебя не слыхать, как будто язык проглотил», – сердится на него Фаддей.

   «Да, он прав. Почему ты ни слова не возразил тем трем гадам в последнем селении? Ты ведь знал, что мы ходили и в Гискалу, и в Мерон со всем уважением и почтительностью, и что идти туда пожелал Он сам, именно Он, так как почитает великих былых законоучителей. Но ты ничего не сказал! А сейчас говоришь. Сейчас – потому что есть возможность посмеяться над лучшими из нас и покритиковать то, что делает Учитель», – делает выпад Андрей, обычно терпеливый, но сегодня довольно раздражительный. 

   «Тихо ты. Иуда не прав, он сам водит дружбу со многими, слишком многими самаритянами…» – говорит Петр.

   «Я? С кем же это? Назови их имена, если сможешь».

   «Хорошо, любезный. Все эти фарисеи, саддукеи, вельможи, дружбой с которыми ты хвалишься, и которые, очевидно, с тобой знакомы! Со мной-то они никогда не здороваются. А вот с тобой – да».

   «Тебе от этого завидно! Просто я из Храма, а ты нет».

   «Благодатью Божьей я рыбак. Да. И горжусь этим».

   «И рыбак настолько никчемный, что даже не сумел предвидеть такую погоду».

   «Ничего подобного! Я сказал: „Месяц Нисан народится в дождь – значит, от ливня теперь не уйдешь“», – нравоучительно произносит Петр.

   «А, вот ты и попался! Что ты об этом скажешь, Иуда Алфеев? А ты, Андрей? Даже Петр, наш Глава, критикует Учителя!»

   «Я вообще никого не критикую. Это просто пословица».

   «Которая, если внимательно ее слушать, является критикой и упреком».

   «Ладно… Но мне кажется, всё это не сделает землю суше. Мы здесь и должны быть здесь. Побережем дыхание, чтобы выбрать­ся из этой трясины», – говорит Фома.

   ³А Иисус? Иисус молчит. Идет чуть впереди, шлепая по жидкой грязи или ища торчащие куски дёрна. Но достаточно лишь на них наступить, как из них тоже брызгает вода, доходя до половины голени, словно бы нога надавила на какой-то пузырь, а не на кусок дёрна. Он молчит, позволяя говорить им, недовольным, которые проявляют себя совсем еще по-человечески, ничуть не лучше, чем обычные люди, что при малейшей неприятности делаются раздражительными и несправедливыми.

   Теперь уже близок более южный из притоков, и Иисус, увидев мужчину верхом на муле, проезжающего вдоль залитой водой насыпи, спрашивает: «Где тут мост?»

   «Выше по течению. Я тоже там перехожу. Другой, тот что ниже, который римский, теперь уже затопило».

    Снова хор причитаний… Однако все спешат к тому, кто разговаривает с Иисусом.

   «Но Тебе лучше будет податься выше в горы, – говорит он и продолжает: – На равнину возвращайся, когда Тебе встретится третья река после Ялока^[2]. Тогда Ты будешь возле брода. Но поторопись, не останавливайся. А то река поднимается с каждым часом. Что за отвратительная погода! Сначала мороз, потом ливень, да такой сильный. Божья кара. Но справедливая! Когда хулителей Закона не побивают камнями, Бог наказывает. А у нас таких немало! Ты ведь галилеянин, верно? Значит, должен знать того Галилеянина из Назарета: от Него отворачиваются добрые люди, потому что Он причина всех зол. Это Он Своими речами навлекает молнии! Кары! Нужно слышать, чтó о Нем рассказывают те, кто был с Ним. Правы фарисеи, что Его преследуют. Кто знает, что это за разбойник! Наверное, наводит страх, как какой-нибудь Вельзевул. Мне хотелось было пойти Его послушать, потому что раньше мне о Нем говорили много хорошего. Но… это были речи тех, кто из Его шайки, таких же беспринципных людей, как Он сам. Хорошие люди от Него уходят. И правильно делают. Что до меня, то теперь я уж не пойду на Него смотреть. А если случай столкнет меня с Ним, побью Его камнями, как и должно поступать с богохульниками».

[2] Очевидно, МВ так услышала название реки Ябóк.

