ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МЕСТА
Погребение Иисуса
В канонических Евангелиях
57 Когда же настал вечер, пришел богатый человек из Аримафеи, именем Иосиф, который также учился у Иисуса;
58 он, придя к Пилату, просил тела Иисусова. Тогда Пилат приказал отдать тело;
59 и, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею
60 и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился.
61 Была же там Мария Магдалина и другая Мария, которые сидели против гроба.
(Матф.27:57-61)
42 И как уже настал вечер, — потому что была пятница, то есть [день] перед субботою, —
43 пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату, и просил тела Иисусова.
44 Пилат удивился, что Он уже умер, и, призвав сотника, спросил его, давно ли умер?
45 И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу.
46 Он, купив плащаницу и сняв Его, обвил плащаницею, и положил Его во гробе, который был высечен в скале, и привалил камень к двери гроба.
47 Мария же Магдалина и Мария Иосиева смотрели, где Его полагали.
(Мар.15:42-47)
50 Тогда некто, именем Иосиф, член совета, человек добрый и правдивый,
51 не участвовавший в совете и в деле их; из Аримафеи, города Иудейского, ожидавший также Царствия Божия,
52 пришел к Пилату и просил тела Иисусова;
53 и, сняв его, обвил плащаницею и положил его в гробе, высеченном [в скале], где еще никто не был положен.
54 День тот был пятница, и наступала суббота.
55 Последовали также и женщины, пришедшие с Иисусом из Галилеи, и смотрели гроб, и как полагалось тело Его;
56 возвратившись же, приготовили благовония и масти; и в субботу остались в покое по заповеди.
(Лук.23:50-56)
38 После сего Иосиф из Аримафеи — ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев, — просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса; и Пилат позволил. Он пошел и снял тело Иисуса.
39 Пришел также и Никодим, — приходивший прежде к Иисусу ночью, — и принес состав из смирны и алоя, литр около ста.
40 Итак они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи.
41 На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен.
42 Там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб был близко.
(Иоан.19:38-42)
Евангелие как оно было мне явлено
Отрывок из 609 главы
<…>
31Бегом возвращаются Никодим и Иосиф, сообщая, что получили разрешение от Пилата. Однако не слишком доверчивый Лонгин посылает к Проконсулу верхового разузнать также, как ему поступить с разбойниками. Посыльный скачет туда, и потом возвращается галопом с распоряжением отдать Иисуса, а двум другим, по желанию иудеев, перебить голени.
Лонгин зовет четверых палачей, которые трусливо прятались под скалой, все еще в ужасе от случившегося, и приказывает нанести разбойникам последний удар. Это не вызывает никакого протеста у Дисмы, которого удар дубины, пришедшийся в сердце после ударов по коленям, прерывает на полуслове, с именем Иисуса на губах в предсмертном хрипе. Второй же разбойник безобразно ругается, и агония его мрачная.
32Палачи, видимо, хотели заняться и Телом Иисуса, сняв его с креста. Но Иосиф и Никодим не позволяют им этого. Иосиф при этом сбрасывает плащ и просит Иоанна последовать его примеру, а также подержать лестницы, пока они будут подниматься по ним с рычагами и клещами.
Мария с дрожью встает, при поддержке женщин, и подходит ко кресту.
Между тем солдаты, выполнив свои обязанности, уходят. И Лонгин, перед тем, как спуститься с нижней площадки, оборачивается в седле, чтобы с высоты своего вороного жеребца взглянуть на Марию и на Распятого. Дальше слышны только грохот копыт по камням да все удаляющееся и удаляющееся бряцание оружия о доспехи.
Левую ладонь освободили. Рука повисает вдоль Тела, которое теперь закреплено лишь наполовину.
Иоанна просят также подняться, поручив лестницы женщинам. И он, взобравшись на то место, где был Никодим, берет руку Иисуса, обвивая ее вокруг своей шеи, и поддерживает так, что она полностью висит на его плечах. Обняв Тело Иисуса за талию, он держит эту левую, освобожденную, руку за кончики пальцев, не притрагиваясь к ужасной пробоине на ладони. После того, как ступни освобождают от гвоздя, Иоанну приходится прикладывать огромное усилие, чтобы удерживать Тело своего Учителя между крестом и своим собственным телом.
Мария уже находится у подножия креста, сидя и опираясь на него спиной, готовая принять Своего Иисуса на лоно.
