18 февраля 1946

   Я не знаю, что собой представляет Галгал сегодня. Когда Иисус входил в него, это был обычный палестинский город, довольно густонаселенный, расположенный на низком холме, покрытом, преимущественно, виноградниками и оливковыми рощами. Но здесь так много солнечного света, что могут возделываться и хлебные злаки, беспорядочно, под деревьями или в междурядьях виноградных лоз. И они созревают, несмотря на листву над ними, потому что солнце очень горячее и чувствуется влияние близлежащей пустыни.

   В рыночный день здесь царят пыль, шум, грязь и беспорядок. И здесь же, как обычно, непреклонные как рок, ревностные и неподдающиеся убеждению фарисеи и книжники, ведущие дискуссии, преувеличенно жестикулирующие и объясняющие свое учение в лучших уголках площади, притворяясь, что не видят Иисуса, или не знают Его.

    Иисус проходит прямо вперед и ест свой завтрак на меньшей стороне площади, почти на ее окраине, хорошо затененной переплетенными ветвями всех видов растений. У меня сложилось впечатление, что это часть горы, недавно присоединенная к селению и пока еще сохранившая первоначальный облик своего природного состояния.

    К Иисусу, Который ест хлеб с оливками, первым приблизился человек в рваной одежде. Он просит немного хлеба. Иисус отдает ему Свою порцию со всеми оливками, которые Он держит в руке.

    «А как же Ты? Ты знаешь, что у нас нет денег», — замечает Петр. «Мы все отдали Анании…»

    «Это не важно. Я не голоден. Но Я хочу пить…»

    Нищий говорит: «В конце селения есть колодец… Но почему Ты отдал мне все? Ты мог бы дать мне половину твоего хлеба… Если Тебе не противно принять его обратно…»

   «Ешь его. Но чтобы устранить все возможные сомнения в том, что Я чувствую к тебе отвращение, дай мне твоею собственной рукой только один кусок, и Я съем его, чтобы быть твоим другом…»

    Лицо человека, до сих пор печальное и мрачное, засияло улыбкой от неожиданности, и он говорит: «О! Это в первый раз с тех пор как я стал нищим Оглой, кто-то говорит мне, что хочет быть моим другом!» — и он дает кусок хлеба Иисусу. И спрашивает: «Кто Ты? Как Тебя зовут?»

    «Я Иисус из Назарета, Раввин из Галилеи».

    «Ах!… Я слышал о Тебе от других людей… Но… Ты не Мессия?…»

    «Это Я».

    «И Ты, Мессия, так добр к нищим? Тетрарх посылает своих слуг бить нас, если видит нас на своем пути…»

    «Я – Спаситель. Я не бью, Я люблю».  Человек пристально смотрит на Него, и потихоньку начинает плакать.

    «Почему ты плачешь?»

    «Потому что… Я хотел бы быть спасенным… Ты больше не хочешь пить, Господь? Я мог бы проводить Тебя к колодцу и поговорить с Тобой…»

     Иисус понимает, что человек желает в чем-то исповедаться и встает, сказав: «Пойдем».

   «Я тоже пойду!» — восклицает Петр.

   «Нет. Во всяком случае, Я сразу же вернусь… И мы должны уважать кающихся».

   Он идет с человеком за дом, за которым начинается открытая местность.

   «Вот колодец… Попей, а затем Ты сможешь выслушать меня».

   «Нет, человек. Излей сперва в Меня твое беспокойство, и затем… Я попью. И, может быть, Я найду для утоления Моей жажды источник даже более приятный, чем вода этого колодца.

   «Какой, Учитель?»

   «Твое покаяние. Пойдем под те деревья. За нами здесь наблюдают женщины. Пойдем», — и, положив Свою руку на плечо человека, Он ведет его к зарослям оливковых деревьев.

   «Как Ты узнал, что я виновен и что я раскаиваюсь?»

   «О! … Говори и не бойся Меня».