    «Тогда побей Меня камнями. Я Иисус из Назарета. Я не убегу и не стану тебя проклинать. Я пришел, чтобы искупить этот мир, пролив Свою Кровь. Вот он Я. Принеси Меня в жертву, только стань праведным».

   Произнося это, Иисус чуть разводит в стороны опущенные вниз руки и говорит это медленно, кротко и печально. Но если бы Он произнес проклятие, то не произвел бы большего впечатления на мужчину, который дергает поводья так резко, что мул оступается и едва не падает с насыпи в полноводную реку. Иисус хватается за удила и вовремя удерживает животное, спасая и мужчину, и мула.

   Мужчина лишь повторяет: «Ты! Ты!..» и, увидев спасительное движение Иисуса, кричит: «Но я же говорил, что побил бы Тебя камнями… Ты что, не понимаешь?»

   «А Я тебе говорю, что прощаю тебя и что буду страдать и ради твоего искупления тоже. Вот что такое Спаситель».

   Мужчина еще раз глядит на Него, бьет мула пятками по бокам и быстро скачет прочь… Уносится… Иисус опускает голову…

   ⁴Апостолы чувствуют потребность утешить Его, забыв про грязь и дождь и про все остальные беды. Обступают Его кругом и говорят: «Не горюй! Бандиты нам не нужны, а этот был из таких. Только злодей может считать правдой эту клевету и бояться Тебя».

   «Но всё-таки, – добавляют, – как это опрометчиво, Учитель! А если бы он причинил Тебе вред? Зачем было говорить, что Ты Иисус из Назарета?»

   «Затем, что это правда… Пойдемте к горам, как он посоветовал. Потеряем день, зато вы выберетесь из этого болота».

   «И Ты тоже», – приводят они в качестве довода.

   «О! Мне это всё равно. Что Меня утомляет – так это болото омертвелых душ», и из Его глаз капают две слезы.

   «Не плачь, Учитель. Мы ворчим, но мы Тебя любим. Попадись нам только Твои хулители – мы им отомстим».

   «Вы их простите, как прощаю Я. Дайте Мне поплакать. Я же Человек, в конце концов! И Мне больно быть преданным, отвергнутым, покинутым!»

   «А Ты на нас гляди, на нас, на тех немногих, кто хороший. Никто из нас не предаст Тебя и не покинет. Поверь, Учитель!»

   «Об этом и говорить нечего! Нашей душе оскорбительна сама мысль, что мы могли бы Тебя предать!» – восклицает Искариот.

   Но Иисус опечален. Молчит, и слезы медленно скатываются по бледным щекам Его усталого и осунувшегося лица.

   Они приближаются к горам.

   «Поднимемся выше или будем идти вдоль подножия? На полпути в горы есть селения. Гляди: и по ту, и по эту сторону реки», – подмечают они.

   «Наступает вечер. Попробуем дойти до какого-нибудь селения, того или другого, не важно».

   Иуда Фаддей, у которого очень хорошее зрение, вглядывается в склоны. Подходит к Иисусу и говорит: «В случае чего на горе есть расщелины. Вон там, видишь? Укроемся в них. Всё лучше, чем в этой грязи».

   «Разожжем костер», – ободряет Андрей.

   «Из сырых дров?» – насмешливо вопрошает Иуда из Кериота. Никто ему не отвечает.

   Петр ворчит: «Благодарю Предвечного, что с нами нет ни женщин, ни Марциама».

   ⁵По весьма доисторическому мосту у самого устья долины они переходят на ее южную сторону, идя по вьючной горной тропе, ведущей к одному из селений. Сумерки наступают стремительно: настолько, что они решают укрыться в просторной пещере, спасаясь от яростного ливня. Возможно, эта пещера служит убежищем для пастухов, поскольку в ней лежит солома, валяется мусор и есть грубый очаг.

   «Для постели не подойдет, а вот чтобы разжечь огонь…» – говорит Фома, показывая на мелкие испачканные обломки хвороста, разбросанные по полу вместе с сухими ветками папоротника и можжевельника или другого похожего растения. И при помощи палки сгребает их к очагу, собирает в кучу и поджигает.