Однако освобождение правой руки оказывается делом более трудоемким. Несмотря на все усилия Иоанна, Тело целиком подается вперед, и шляпка гвоздя глубоко уходит в плоть. И поскольку они не хотят увеличивать рану, двум благочестивым мужам приходится потрудиться. Наконец, гвоздь удается схватить клещами, и его мало-помалу вытаскивают. Иоанн все время поддерживает Иисуса под мышками, подставив под Его голову плечо, в то время как Никодим с Иосифом берут Его, один за бедра, другой за голени, и осторожно спускаются с лестниц.
33Сойдя на землю, они хотят сразу уложить Его на саван, постеленный поверх их плащей. Но Мария просит Его Себе. Она распахивает плащ, свесив его набок, и садится так, что Ее колени образуют подобие колыбели для Ее Иисуса.
В то время как ученики разворачиваются, чтобы отдать Ей Сына, Его увенчанная тернием голова откидывается назад, а руки свисают до земли, и израненные ладони испачкались бы в пыли, если бы этого не предотвратила жалость благочестивых женщин.
И вот Он на материнском лоне… Он напоминает большого усталого ребенка, который уснул, прижавшись к Матери. Мария держит Сына, правой рукой обнимая Его за плечи и вытянув левую вдоль живота, чтобы поддерживать Его также за бедра.
Голова Иисуса покоится на Мамином плече. И Она зовет Его… Она зовет Его голосом, от которого сердце обливается кровью. Потом Она отрывает Его от плеча и ласкает левой рукой, берет и расправляет Его ладони и, перед тем как скрестить их на бездыханном теле, целует их, оплакивая раны. Потом ласкает щеки, особенно там, где они опухли или посинели, целует запавшие глаза и рот, слегка перекошенный вправо и приоткрытый.
Она собралась было привести в порядок Его волосы так же, как сделала это с бородой, на которой запеклась кровь. Но принявшись за это, натыкается на шипы. Пытаясь снять венец, Она не может не уколоться, обходясь лишь одной свободной рукой, однако отвергает помощь со словами: «Нет! Нет! Я сама! Я сама!», и кажется, что Она держит пальцами нежную головку новорожденного, настолько мягко и осторожно Она это делает. И когда, в конце концов, этот мученический венец удается снять, наклоняется, чтобы покрыть поцелуями все поврежденные им места.
Дрожащей рукой Она разглаживает в стороны спутанные волосы, расправляет их, плачет и что-то тихо-тихо говорит, вытирая пальцами слезы, капающие на холодное окровавленное тело, и намеревается очистить его Своими слезами и Своим покрывалом, которое все еще обернуто вокруг бедер Иисуса. Для этого Она подтягивает к Себе краешек покрывала и принимается очищать и вытирать Его святые мощи. Вновь и вновь гладит Его лицо, потом ладони и разбитые колени, и снова вытирает Тело, на которое льются бесконечные слезы.
Случайно Ее рука дотрагивается до пробоины на груди. Маленькая рука, под льняной тканью, почти полностью входит в огромное отверстие раны. Мария наклоняется, чтобы лучше рассмотреть ее в установившемся полусвете, и видит. Видит пробитую грудь и сердце Своего Сына. И тогда Она вскрикивает. Кажется, как будто меч вонзается Ей в сердце. Издав крик, Она валится сверху на Сына совсем как мертвая.
34Ей приходят на помощь и успокаивают. У Нее хотят забрать Умершего, и когда Она восклицает: «Куда, куда Я положу Тебя, где найду безопасное и достойное Тебя место?», Иосиф, почтительно согнувшись и приложив руки к сердцу, говорит: «Утешься, Мать! Моя гробница новая и подойдет для высокого человека. Я отдам ее Ему. А Никодим, мой друг, уже взял для погребения ароматы, которые он хотел бы принести в дар. Но прошу Тебя, уже темнеет, позволь нам приступить… Сейчас ведь Канун[14]. Будь добра, о святая Женщина!»
[14] Канун субботы. Суббота, со всеми ее ограничениями, начиналась в пятницу вечером, после захода солнца.
Иоанн и женщины также уговаривают Ее, и Мария позволяет взять с колен Ее Дитя и подавленно встает, пока Его заворачивают в саван, лишь умоляя: «О! осторожнее!»
