2 февраля 1946

   Они вышли из Храма переполненного людьми и погрузились в кишение улиц, где каждый спешит в последних приготовлениях к Пасхе и опоздавшие беспокойно ищут комнату, зал, какое-нибудь место вообще, чтобы использовать его как комнату для ужина, где можно вкусить агнца.

   Таким образом, здесь легко встретить человека, но так же легко не узнать друг друга в густой возбужденной толпе, так как человек видит лица всех возрастов, из всех мест, где есть израильтяне, и где чистая кровь Израиля, посредством смешения крови или просто посредством мимикрии, стала подобной другим расам. Здесь можно увидеть евреев, которые подобны египтянам или выглядят как нубийцы из-за своих толстых выступающих губ, курносых носов и лицевого угла. У других, с мелкими тонкими чертами лица, стройными телами, глазами, свидетельствующими об остром уме, обнаруживается, что они прибыли из греческих колоний или смешались с греками. Высокие крепкие люди, с несколько квадратными лицами, являют свою связь с латинской расой. И есть многие, которых современный человек мог бы отнести к черкесами или персами по сходству их глаз с монгольскими или индийским глазами на очень белых лицах у первых  и на лицах оливкового оттенка у вторых. Прекрасный калейдоскоп лиц и одежд! В результате глаза устают, и человек начинает смотреть не видя. Но то, что ускользает от одного, замечает другой.

   Поэтому вполне понятно, что то, что ускользает от Учителя, Который всегда погружен в мысли, когда Его оставляют в покое и не задают вопросов, замечается тем или другим из Его последователей. И апостолы, те, которые ближе к Иисусу, показывают друг другу то, что видят, и беседуют друг с другом вполголоса,  отпуская мирские комментарии… о людях, на которых они указывают.

   Один из таких кусачих комментариев о бывшем ученике, который надменно проходит мимо, притворяясь, что не видит их, услышал Иисус, Который спрашивает: «К кому относились эти слова?»

   «К тому болвану, вон там», — говорит Иаков Зеведеев. «Он притворился, что не видит нас, и он не единственный, кто так поступает. Но когда он хотел быть исцеленным и искал Тебя, он видел нас! Я надеюсь, что он покроется злокачественными гнойниками!»

   «Иаков!! Ты стоишь рядом со Мной с такими чувствами, когда готовишься есть агнца? В действительности ты более противоречив, чем он. Он открыто ушел, когда почувствовал, что не может делать то, что Я сказал. Ты же, напротив, остался, но не делаешь то, что Я говорю. Разве ты, возможно, не больший грешник, чем он?»

   Иаков краснеет так густо, что выглядит налившимся кровью, и удаляется за спины своих товарищей, так как он унижен.

   «Больно видеть, как они ведут себя подобным образом, Учитель!» — говорит Иоанн, чтобы поддержать своего брата, которого упрекнул Иисус.  «Наша любовь восстает при виде такого их отчуждения…»

   «Конечно. Но неужели ты думаешь, что их можно вернуть к любви таким образом? Неучтивые действия, плохие слова, оскорбления никогда не приведут соперника или человека с отличающимся мнением туда, куда его следует привести. Только посредством доброты, терпения, милосердия, настойчивости, несмотря на неприятие, сможете вы достичь своей цели. Я понимаю и жалею ваши сердца, которые страдают, видя, что Я не любим. Но Я хотел бы видеть и знать, что вы более сверхъестественны в своих поступках и средствах, которые применяете, чтобы пробудить (в людях) любовь ко Мне. Иди Иаков, подойди сюда. Я говорил не для того, чтобы унизить тебя. Давайте будем любить и понимать друг друга, по крайней мере среди своих, Мои дорогие друзья… И так уже так много непонимания и скорби для Сына человеческого!»

   Иаков, который вновь радостен, возвращается и идет рядом с Ним.

   Некоторое время они идут молча, затем Фома взрывается громоподобным восклицанием: «Но это действительно позор!»

   «Что?» — спрашивает Иисус.

   «Подлость столь многих людей! Учитель, разве Ты не видишь, сколь многие притворяются, что они не знают Тебя?»