   Из очага поднимаются дым и вонь, смешанные с запахом смолы и можжевельника. Тем не менее погреться хочется, и все встают в полукруг, чтобы поесть хлеба и сыра при мигающем свете пламени.

   «Всё-таки можно было попытать счастья в селении», – говорит осипший и простуженный Матфей.

   «О, послушай! Чтобы опять повторилась история трехдневной давности? Отсюда нас никто не прогонит. Сядем вон на те дрова и будем поддерживать огонь, пока сможем. Теперь видно, что тут есть дрова! Смотри, смотри! Еще и солома!.. Настоящий загон для овец, конечно, для летнего времени или когда их перегоняют. ⁶А отсюда куда можно пойти? Возьми горящую ветку, Андрей, я хочу посмотреть», – велит Петр, который ходит вокруг, охваченный жаждой открытий.

   Андрей слушается. Они пролезают в узкую расщелину в одной из стен пещеры.

   «Берегитесь, как бы там не было страшных зверей!» – кричат остальные. «Или прокаженных», – говорит Фаддей.

   Через мгновение доносится голос Петра: «Идите, идите сюда! Здесь лучше. Чисто и сухо, и есть деревянные лавки и дрова. Да это для нас царские хоромы! Принесите несколько горящих веток, и мы сейчас сделаем костер».

   Наверное, это и вправду пастушье прибежище. И в этой пещере спали те, кто отдыхал, тогда как в другой бодрствовали те, кто по очереди стерег стада. Это углубление в горе, гораздо меньшее, чем первое, и, возможно, рукотворное или, как минимум, расширенное и укрепленное сваями, поставленными для поддержания свода. Примитивный дымоход изогнут коленом и выходит в первую пещеру, иначе дыму было бы некуда девать­ся. Вдоль стен, в которые вделаны крюки, куда вешали светильники, одежды или сумки, расположены нары и настелена солома.

   «Всё идет отлично! Давайте зажжем большой костер! Сами согреемся, и плащи наши высохнут. Долой пояса, сделаем из них веревки и развесим на них плащи, – распоряжается Петр, затем приводит в порядок лежаки и сено и говорит: – А теперь можно по очереди спать и поддерживать огонь, чтобы было светло и тепло. Вот благодать Божья!»

   Иуда бормочет сквозь зубы. Петр возмущенно оборачивается. «По сравнению с пещерой в Вифлееме, где родился наш Господь, эта – просто царские хоромы. Если Он в таких условиях родился, то и мы сможем провести так одну ночь».

   «Она поприятнее даже, чем пещеры Арбелы. Там из хорошего были только наши сердца: они были добрее, чем сейчас», – говорит Иоанн, погружаясь в свои духовные воспоминания.

   «А также намного лучше той пещеры, что приютила Учителя, когда Тот готовился к проповеди», – строго произносит Зелот, глядя на Искариота, и в этом взгляде читается, что пора уже всё это прекращать.

   Иисус вступает последним: «И несравненно теплее и удобнее той, где Я недавно, в месяце Тевет, нес покаянные подвиги за тебя, Иуда Симонов».

   «Покаянные подвиги за меня? Зачем? В этом не было нужды».

   «Воистину и Мне, и тебе следовало бы проводить жизнь в покаянных подвигах, чтобы избавить тебя от всего того, что тебя тяготит. Да и этого бы было еще недостаточно».

   Это изречение, высказанное спокойно, но весьма твердо, словно молния, поражает растерянных учеников… Иуда опускает лицо и удаляется куда-то в угол, не осмеливаясь отвечать.

   ⁷«Я буду бодрствовать. Сам послежу за огнем, а вы спите», – велит Иисус некоторое время спустя.