   «Господь… Нас было семь братьев, рожденных от одного отца, но я был рожден от женщины, на которой мой отец женился, когда он стал вдовцом. И я был ненавидим остальными шестью братьями. Когда мой отец умер, он оставил равные суммы каждому из нас. Но после его смерти шестеро моих братьев подкупили судей, и лишили меня всего, и прогнали прочь мою мать и меня с позорящими обвинениями. Она умерла, когда мне было шестнадцать лет… умерла от нищеты…И с тех пор никто больше не любил меня…» — говорит он, непроизвольно плача. Он успокаивается и продолжает: «Мои шестеро братьев были богаты и счастливы, они благоденствовали также и за счет того, что принадлежало мне, в то время как я умирал от голода, потому что заболел, помогая моей немощной матери… Но Бог поразил их одного за другим. Я так сильно проклинал и ненавидел их, что навел на них порчу. Я поступил неправильно? Безусловно. Я знаю. И я знал. Но как бы я мог не ненавидеть и не проклинать их? Последний, который в действительности был рожден третьим, выдержал все проклятья, нет, он процветал с собственностью остальных пяти братьев, так как на законном основании получил имущество трех более младших братьев, которые умерли, не имея иждивенцев, и женился на вдове перворожденного брата, тоже умершего бездетным. Мошенническим путем он завладел собственностью брата, рожденного вторым, обманув его вдову и сирот, которых лишил большей части их доли обманом и ссудами. Однажды, встретив меня случайно на рынке, куда я ходил в качестве слуги богатого человека продавать продовольствие, он оскорбил и избил меня… В другой раз я встретил его вечером… Он был один, и я был один. Он был пьян от вина… Я был пьян от воспоминаний и ненависти… Это была десятая годовщина смерти моей матери… Он оскорбил меня и мою умершую мать…  Он назвал ее “грязной сукой”, а меня “сыном гиены”… Господь… если бы он не оскорбил моей матери, я бы терпел его. Но он оскорбил ее… Я схватил его за шею. Мы боролись, я только хотел побить его… Но он поскользнулся и упал на землю… и покатый грунт был покрыт скользкой травой… внизу был овраг и поток… И так как он был пьян, он перевернулся и упал в него… Его все еще ищут после стольких лет… Он зарыт среди камней и песка в одном из потоков Ливана. Я больше не вернулся к своему хозяину. И он больше не вернулся в Кесарию Пенеи. Я брожу без мира в душе… Ах! Проклятье Каина! Бояться жить… и бояться умереть. Я заболел…. И позже… я слышал о Тебе… Но я боялся. Мне рассказывали, что Ты можешь читать сердца людей. А раввины Израиля так плохи!… Они не знают, что такое милость…  Ты, Раввин раввинов, был моим ужасом… И я бежал от Тебя. И все же, я хотел бы быть прощенным…» Он простирается на землю и плачет.

   Иисус смотрит на него и шепчет: «Я возьму на Себя также такие грехи!…  Слушай, сын! Я Милость, а не ужас. Я пришел также и для тебя. Не стыдись передо Мной… Я Искупитель. Ты хочешь быть прощен? За что?»

   «За мое преступление. Почему Ты спрашиваешь меня? Я убил моего брата».

   «Ты сказал Я только хотел побить его”, потому что тебя оскорбили и ты был в гневе. Но когда ты ненавидел и проклинал не одного, а шестерых братьев, ты не был ни оскорблен, ни в гневе. Ты делал это непроизвольно, так же, как ты дышишь. Ненависть и проклятие, и наслаждение зрелищем их воздействия были твоим духовным хлебом, не так ли?»

   «Да, Господь. Это было моим духовным хлебом в течение десяти лет».

   «Итак, твое величайшее преступление началось с того момента, когда ты начал ненавидеть и проклинать. Ты шестикратный убийца своих братьев».

   «Но, Господь, они разорили и ненавидели меня… И моя мать умерла от голода…»

   «Ты имеешь в виду, что у тебя была причина мстить за себя?»

   «Да, была».

   «У тебя не было причины. Наказывает Бог. Ты должен был любить. И Бог бы благословил тебя на Земле и на Небесах».

   «Значит, Он никогда не благословит меня?»

   «Покаяние вновь приносит благословения. Но как много горя, как много беспокойства ты причинил самому себе! Ты причинил их себе гораздо больше своей ненавистью, чем это сделали твои братья!…»

   «Это верно! Мой ужас длился двадцать шесть лет. О! Прости меня во имя Божье. Ты видишь, что я печалюсь о своем грехе! Я не прошу чего-нибудь для своей жизни. Я нищ и болен, и хочу остаться таким, чтобы страдать и искупать. Но дай мне мир Божий! Я предлагал пожертвования в Храме, я голодал, чтобы скопить деньги для агнцев всесожжений. Но я не исповедал свое преступление и не знаю, было ли принято жертвоприношение».

   «Оно не было принято. Даже если бы ты предлагал по одному агнцу каждый день, какое это могло иметь значение для тебя, когда ты действовал с обманом? Обряд, которому не предшествует искреннее исповедание грехов, является суеверием и не имеет ценности.  Он является грехом, прилагаемым ко греху, и, таким образом, более, чем бесполезен. Это кощунственное  приношение. Что ты говорил священнику?»

   «Я говорил: “Я согрешил по неведенью, сделав то, что Бог запрещает, и я желаю искупить (свой грех)”. Я думал: “знаю, в чем я согрешил, и Бог это знает. Но я не могу рассказать о нем открыто но одному человеку. Бог, Который видит все, знает, что я думаю о своем грехе”».