   «Ну и что? Изменит ли их поведение хотя бы йоту в том, что было написано обо Мне? Нет, не изменит. Только в отношении их самих изменится то, что могло быть записано. Потому что в вечных книгах могло быть сказано о них: “Хорошие ученики”, но теперь будет записано: “Они не были хорошими, пришествие Мессии для них ничего не значило”. Ужасные слова, вы знаете? Хуже, чем: “Адам и Ева согрешили”. Потому что Я могу стереть этот грех. Но Я не способен стереть грех тех, кто отрицает Слово Спасителя… Давайте пойдем по этой дороге. Я остановлюсь со Своими братьями, Симоном Петром и Иаковом в предместье Офел. Иуда Симонов также останется со мной. Но Симон Зилот, Иоанн и Фома пойдут в Гефсиманию за сумками…»

   «Да, чтобы Иона не поперхнулся со страху своим агнцем», — говорит Петр, который все еще гневается. Остальные смеются…

   «Будь хорошим! Нет причин удивляться тому, что он испугался. Ты можешь почувствовать то же самое завтра».

   «Я, Учитель? Скорее Галилейское море превратится в вино, чем я испугаюсь», — уверенно говорит Петр.

   «И все же… в тот вечер… О! Симон! Ты не выглядел таким мужественным на лестнице дворца Хузы», — остро замечает Иуда Искариот, не слишком иронично… но достаточно саркастично, чтобы уколоть Петра.

   «Я боялся за Господа, вот почему я был обеспокоен! Ни по какой другой причине».

   «Очень хорошо! Давайте будем надеяться, что мы… никогда не испугаемся так, что произведем дурное впечатление, да?» — отвечает Иуда Искариот, покровительственно и ехидно похлопывая его по плечу…

   Во всякое другое время его поведение возбудило бы ответную реакцию. Но Петр с прошлого вечера полон… восхищения Иудой и мирится с ним во всем.

   Иисус говорит: «Филипп и Нафанаил вместе с Андреем и Матфеем, пожалуйста, пойдите во дворец Лазаря и скажите им, что мы идем».

   Четыре апостола расстаются с ними, а остальные продолжают идти с Иисусом. Ученики, за исключением Стефана и Исаака, пошли с апостолами, посланными во дворец.

   В предместье Офел они вновь разделились. Направляющиеся в Гефсиманию быстро ушли с Исааком. С Иисусом остались Стефан, сыновья Алфея, Петр, Иаков и Искариот, и, чтобы избежать ожидания на перекрестке, они медленно идут в том же направлении, что и ушедшие в Гефсиманию. Они идут по той же маленькой улочке, по которой поведут Иисуса Его мучители вечером Святого Четверга. Сейчас, примерно в полдень, она пуста. Пройдя немного, они пришли на маленькую площадь с источником в тени смоковницы, которая раскрывает свои маленькие нежные листочки над спокойной водой.

   «Это Самуил Анналии», — говорит Иаков Алфеев, который, должно быть, хорошо знаком с ним. Молодой человек собирается войти в дом, неся ягненка… и другие продукты.

   Он готовит Пасхальный ужин также для своих родственников», — замечает Иуда Алфеев.

   «Он сейчас поселился здесь? Он не уехал?» — спрашивает Петр.

   «Да, он поселился здесь. Говорят, что он флиртует с дочерью Клеопы, изготавливающего сандалии. Она богата…»

   «Ах! Так почему же он говорит, что Анналия оставила его?» — спрашивает Искариот.

   «Это ложь!»

   «Человек часто использует ложь. Но он не осознает, что поступая так, он встает на неверный путь. Первого шага, одного шага достаточно, и человек больше не может быть свободным… Это птичий клей… это лабиринт… ловушка… Ловчая яма…» — говорит Иисус Иуде Искариоту.

   «Как жаль! Он казался мне хорошим человеком в прошлом году!» — говорит Иаков Зеведеев.

   «Да. Я действительно думал, что он мог бы последовать за своей подругой посвятив себя полностью Тебе и образовав пару женатых ангелов и Твоих слуг. Я мог бы поклясться в этом!…» — говорит Петр.

   «Мой дорогой Симон! Никогда не клянись о будущем человека. Оно является самым неопределенным из всего существующего. Ни один элемент, существующий в момент клятвы, не может гарантировать надежности клятвы. Есть преступники, которые стали святыми, и есть праведники, или по видимости праведники, которые стали преступниками», — отвечает ему Иисус.

   Тем временем Самуил, зайдя в дом, вновь вышел, чтобы набрать воды из источника… Он, таким образом, видит Иисуса. Он смотрит на Него с очевидным презрением и бросает Ему слова, которые, конечно, являются оскорблением, хотя я не поняла их, так как они были сказаны на иврите.