Никодим с Иосифом за плечи, Иоанн же за ноги поднимают Тело, которое не только закутано в саван, но покоится также на их плащах, играющих роль носилок, и отправляются в дорогу.
Мария, поддерживаемая Своей невесткой и Магдалиной, в сопровождении Марии Зеведеевой и Сусанны, забравших гвозди, клещи, венец, губку и тростник, спускаются в направлении гробницы.
На Лобном месте остаются три креста, в центре – опустевший, на двух других их умирающие жертвы.
«А сейчас», – говорит Иисус, – «будьте очень внимательны. Я приберег тебе то описание погребения, что уже было хорошо сделано в прошлом году: 19 февраля 1944. Так что вы воспользуетесь им, а О. М. в конце его поместит[15] плач Марии, который в свое время, 4 октября 1944, был дан Мною. Затем ты поместишь то, что увидишь после. »
[15] О. М. – отец Мильорини, духовник Марии Валторты.
610 глава
Терзание Марии у Гробницы и помазание Тела Иисуса
19 февраля 1944.
1О моих переживаниях говорить бессмысленно. Это было бы лишь описанием моих страданий и, значит, не имело бы никакой ценности в отношении тех страданий, которые я наблюдаю. Поэтому буду описывать их без каких-либо собственных комментариев.
2Я присутствую на погребении нашего Господа.
Маленькая процессия, спустившись с Голгофы, у самого ее подножия обнаруживает гробницу Иосифа Аримафейского, вырубленную в известняке. Благочестивые ученики входят туда вместе с Телом Иисуса.
Гробница эта устроена так. Это комната, вырытая в скале, на краю сада, который сейчас весь в цвету. Она напоминает грот, но, естественно, сделана рукой человека. Это именно гробница со своими погребальными камерами (отличающимися от соответствующих камер в катакомбах). Эти камеры представляют собой округлые углубления, проникающие в скалу, и в сущности, весьма похожи на отверстия внутри пчелиного улья. Сейчас все они пусты. И эти пустые глазницы выглядят черными пятнами на сероватом фоне каменной стены. Далее, перед этой погребальной комнатой есть нечто вроде прихожей. В середине ее – каменный стол для умащения, на который и помещают Иисуса в Его саване[1].
[1] По традиции, покойного покрывали слоем благовонных масел. Потом обматывали тело полосками ткани (бинтами) и заворачивали в погребальный саван, плащаницу.
Внутрь входят также Иоанн и Мария. Но только они, потому что комнатка для приготовлений очень маленькая, и если бы в ней оказалось больше людей, они бы не смогли передвигаться. Другие женщины остаются возле дверей, или точнее, возле проема, так как дверей в полном смысле слова там нет.
3Двое учеников, несших Иисуса, разворачивают саван.
Пока они готовят в углу бинты и ароматы на чем-то вроде полки при свете двух факелов, Мария склоняется над Сыном и проливает слезы. И снова Она вытирает Его Своей накидкой, которая все еще повязана вокруг бедер Иисуса. Это единственное омовение, которое получает Тело Иисуса, омовение материнскими слезами, и хотя они обильны, их хватает только на то, чтобы лишь поверхностно и частично устранить пыль, пот и кровь с истерзанного Тела.
Мария не переставая гладит застывшие конечности. С еще большей нежностью, чем если бы Она прикасалась к новорожденному, Она берет эти изувеченные ладони, сжимая их обеими руками, целуя пальцы, перебирая их, пытается соединить края ран, как будто врачуя их, чтобы они причиняли меньше страданий, прижимает Его ладони, что уже неспособны к ласковому прикосновению, к Своим щекам, и стонет, стонет в невыносимой печали. Выпрямляет и соединяет эти бедные ступни, сделавшиеся такими податливыми, как будто бы они смертельно устали от пути, проделанного ради нас. Но слишком сильно были стиснуты они на кресте, особенно левая, которая стала почти плоской, словно у нее нет лодыжки.
Потом возвращается к Телу и гладит его, уже холодное и коченеющее, и когда вновь видит рану от копья, которая теперь широко зияет из-за того, что Спаситель лежит спиной на каменной плите, что позволяет лучше рассмотреть грудную клетку, – краешек сердца ясно различим между грудиной и левой реберной дугой, а примерно в двух сантиметрах выше виден надрез, сделанный острием копья в перикарде и в сердце, длиной в добрых полтора сантиметра, в то время как внешняя, выходная, рана справа достигает, как минимум, семи сантиметров, – Мария опять издает крик, как на Голгофе. Кажется, что в Нее вонзается копье, так сильно Она корчится от боли, прижимая руки к сердцу, пронзенному так же, как сердце Иисуса. Бедная Мама, тысячу поцелуев Тебе на эту рану!