   И вскоре к потрескиванию сучьев присоединяется тяжелое дыхание уставших и растянувшихся на лежаках среди соломы Двенадцати апостолов. И если солома с кого-то падает, оставляя неприкрытым, Иисус встает и любовно, словно мать, снова расстилает ее над спящим. И тем не менее плачет, созерцая их лица, порой непроницаемые во сне, порой безмятежные или обеспокоенные. Глядит на Искариота, что даже во сне как будто бы ухмыляется: мрачный, со сжатыми кулаками… Глядит на Иоанна, что спит, подложив под щеку ладонь: на лице у него пряди светлых волос, само оно розовое, спокойное, как у младенца в колыбели. Глядит на честное лицо Петра и на суровое – Нафанаила, на рябое лицо Зелота и на аристократическое – Своего двоюродного брата Иуды, и долго и неподвижно смотрит на Иакова Алфеева, который – вылитый Иосиф из Назарета в молодости. Улыбается, слыша монологи Фомы и Андрея, как будто адресованные Учителю. Сильнее укрывает дышащего с трудом Матфея, берет еще соломы, чтобы тому было теплей, и кладет ему на ноги, предварительно нагрев у огня. Улыбается, слыша, как Иаков провозглашает: «Верьте в Учителя и обретете Жизнь», и еще продолжает во сне кого-то увещевать. А также наклоняется подобрать сумку, где Филипп хранит дорогие ему памятные вещи, тихо подкладывая ее ему под голову. А в паузах между всем этим размышляет и молится…

   ⁸Первым просыпается Зелот. Видит, что Иисус всё еще у горящего огня в очень теплой пещере. И из того, что куча дров уменьшилась почти до нуля, понимает, что прошло много часов. Слезает со своей постели и на цыпочках подходит к Иисусу. «Учитель, не пойдешь поспать? Я подежурю».

   «Уже рассвет, Симон. Я недавно выходил наружу и заметил, что небо уже светлеет».

   «Почему же Ты нас не позвал? Ты ведь тоже устал!»

   «О, Симон! Мне было нужно о столь многом подумать… и помолиться», – и Он прикладывается головой к его груди.

   Зелот, стоя возле сидящего Иисуса, гладит Его и вздыхает. Спрашивает: «О чем думать, Учитель? Тебе не нужно думать, Ты всё знаешь».

   «Думать не о том, что говорить. А о том, что Мне делать. Я безоружен против этого лукавого мира, ведь у Меня нет ни мирской злобы, ни коварства Сатаны. И мир Меня перебарывает… А Я так утомлен…»

   «И огорчен. И мы внесли в это свой вклад, добрый Учитель, которого мы не заслуживаем. Прости меня и моих товарищей. Говорю это за всех».

   «Я вас так люблю… Так переживаю… Почему вы так часто Меня не понимаете?»

   ⁹Их шепот будит Иоанна, который ближе других. Он открывает свои небесно-голубые глаза, удивленно озирается вокруг, затем вспоминает и тут же встает и подходит сзади к двоим беседующим.

   Отсюда ему слышны слова Иисуса: «Чтобы вся ненависть и все непонимания стали легко переносимыми, Мне достаточно было бы вашей любви, вашего понимания… Вы же Меня не понимаете… И это Моя главная мука. Это тяжело! Тяжело! Но вы в этом неповинны. Вы люди… Вы будете скорбеть, что не понимали Меня, когда уже ничего не сможете поправить… Поэтому, поскольку тогда вы искупите ваше нынешнее легкомыслие, вашу нынешнюю мелочность, нынешнюю непонятливость, Я вас прощаю и заранее говорю: „Отец, прости их, потому что они не осознают ни того, что делают, ни той скорби, которую Мне причиняют“».

   Иоанн проскальзывает вперед, падая на колени, и обнимает колени своего скорбящего Иисуса, готовый уже расплакаться и одновременно шепча: «О! Мой Учитель!»

   Зелот, на чьей груди всё так же лежит голова Иисуса, наклоняется поцеловать ее и говорит: «И тем не менее мы Тебя очень любим! Однако мы всё ждем от Тебя умения защитить Себя, защитить нас, одерживать победы. Нас угнетает, когда мы видим в Тебе человека, зависимого от людей, от непогоды, от нищеты, от человеческой подлости, от житейских нужд… Мы глупы. Но это так. Для нас Ты Царь, Победитель, Бог. Мы не в силах понять высоты Твоего всецелого самоограничения ради нас. Потому что один Ты умеешь любить. Мы не умеем…»

   «Да, Учитель. Симон правильно говорит. Мы не умеем любить, как любит Бог, как Ты. И то, что является беспредельной добротой, беспредельной любовью, мы принимаем за слабость и пользуемся этим… Умножь нашу любовь, умножь Свою любовь, Ты ведь ее источник, сделай так, чтобы она разливалась, как сейчас разливаются реки, напои нас, переполни нас ею, как переполнены луга вдоль долины. Не нужны ни мудрость, ни храбрость, ни суровость, чтобы быть совершенными, как того хочешь Ты. Достаточно способности любить… Господь, я признаюсь за всех: мы не умеем любить».