   Искариот внезапно прыгает вперед, хватает его за руку, трясет его как дерево, с которого желает стряхнуть спелые фрукты: «Вот как ты разговариваешь с Учителем, ты, грешник? Вниз, на колени, немедленно! Проси у Него прощения, ты, скверный язык грязной свиньи! На колени! Или я сломаю тебе шею!»  Красивый Иуда неистов в своем внезапном насилии! Его лицо ужасно изменилось. Тщетно Иисус пытается успокоить его. Он не выпускает его, пока не видит грешника на коленях на грязной земле у источника.

   «Прости меня», — говорит неудачливый парень сквозь зубы, чувствуя, что пальцы Иуды пытают его как клещи. Но говорит только потому, что вынужден это сделать.

   Иисус отвечает: «Я не сержусь. Но ты все тот же, несмотря на то, что ты сказал. Слова бесполезны, пока они не произносятся от сердца. Но ты все еще проклинаешь Меня в своем сердце. И, таким образом, ты виноват дважды. Потому что ты обвиняешь и ненавидишь Меня по причине, о которой твоя совесть, из самой ее глубины, говорит тебе, что она ложна. И потому что ты единственный, кто согрешил, но не Анналия, но не Я. Но Я прощаю тебе все. Иди и попытайся стать честным и угодным Богу. Отпусти его, Иуда».

   «Я иду. Но я ненавижу Тебя! Ты ввел Анналию в заблуждение, и потому я ненавижу Тебя…»

   «Но ты нашел утешение с Ревеккой, дочерью сандальщика. И ты искал утешения, когда Анналия была твоей невестой, и хотя была больна, она думала только о тебе…»

   «Я был вдовцом… Я думал, что уже был им… и искал жену… Теперь я вернулся к Ревекке потому что… потому что Анналия не хочет меня», — говорит Самуил, чтобы оправдать себя, поняв, что его интрига раскрыта.

   Иуда Искариот заключает: «… и потому, что Ревекка очень богата. Она уродлива как старая изношенная сандалия… и так же стара как подметка, потерянная на дороге… но богата, о! очень богата!…» — и он саркастически смеется, пока Самуил убегает.

   «Откуда ты знаешь?» — спрашивает Петр.

   «О!… нетрудно узнать, где есть девственницы и деньги!»

   «Хорошо! Мы пойдем по этой маленькой улице, Учитель?  На этой площади жарко как в духовке. А на улице тень и дует ветерок», — упрашивает вспотевший Петр.

   Они идут медленно, ожидая пока вернутся остальные. Улица безлюдна. Из двери выходит женщина и плача простирается у стоп Иисуса.

   «В чем дело?»

   «Учитель!… Ты уже очистился?»

   «Да. Почему ты спрашиваешь Меня об этом?»

   «Потому что я хотела сказать Тебе… Но Ты не можешь приблизиться к нему. Он весь гниет… Врач сказал, что он заразный. Я позову священника после Пасхи… и… Генном примет его. Не говори, что это моя вина. Я не знала… Он работал в Иоппии много месяцев и вернулся, сказав, что поранился. Я использовала бальзамы и купала его с ароматическими травами… Но они не помогали. Я обратилась к травнику. Он дал мне какие-то порошки для крови… Я изолировала детей… постель… потому что я стала понимать. Ему стало хуже. Я послала за доктором. Он сказал мне: “Женщина, ты знаешь, каков твой долг и я знаю свой. Это порча, вызванная похотью. Изолируй его от себя, я изолирую его от людей, священник – от Израиля. Он должен был думать об этом, когда он оскорблял Бога, тебя и самого себя. Пусть он сейчас искупает”. Он обещал не говорить никому, пока не пройдет Праздник Опресноков. Но если бы Ты возымел милосердие к грешнику, ко мне, любящей его, к пяти невинным детям…»

   «Что ты хочешь, чтобы Я сделал для тебя? Ты не думаешь, что тот, кто согрешил, должен искупить?»

   «Да, Господи! Но Ты Живое Милосердие!» Вся вера, на которую способна женщина выразилась в ее голосе, ее глазах, в ее коленопреклоненной позе, в ее руках, протянутых к Спасителю.

   «А каковы его чувства?»

   «Он в унынии, его дух сокрушен… Каким еще он может быть, Господи?»

   «Сверхъестественного чувства покаяния, справедливости было бы достаточно для обретения милости!…»

   «Справедливости?»

   «Да. Он должен сказать: “Я согрешил. Мой грех заслуживает этого и гораздо большего, но я прошу тех, кого я оскорбил быть милостивыми ко мне”.»