Затем поправляет Ему голову, потому что та немного запрокинулась назад и чуть сильнее вправо. Пытается прикрыть веки, так и оставшиеся полуоткрытыми, и рот, до сих пор открытый, сведенный и несколько искривленный вправо. Укладывает волосы, еще вчера такие прекрасные и аккуратные, а сейчас пропитанные кровью и спутанные в комки. Она распутывает длинные пряди, разглаживая их пальцами и скручивая, чтобы вновь придать им тот вид, который прежде имели волосы Ее Иисуса, мягкие и волнистые. При этом она стонет и стонет, вспоминая Его маленьким мальчиком… И это основная причина ее скорби: воспоминание о детстве Иисуса, о Ее любви к Нему, Ее заботах, когда Она переживала даже из-за воздуха, слишком сильно дувшего на Ее маленькое божественное Дитя, в сравнении с тем, что сейчас сделали с Ним люди.
4От Ее стенаний мне становится плохо. И этот Ее жест, когда Она восклицает: «Что они с Тобой сделали, что они сделали, Сын Мой!», не в силах видеть Его таким: обнаженным, окоченевшим, лежащим на камне, – и как бы берет Его на руки, продев одну руку Ему под плечо, а другой прижимая Его к сердцу и убаюкивая, точно так же, как делала это в Рождественской пещере, вызывает у меня рыдания и боль, как будто какая-то рука впивается мне в сердце.
4 октября 1944.
5Страшная душевная тоска Марии.
Мария стоит возле стола для умащения и гладит Иисуса, разглядывает Его, стонет и плачет. Дрожащий свет факелов то и дело освещает Ее, и я вижу крупные капли слез, скатывающихся по крайне бледным щекам Ее исказившегося лица. И слышу Ее слова. Полностью. Очень отчетливо, и то, что произносится лишь одними губами, эту подлинную беседу материнской души с душой Сына. Мне велено записать ее.
6«Бедный Сын! Сколько ран!.. Как Ты пострадал! Смотри, что с Тобой сделали!.. Как Ты холоден, Сын! Твои пальцы ледяные. И как они неподвижны! Кажется, что сломаны. Никогда они такими не были: ни во время глубокого детского сна, ни во время тяжелого сна после Твоих ремесленных трудов… И какие холодные! Бедные ладони! Дай их Своей Маме, Мое сокровище, святая любовь, любовь Моя! Смотри, какие они истерзанные! Да посмотри же, Иоанн, какая пробоина! О! злодеи! Сюда, сюда, дай Своей Маме эту израненную ладонь. Ей станет лучше. О! Я не сделаю Тебе больно… Я приложу поцелуи и слезы, и согрею ее дыханием и любовью. Приласкай Меня, Сын! Ты ледяной, а у Меня жар. Мою лихорадку смягчит Твой холод, и Твой лед оттает от Моего жара. Одну лишь ласку, Сын! Всего несколько часов Я без Твоей ласки, а Мне кажется – столетия. Раньше месяцы проходили без нее, но они казались часами, потому что Я всегда ждала Твоего возвращения, и каждый день превращала в час, а каждый час – в минуту, чтобы убедить Себя, что Ты будешь отсутствовать не месяц или больше, а всего несколько дней, только несколько часов. Почему время теперь тянется так медленно? Ах! Нечеловеческая мука! Потому что Ты мертв. Тебя убили! Тебя больше нет на земле! Нет! Куда бы ни отправилась Моя душа, чтобы отыскать Твою и обнять ее, – потому что встречать Тебя, быть с Тобой, ощущать Тебя было жизнью Моей плоти и духа, – в каком бы месте Я ни искала Тебя в волнении Своей любви, Я больше Тебя не найду, больше не найду! У Меня нет ничего Твоего, кроме этих холодных и безжизненных останков! О, душа Моего Иисуса, о, душа Моего Христа, о, душа Моего Господа, где ты? Зачем вы забрали душу Моего Сына, жестокие гиены, род Сатаны? И отчего вы не распяли Меня вместе с Ним? Испугались совершить еще одно злодеяние? (Ее голос становится все громче и мучительней). Что для вас было убить несчастную женщину, раз вы не поколебались убить Бога, ставшего Плотью? Не взяли на душу еще одно преступление? А разве не более гнусно заставить Мать пережить Своего зверски убитого Сына?»