   «Вы, двое самых понимающих, обвиняете самих себя. У вас есть смирение. А смирение – это любовь. Но и остальным стать такими, как вы, мешает лишь одна преграда. И Я ее разрушу. Ведь Я действительно Царь, Победитель и Бог. В вечности. Но сейчас Я – Человек. Мое чело уже изнемогает от тяжести Моего венца. Быть Человеком – это всегда был мучительный венец… Спасибо, друзья. Вы Меня утешили. Ибо если есть что хорошего в положении человека, то это иметь любящую мать и искренних друзей. ¹⁰Теперь давайте разбудим товарищей. Дождя уже нет. Плащи высохли. Тела отдохнули. Поешьте и отправимся».

   Он постепенно повышает голос, так что «отправимся» звучит уже как твердое распоряжение. Все поднимаются и сетуют, что проспали всё то время, пока Иисус бодрствовал. Они приводят себя в порядок, едят, разбирают плащи, тушат огонь и выходят по влажной тропинке, начиная спускаться до самой вьючной тропы, идущей вдоль склона и достаточно покатой, чтобы не превратиться в море грязи. Света еще маловато, поскольку нет ни солнца, ни ясного неба, однако видно довольно хорошо.

   ¹¹Впереди всех Андрей и оба сына Алфея. В какой-то момент они наклоняются, смотрят и бегут назад. «Там какая-то женщи­на! Похоже, мертвая! Лежит поперек дороги».

   «О, что за напасть! Скверное начало. Что поделаешь? Теперь придется совершать еще и обряд очищения!» Первое ворчание в этот день.

   «Пойдем сами посмотрим, мертва ли она», – предлагает Фома Иуде Искариоту.

   «Я туда ни за что не пойду», – отвечает Искариот.

   «Я с тобой пойду, Фома, – говорит Зелот и уходит вперед.

   Они приближаются к ней, наклоняются, и Фома с криком бежит назад.

   «Может, она умерла от побивания камнями», – предполагает Иаков Зеведеев.

   «Или от холода», – откликается Филипп.

   Но Фома подбегает к ним и кричит: «На ней распоротая одежда прокаженных…» Он настолько не в себе, словно увидел самого дьявола.

   «Так она мертва?» – спрашивают его.

   «А кто ее знает? Я убежал».

    Показывается Зелот, быстро идет к Иисусу и говорит: «Учитель, какая-то прокаженная сестра. Не знаю, мертва ли она, не уверен. Мне кажется, сердце у нее еще бьется».

   «Ты к ней притронулся?!» – вскрикивают многие, отстраняясь от него.

   «Да. Я не боюсь проказы с тех пор, как принадлежу Иисусу. И испытываю жалость, поскольку знаю, что такое быть прокаженным. Возможно, эту несчастную ударили, потому что у нее кровь из головы. Может, она сошла вниз в поисках пищи. Это ужасно, знаете, когда умираешь от голода и приходится бросать людям вызов, чтобы достать хлеба».

   «Она сильно обезображена?»

   «Нет. Я даже не понимаю, как она оказалась среди прокаженных. У нее нет ни струпьев, ни язв, ни гангрены. Может, у нее это недавно. Пойдем, Учитель, прошу Тебя. Сжалься над этой прокаженной сестрой, как сжалился надо мной!»

   «Идем. Дайте Мне хлеба, сыра и тот глоток вина, что у нас еще остался».

   «Не давай ей пить из того, из чего пьем мы!» – испуганно голосит Искариот.

   «Не бойся. Она будет пить из Моей ладони. Идем, Симон».

   ¹²Они уходят вперед… но любопытство толкает вперед и остальных. Уже не обращая внимания ни на то, что с листьев падают капли воды, срываясь с потревоженных ветвей, ни на сырой мох, они забираются вверх по склону, чтобы наблюдать, не приближаясь к самой женщине. И видят, как Иисус наклоняется, берет ее под мышки и усаживает, прислонив к большому камню. Голова ее свешивается, как у мертвой.