   «Я уже пожалела его. Ты, Боже помилуй его. Я не могу сказать Тебе: войди… Я не прикасаюсь к Тебе сама… Но, если Ты хочешь, я позову его и заставлю его говорить с террасы».

   «Да, сделай это».

   Женщина, подойдя к двери и просунув голову в дверной проем, кричит громким голосом: «Иаков! Иаков! Поднимись на крышу. Выгляни. Не бойся».

   Несколько мгновений спустя у парапета террасы появляется человек.  Его лицо желтоватое и распухшее, его шея и одна рука забинтованы… развалина зараженного человека… Он смотрит слезящимися глазами человека, пораженного постыдной болезнью. Он спрашивает: «Кто зовет меня?»

   «Иаков, Спаситель здесь…» Женщина больше ничего не говорит, но она выглядит так, как если бы она желала загипнотизировать больного мужчину и внушить ему свои мысли…

   Мужчина, то ли восприняв ее мысли, то ли действуя самопроизвольно, протягивает свои руки и говорит: «О! Освободи меня! Я верю в Тебя! Ужасно так умирать!»

   «Ужасно потерпеть неудачу, не исполнив своего долга. Ты не думал об этом! Ты не думал о своих детях!»

   «Помилуй, Господи… их, меня… Прости меня!» И он плача опирается на низкий парапет. Его забинтованная рука высунулась наружу из задравшегося вверх рукава, так же как и другая, покрытая пятнами гнойников и распухшая: омерзительное зрелище… Мужчина в его нынешнем положении подобен жуткой кукле или покинутому трупу, начинающему разлагаться. Печальное и в то же время отвратительное зрелище.

   Женщина плачет, все еще стоя на коленях, в пыли. Иисус, кажется, ожидает дальнейших слов.

   Наконец среди рыданий послышалось: «Я умоляю Тебя с раскаяньем в сердце! Уверь меня хотя бы, что они не будут голодать… а затем… я пойду в изгнание…Но спаси мою душу, о, Благословенный Спаситель! По крайней мере это!»

   «Да, Я исцелю тебя. Ради невинных детей и чтобы дать тебе возможность стать праведником. Ты понял? Помни, что Спаситель исцелил тебя. Бог простит тебе твои грехи в соответствии с тем, как ты ответишь на эту милость. До свидания. Мир тебе женщина». И Он почти бегом устремляется, чтобы встретиться с идущими из Гефсимании. И даже крики мужчины, который чувствует и видит, что он исцелен, ни крики женщины не могут остановить Его.

   «Давайте пойдем по этому переулку, чтобы не проходить там снова», — говорит Иисус после того, как Он встретил остальных. Они идут по жалкому переулку, который так узок, что два человека едва могут пройти по нему бок о бок друг с другом, и если доведется встретиться с навьюченным ослом, то придется впечататься в стену. Свет в нем очень слабый, потому что крыши почти соприкасаются друг с другом. Это уединенный, тихий, дурно пахнущий переулок. Они прошли вереницей друг за другом до его конца. Затем, на маленькой площади, переполненной мальчишками, они вновь встретились с ходившими в Гефсиманию.

   «Почему Ты сказал те слова этому человеку? Ты никогда не говорил их прежде…» — с любопытством спрашивает Петр.

   «Потому что этот человек будет одним из Моих врагов. И его будущий грех усугубит его нынешнюю вину».

   «И Ты исцелил его?!» — спрашивают Его они с удивлением на лицах.

   «Да. Ради невинных детей».

   «Х՛м! Он снова заболеет…»

  «Нет, он будет заботиться о своем теле, после испуга, который он пережил, и после своих страданий. Но не заболеет вновь».

   «Но он согрешит против Тебя, как Ты сказал. Я бы позволил ему умереть».

   «Ты грешник, Симон Ионин».

   «А Ты слишком добрый, Иисус из Назарета», — отвечает Петр. Они исчезают на центральной улице и я больше не вижу их.

…………

   Мое примечание

   Я узнала как исцеленного мужчину, так и Самуила. Первый поразил голову Иисуса камнем во время Его Страстей. Я узнала его прежде, чем его жену, которая скорбела тогда так же, как она скорбела сейчас. И я узнала дом с высокой дверью и тремя ступеньками. Подобным же образом, несмотря на маску ненависти, которая преобразила его, я узнала в Самуиле молодого мужчину, который убил свою мать пинком ноги, чтобы она не мешала ему пойти и ударить Учителя дубиной.