7Мать, которая не только возвысила голос, но и подняла голову, теперь снова наклоняется над безжизненным лицом и тихо говорит, Ему одному:
«По крайней мере, Мы были бы здесь вместе, в могиле, и так же вместе претерпевали бы крестные муки, и вместе путешествовали бы в загробном мире навстречу Жизни. Но раз уж Я не могу последовать за Тобой в загробный мир, Я могу остаться здесь и ждать Тебя».
Она снова выпрямляется и громко говорит присутствующим:
«Уходите все. Я остаюсь. Закройте Меня здесь вместе с Ним. Я подожду Его. Говорите, так нельзя? Почему нельзя? Если бы Я умерла, разве не лежала бы Я тут, рядом с Ним, в чинном ожидании? Я и буду рядом с Ним, но только на коленях. Я присутствовала при Его первом крике декабрьской ночью, когда Он был нежным и розовым Младенцем. И буду теперь, в эту ночь мира, в которую не стало Христа. О! Подлинная ночь! Света больше нет!.. О, студеная ночь! Любовь умерла! Что ты говоришь, Никодим? Что Я осквернюсь? Его Кровь – не оскверняет. Я не осквернилась даже когда рожала Его. Ах! Как Ты появился на свет, Цветок Моего чрева, не повредив утробы, прямо как благоухающий нарцисс, что распускается из сердца материнской луковицы и дает цветок, даже если эта луковица не знала объятий земли. Непорочное цветение – вот с чем можно сравнить Тебя, Сын, появившийся в результате объятия Небес и рожденный излиянием небесного сияния».
8Теперь убитая горем Мать еще раз склоняется над Сыном, отстранившись от всего, что не есть Он, и тихо шепчет:
«А помнишь, Сын, ту бесподобную сияющую завесу, которая одела все вокруг, когда в этом мире появилась Твоя улыбка? Помнишь тот чудесный свет, который Отец послал с Небес, чтобы окутать таинство Твоего зацветания и сделать для Тебя этот темный мир менее отталкивающим, ведь Ты был Светом, исходящим от Света Отца и Духа Утешителя? А сейчас?.. Лишь мрак и холод… Какой холод! Я вся от него дрожу. Сильнее, чем той декабрьской ночью. Тогда Мое сердце согревала радость Твоего обретения. И у Тебя были два любящих человека… Теперь… Теперь Я одна, и тоже умираю. Но Я буду любить Тебя за других: за тех, кто любил Тебя слишком мало и оставил в минуту скорби, и за тех, кто ненавидел Тебя; буду любить Тебя за весь мир, о Сын Мой. Ты не почувствуешь холода этого мира. Нет, Ты его не почувствуешь. Ты не нарушил Моей утробы при рождении, но чтобы не дать Тебе замерзнуть, Я готова отворить ее и заключить Тебя в объятьях Своего чрева. Помнишь, как это чрево любило Тебя еще маленьким и трепещущим зародышем?.. Оно и сейчас такое же. О, это Мое право и Мой материнский долг. Это Мое желание. Только Мать может иметь его, и может иметь к Сыну такую любовь, бесконечную, как вселенная».