   «Симон, запрокинь ей голову, чтобы можно было влить ей в горло немного вина».

   Зелот бесстрашно повинуется, а Иисус, держа высоко тыков­ку, тонкой струйкой вливает вино в ее приоткрытые посиневшие губы и говорит: «Замерзла, бедная! И вся промокла».

   «Не будь она прокаженной, мы могли бы отнести ее туда, где были сами», – сочувственно говорит Андрей.

   «Этого нам еще не хватало!» – взрывается Иуда.

   «А если она не прокаженная! У нее нет признаков проказы».

   «У нее соответствующая одежда, этого достаточно».

   Между тем вино действует. Женщина устало вздыхает. Иисус, видя, что она глотает, накапывает ей в рот еще немного вина. Женщина открывает глаза: затуманенные и испуганные. Видит каких-то мужчин и пытается встать и убежать с криком: «Я заразна! Я заразна!» Однако ей не хватает сил, и она, закрыв ладонями лицо, стонет: «Не побивайте меня камнями! Я спустилась, потому что голодаю… Уже три дня мне никто ничего не бросал…»

   «Здесь хлеб и сыр – ешь. Не бойся. Попей чуть-чуть вина из Моей ладони», – говорит Иисус, выливает в выемку ладони немного вина и дает ей.

   «А Ты не боишься?» – изумленно говорит несчастная.

   «Не боюсь», – отвечает Иисус и улыбается, вставая на ноги, но оставаясь рядом с женщиной, которая жадно ест хлеб и сыр.

   Она похожа на голодного зверя: даже пыхтит от беспокойства, пока наедается. ¹³Затем, утолив зверский голод своего пустого чрева, оглядывается вокруг… Громко считает: «Один… два… три… тринадцать… Так значит?.. О! Кто тут Назарянин? Ты, верно? Только Ты способен сжалиться над прокаженной, как Ты это сделал!..» Женщина с усилием, из-за слабости, встает на колени.

   «Это Я, правда. Чего ты хочешь? Исцеления?»

   «Этого тоже… Но сначала я должна Тебе кое-что сказать… Я о Тебе знала. Мне о Тебе говорили какие-то прохожие давным-давно… Давно? Нет, это было осенью. Но для прокаженного… каждый день – словно год… Мне захотелось Тебя увидеть. Но как я могла прийти в Иудею, в Галилею? Меня называют „прокаженной“. Но у меня лишь одна язва на груди, и получила я ее от мужа, который взял меня замуж девственной и здоровой, а сам здоров не был. Но он влиятельный человек… и может всё. Даже заявить, будто я его обманула и пришла к нему больная, и на этом основании развестись со мной, чтобы взять замуж другую женщину, которой он увлекся. Объявил меня прокаженной, а так как я захотела оправдаться, меня взяли и закидали камнями. Разве это справедливо, Господин? Вчера вечером один человек заходил в Бет-Явок и предупредил о Твоем приходе, сказав, что пойдет Тебе навстречу, чтобы Тебя прогнать. Я там была… От голода спустилась к самым домам и была готова обшарить навозные кучи, лишь бы утолить этот голод… Я – некогда „госпожа“– была не прочь отобрать у домашней птицы ее прокисшее варево…»

   Она плачет… Потом овладевает собой: «Горячее желание найти Тебя и, помогая Тебе, крикнуть: „Беги!“, а помогая себе, крикнуть: „Помилуй“, заставило меня забыть о том, что вопреки наше­му закону псы, свиньи и куры живут при домах израильтян, а прокаженный не может сойти вниз и попросить хлеба, даже если это женщина, и прокаженная только по имени. И я вышла и спросила, где Ты. Сразу меня в темноте не увидели и сказали: „Идет по крутому берегу вверх по реке“. Но потом меня разглядели и наградили меня камнями вместо хлеба. Я побежала прочь оттуда, бежала ночью, чтобы выйти Тебе навстречу и чтобы спастись от собак. Мне было голодно, холодно и страшно. Я упала там, где Ты меня нашел. Здесь. Подумала: умираю. Но наоборот, встретила Тебя. Господин, я не прокаженная. Но эта язва, тут, у меня на груди, не дает мне вернуться к живущим. Я не прошу того, чтобы снова стать Розой из Иерихона, как во времена моего отца, но хотя бы жить среди людей и следовать за Тобой. Те, которые говорили со мной в октябре, сказали, что у Тебя есть ученицы и что Ты был с ними… Но сначала спасись Ты сам. Не умирай, Ты ведь такой добрый!»