   «Мысленные оговорки представляют собой уловки. Всевышний ненавидит их. Когда кто-то грешит, он должен искупить. Никогда не поступай так вновь».

   «Нет. Господь. Могу я быть прощенным? Или я должен пойти и признаться во всем? И заплатить своей жизнью за жизнь, которую я отобрал. Все чего я хочу, это умереть с прощением Божьим».

   «Живи, чтобы искупать. Ты не можешь вернуть вдове ее мужа или отца детям… Следовало думать, прежде чем убивать, прежде чем позволить ненависти стать твоей госпожой! Но встань и пойди по новому пути. На твоем пути ты встретишь Моих учеников. Они, конечно, в горах Иудеи и ты найдешь их, если пойдешь от Фекои к Вифлеему и далее к Хеврону. Скажи им, что Иисус послал тебя, и что Он сказал, что перед Пятидесятницей Он поднимется в Иерусалим через Бетзур и Бетхер. Ищи Илию, Иосифа, Левия, Матфия, Иоанна, Веньямина, Даниила, Исаака. Ты запомнишь эти имена? Обращайся в особенности к ним. А сейчас пойдем…»

   «Но Ты не попьешь?»

   «Я выпил твои слезы. Душа возвращается к Богу! Не существует для Меня ничего более освежающего».

   «Значит, я прощен?! Ты сказал: “Возвращается к Богу”…

   «Да. Ты прощен. Но никогда больше никого не ненавидь».

   Человек вновь склоняется, так как он встал, и целует стопы Иисуса.

   Они возвращаются к апостолам и находят их спорящими с несколькими книжниками.

   «Вот Учитель. Он сможет ответить вам и сказать, что вы грешники».

   «В чем дело?» — спрашивает Иисус, Который с почтением приветствует книжников, но не получает ответного приветствия.

   «Учитель, они изводят нас вопросами и насмешками…»

   «Мириться с беспокойными людьми – это акт милосердия».

   «Но они оскорбляют Тебя. Они делают Тебя посмешищем… и люди начинают сомневаться. Видишь? Нам удалось собрать многих людей… Но кто сейчас остался? Две или три женщины…»

   «О! Нет! У вас есть еще мужчина, нечистый мужчина! И даже его для вас слишком много. Но, Учитель, Ты не думаешь, что слишком оскверняешься, поскольку Ты всегда говоришь, что грязь внушает Тебе отвращение?» — насмешливо говорит молодой книжник, указывая на нищего рядом с Иисусом.

   «Он не грязный. Это не та грязь, которая внушает Мне отвращение. Он “бедный человек”. Бедные люди не вызывают отвращения. Их несчастье должно внушать душам чувства братского сострадания. Я чувствую отвращение к моральной нищете, зловонным сердцам, к душам, разорванным на клочки, к вредящим духам».

   «И Ты знаешь, что он не таков?»

   «Я знаю, что он верит и надеется на Господа, на Его милость, теперь, когда он познакомился с ней».

   «Познакомился? Где она живет? Скажи нам, чтобы мы тоже могли пойти, чтобы увидеть ее лик. Ах! Ужасный Бог, на Которого Моисей не осмелился взглянуть, должен иметь ужасный лик даже в Своей милости, даже если Его суровость смягчилась после столь многих столетий!» — смеясь настаивает молодой книжник, и его смех  оскорбительнее, чем богохульство.

   «Я, Говорящий с тобой, являюсь Милостью Божьей!» — кричит Иисус, выпрямившись, ослепляя властью Своих глаз и жеста.

   Я не знаю, почему остальные не ужаснулись… Но, хотя он не бросился бежать, но больше не смог говорить с сарказмом и замолчал, пока другой книжник сменил его: «О! Как много бесполезных слов! Мы бы только хотели быть в состоянии поверить. Мы не могли бы просить о чем-нибудь большем. Но чтобы поверить, мы должны иметь доказательства. Учитель, Ты знаешь. чем является для нас Галгал?»

   «Ты считаешь Меня глупцом?» — говорит Иисус. И в тоне псалма, медленно, несколько растягивая слова, Он начинает: «“И Иешуа, встав перед рассветом, снялся с лагеря. И двинулись они от Ситтима со всеми израильтянами, и пришли к Иордану, где они остановились на три дня, после которых прошли глашатаи по лагерю, крича: ‘Когда увидите Ковчег Завета Господа Бога вашего и Левитских священников, несущих его, вы должны также покинуть лагерь и следовать за ними. Между вами и Ковчегом, однако, поддерживайте расстояние в две тысячи локтей, так, чтобы вы могли видеть издали, каким путем вам нужно идти, так как вы никогда прежде не ходили этим путем и…’ “»[1]

[1] Нав. 3. 1-4