9Ее голос возвысился, и теперь Она говорит совсем громко:
«Идите. Я остаюсь. Вернетесь через три дня, и Мы выйдем вместе. О! Чтобы увидеть, как этот мир вновь преклонится под Твою десницу, Сын! Как прекрасен будет мир в свете Твоей воскресшей улыбки! Мир, содрогающийся от шагов своего Владыки! Земля тряслась, когда смерть вырывала у Тебя душу и Твой дух вылетал из сердца. Но теперь она задрожит… о! уже не от ужаса и боли, но нежным трепетанием, которое Мне неведомо, и о котором только догадывается Моя женственность, тем трепетом, что испытывает девушка, когда после разлуки она слышит шаги своего жениха, спешащего на свадьбу. Даже больше: землю охватит тот священный трепет, которым была Я потрясена до глубины души, когда во Мне оказался Господь, Один из Троицы, и воля Отца из пламени Любви сотворила семя, из которого появился Ты, о Мой святой Младенец, Мое Дитя, совершенно Мое! Весь от Мамы! Весь в Маму!.. У всякого ребенка есть отец и мать. Даже у незаконнорожденного есть какой-то отец и какая-то мать. Но у Тебя была только Мама, чтобы одеть Тебя Плотью из розы и лилии, чтобы соткать узор сосудов, голубых, как наши потоки в Галилее, сотворить эти гранатовые губы, и эти волосы, что изящнее, чем у белошерстных коз на наших холмах, и эти глаза, два Райских озерца. Нет, скорее они из вод единой и четырехчастной Эдемской Реки[2], что несут в себе, в своих четырех рукавах, золото, оникс, берилл и слоновую кость, и алмазы, и пальмы, и мед, и розы, и бесконечные богатства. О, Фисон, о, Гихон, о, Тигр, о, Евфрат – это путь для ангелов, ликующих в Боге, путь для царей, преклоняющихся перед Тобой, Существом, кому-то известным, кому-то незнакомым, но живущим и присутствующим даже в самом темном сердце! Твоя Мама одна дала Тебе все это, сказав Свое „да“… Из музыки и любви Я составила Тебя, из чистоты и послушания сделала Тебя, о Моя Радость! 10Что есть Твое Сердце? Это пламя, отделившееся от Меня, чтобы сплестись в венок вокруг поцелуя, которым Бог наградил Свою Деву. Вот что такое Твое Сердце. А!»
[2] О реке, выходящей из Эдема – см. Быт. 2:10–14.
(Этот крик мучителен до такой степени, что Магдалина спешит на помощь, а вместе с ней Иоанн. Остальные женщины не отваживаются и лишь смотрят украдкой, стоя в проеме, заплаканные и закутанные).
«А! Они разбили его! Вот почему Ты такой холодный и так холодно Мне! Внутри у Тебя больше нет пламени Моего сердца, и Я уже не могу продолжать жить отблеском этого пламени, которое было Моим, и которое Я передала Тебе. Сюда, сюда, сюда, к Моей груди! Пока смерть не настигла Меня, Я хочу Тебя отогреть, убаюкать. Я пела Тебе: „Нету крова, нету пищи, ничего нет, кроме горя“. О пророческие слова! Горе, горе, горе и Тебе, и Мне! Пела Тебе: „Спи, спи у Меня на груди“. Так и сейчас: сюда, сюда, сюда…»
И присев на край камня, Она устраивает Его на коленях, положив руку Сына себе на плечи, подперев Его голову и склонив к Нему Свою, крепко к Себе прижимая, укачивая и целуя, мучительно и душераздирающе.
11Никодим и Иосиф подходят ближе и размещают по другую сторону камня, на чем-то вроде сиденья, сосуды, бинты, чистую плащаницу, кажется, емкость с водой и, по-видимому, клочки из пуха.
Мария, заметив это, громко спрашивает: «Что вы делаете? Чего вы хотите? Приготовить Его? К чему? Оставьте Его на коленях у Матери. Если у Меня получится Его согреть, Он скорее воскреснет. Если Мне удастся утешить Отца и утешить Его от ненависти богоубийц, Отец скорее простит, и Он скорее вернется».
Скорбящая Мать как будто в бреду.