   «Я не умру, пока не придет Мой срок. ¹⁴Ступай туда, к той скале. Там есть безопасная пещера. Отдохнешь, а потом отправишься к священнику».

   «Зачем, Господин?» Женщина дрожит от волнения.

   Иисус улыбается: «Ты снова станешь Розой из Иерихона, цветущей в пустыне и всё такой же живой, хотя и казалась мертвой. Твоя вера тебя исцелила».

   Женщина чуть распахивает одежду на груди, глядит и кричит: «Больше ничего нет! О, Господи мой Боже!» – и падает лбом в землю.

   «Дайте ей хлеба и еды. А ты, Матфей, отдай ей пару своих сандалий. Я дам плащ, чтобы она, когда отдохнет, могла пойти к священнику. Дай ей также и милостыни, Иуда, на расходы по очищению. Подождем ее в Гефсимании, чтобы передать Элизе: та спрашивала у Меня насчет дочери».

   «Нет, Господь, не надо отдыха. Сейчас же пойду, сейчас же».

   «Тогда сойди к реке, вымойся, накинь на себя этот плащ…»

   «Господь, я отдам плащ для прокаженной сестры. Позволь, я это сделаю и сам отведу ее к Элизе. Я второй раз исцеляюсь, видя в ней, счастливой, себя», – говорит Зелот.

   «Будь по-твоему. Дай ей всё, что нужно. Женщина, послушай внимательно. Пойдешь очистишься, а потом пойдешь в Вифанию, поищешь Лазаря и скажешь, пусть приютит тебя до Моего прихода. Иди с миром».

   «Господь! Когда я смогу припасть к Твоим стопам?»

   «Скоро. Ступай. И знай, что Меня отталкивает только грех. И прости своего мужа, ведь посредством его ты нашла Меня».

   «Это верно. Я прощу. Пойду… О! Господь! Не останавливайся здесь, где Тебя ненавидят. Вспомни, что я пришла ночью, истощенная, чтобы сказать Тебе это, и что если бы вместо Тебя я встретила кого-нибудь другого, меня бы могли побить камнями, как змею».

   «Буду помнить. Ступай, женщина. Сожги свою одежду. Проводи ее, Симон. Мы пойдет вслед за вами, нагоним вас у моста».

   ¹⁵Они расходятся.

   «И всё-таки теперь нужно очиститься. Мы все нечисты».

   «Это была не проказа, Иуда Симонов. Я тебе это говорю».

   «Ну, я всё равно совершу очищение. Не хочу, чтобы на мне была нечистота».

   «Белоснежная лилия! – восклицает Петр. – Если Господь не ощущает Себя нечистым, то как можешь ощутить это ты?»

   «Да еще из-за той, кого Он не считает прокаженной? Что же у нее было, Учитель? Ты видел ее язву?»

   «Да. Результат мужской похоти. Но это была не проказа. И если б тот мужчина был честен, он бы ее не прогнал, поскольку сам был болен сильнее нее. Но похотливые идут на всё, лишь бы утолить свое желание. Ты, Иуда, если хочешь, тоже можешь идти. Встретимся в Гефсимании. И очистись! Очистись! Однако очищение начинается с искренности. Ты же двуличен, помни об этом. Но можешь идти».

   «Нет, я останусь! Раз Ты так говоришь, я поверю. Стало быть, я не нечистый – и остаюсь с Тобой. Ты имеешь в виду, что я похотлив и пользовался случаем, чтобы… Я покажу Тебе, что моя любовь – это Ты».

   Они проворно спускаются вниз.

   15 декабря.

   ¹⁶Иисус говорит: «Сюда вставьте видение „Чуда с разлившимся Иорданом“, полученное 17 сентября 1944».