«Нет, не отдам Его вам! Однажды уже отдала, отдала Его этому миру, а мир не принял Его. Он убил Его, потому что не принял. Теперь Я Его больше не отпущу! Что вы говорите? Что любите Его? Да ну! Тогда почему вы Его не защищали? Чтобы сказать о своей любви, вы прождали до тех пор, пока не стало Того, кто мог бы вас услышать. Какая скудная у вас любовь! Но если вы так испугались мира, до такой степени, чтобы не посметь защитить Невинного, вам следовало бы, по крайней мере, возвратить Его Мне, Его Матери, потому что Мать бы Свое Дитя защитила. Она-то понимала, кем Он был и чего заслуживал. Вы!.. Вы считали Его своим Учителем, но ничего не усвоили. Разве не так? Может, Я говорю неправду? Но разве вы сами не видите, что не верите в Его Воскресение? Вы верите в него? Нет. Почему вы стоите там и готовите бинты с ароматами? Потому что считаете Его одним из жалких смертных, которые сегодня окоченели, а завтра начнут разлагаться, и по этой причине желаете Его бальзамировать. Бросьте ваши мази. Придите и поклонитесь Спасителю чистым сердцем Вифлеемских пастухов. Поглядите: Он спит, как тот, кто утомился и отдыхает. Сколько же Он трудился в этой жизни! Он выкладывался все больше и больше, не говоря уже об этих последних часах!.. И теперь отдыхает. Для Меня, для Его Мамы, Он просто большой Ребенок, который устал и задремал. Эти кровать и комната, конечно, весьма убоги! Но и первая Его постель была не многим прекраснее, равно как Его первое обиталище – ненамного веселее. Пастухи тогда поклонились Спасителю как уснувшему Младенцу. А вы поклонитесь Спасителю как уснувшему Победителю Сатаны. И потом, как пастухи, пойдите и скажите миру: „Слава Богу! Грех умер! Сатана побежден! Мир на Земле и на Небе между Богом и человеком!“. Приготовьте пути для Его возвращения. Я посылаю вас. Я, для кого Материнство стало Священнослужением. Идите. Я сказала, что не хочу этого. Я уже омыла Его Своими слезами. И хватит. В остальном нет надобности. И не думайте все это класть на Него. Ему будет намного легче воскреснуть, если Он будет свободен от этих бесполезных погребальных повязок.
Что ты на Меня так смотришь, Иосиф? И ты, Никодим? Или сегодняшний кошмар сделал вас туго соображающими? Рассеянными? Не помните? „Этому злому и прелюбодейному поколению, которое требует знамения, будет дано только знамение Ионы… Что Сын Человеческий проведет три дня и три ночи в сердце земли“. Не вспоминаете? „Сын Человеческий предается в руки людей, которые убьют Его, но на третий день Он восстанет“. Не вспоминаете? „Разрушьте этот Храм истинного Бога, и в три дня Я восстановлю его“[3]. О люди, этим Храмом было Его Тело. Качаете головой? Вы Меня жалеете? Думаете, Я сошла с ума? Как же так? Воскрешал мертвых и не сможет воскресить Сам Себя? 12Иоанн?»
[3] Мария цитирует пророчества Иисуса о Своем Воскресении, произнесенные Им в присутствии учеников в разное время.
«Мать!»
«Да, зови Меня „мать“. Не могу жить и думать, что Меня так уже не назовут! Иоанн, ты присутствовал, когда Он воскресил из мертвых дочку Иаира и юношу из Наина[4]. Они были действительно мертвы, не так ли? Это было не просто тяжелое беспамятство? Ответь».
[4] Эти воскрешения описаны в Мк. 5: 35–43, Лк. 7: 12–15.
«Они были мертвы. Девочка в течение двух часов, юноша – полтора дня».
«И поднялись по Его приказу?»
«И поднялись по Его приказу».
«Вы слышали? Вы двое, слышали? Почему же вы качаете головой? А! Может быть, хотите сказать, что жизнь намного проще возвращается в тех, кто невинен и юн. Но Мой Ребенок – сама Непорочность! И Он остался Юным. Он Бог, Мой Сын!..» – измученными и безумными глазами Мария смотрит на двоих мужчин, которые подавленно, но неумолимо раскладывают свитки бинтов, уже пропитанных ароматами.
Мария делает два шага. Перед этим Она опускает Сына на камень с той нежностью, с какой новорожденного кладут в колыбель. Затем делает два шага и наклоняется к основанию погребального ложа, где коленопреклоненно рыдает Магдалина, берет ее за плечи, трясет и зовет ее: «Мария. Скажи. Эти люди думают, что Иисус не может воскреснуть, поскольку Он мужчина и скончался от ран. Но не старше ли Него твой брат?»
«Старше».
«И не был ли он одной сплошной раной?»
«Да, был».
«Не начал ли он уже разлагаться прежде, чем его опустили в гробницу?»
«Да, начал».
«И не воскрес ли он из мертвых после четырех бездыханных дней разложения?»
«Да, воскрес».
«И что же?»
13Повисает долгая суровая тишина. И после – нечеловеческий вопль. Мария теряет равновесие, прижав ладонь к груди. Ее поддерживают. Но Она отталкивает их. Кажется, что отталкивает сочувствующих. На самом деле Она отталкивает нечто, что видит только Она одна. И при этом кричит: «Назад! Назад, жестокий! Только не такая месть! Замолчи! Не хочу слышать тебя! Замолчи! А! Он вгрызается в Мое сердце!»
«Кто, Мать моя?»
«О, Иоанн! Это Сатана! Сатана, который говорит: „Он не воскреснет. Никто из пророков не предсказал этого“. О Боже Всевышний! Помогите Мне, кто-нибудь, о добрые души, о милосердные! Мой разум колеблется! Я уже ничего не помню. Что сказано у пророков? Что говорят псалмы? Ох! Кто повторит Мне те места, где говорится о Моем Иисусе?»
И именно Магдалина своим органным голосом начинает декламировать псалом Давида о Страданиях Мессии[5].
[5] Псалом 21.
Поддерживаемая Иоанном, Мария плачет еще горше, и Ее слезы падают на умершего Сына, основательно увлажняя Его. Мария замечает это и начинает вытирать, тихо приговаривая: «Так много слез. Когда Ты терпел такую жажду, Я не могла дать Тебе ни одной капли. А теперь… Я Тебя всего залила! Ты словно растение, покрытое обильной росой. Вот, Твоя Мама сейчас Тебя вытрет, Сын! Ты вкусил так много горечи! Пусть же хотя бы соль и горечь материнских слез не коснутся Твоих раненных губ!..»
Потом, громче, зовет: «Мария. Давид не говорит… Знаешь Исайю? Напомни его слова…»
Магдалина повторяет отрывок о Страстях и заканчивает всхлипывая: «…Он предал душу Свою на смерть и был причислен к злодеям, Он, который понес грехи мира и ходатайствовал за грешников»[6].
[6] Ис. 53:12.
«О! Замолчи! Не надо про смерть! Он не предан на смерть! Нет! Нет! О! Ваше неверие, вкупе с искушением Сатаны, подвергает сомнению Мое сердце! И что, Я должна не верить Тебе, Сын?! Не верить Твоему святому слову? О! Если бы Ты обратился к Моей душе! Отзовись. С дальних берегов, куда Ты отправился освободить тех, кто ждет Твоего пришествия, подай Свой голос Моей страждущей душе, которая здесь и готова внимать Тебе. Скажи Своей Матери, что вернешься. Скажи: „На третий день Я воскресну“. Умоляю Тебя, Сын и Бог! Помоги Мне защитить Мою веру. Сатана обвил ее своими кольцами, чтобы удушить. Он отвел свою змеиную пасть от человеческой плоти, поскольку Ты вырвал у него эту добычу, и теперь кривыми отравленными зубами он впился в плоть Моего сердца, парализуя его биение, его силу и тепло. Боже! Боже! Боже! Не позволяй Мне быть недоверчивой! Не позволяй сомнению сковать Меня! Не дай Сатане беспрепятственно толкать Меня к отчаянию! Сын! Сын! Положи Мне на сердце Свою ладонь. Это изгонит Сатану. Положи ее Мне на голову. Это вновь возвратит ей Свет. Освяти Мои губы лаской, чтобы они окрепли и произнесли: „Верую“ даже перед лицом всего неверующего мира. О! Как же тяжко не верить! Отец! Нужно больше прощать тем, кто не верует. Потому что когда перестаешь верить… когда перестаешь верить… все ужасное наступает очень легко. Это Тебе говорю Я… Я, испытывающая подобную муку. Отец, помилуй неверующих! Дай им, Святой Отец, дай им ради той Жертвы, которая была принесена, и ради Меня, жертвы, которая приносится сейчас, даруй Твою Веру лишенным веры!»
14Долгая тишина.
Никодим и Иосиф делают какой-то знак Иоанну и Магдалине.
«Пойдем, Мать», – это говорит Магдалина, пытаясь оторвать Марию от Сына и отделить пальцы Иисуса, переплетенные с пальцами Марии, которая целует их и плачет.
Мать выпрямляется. Вид у Нее торжественный. Последний раз Она касается бедных обескровленных пальцев и кладет безжизненную руку, вытянув ее вдоль Тела. Потом опускает Свои руки вниз и, стоя прямо, со слегка откинутой назад головой, начинает возносить молитвы. Не слышно ни слова. Но по всему Ее виду ясно, что Она пребывает в молитве. Она, истинная Служительница алтаря, в момент приношения Даров. «Приносим преславному величию Твоему от Твоих даров и даяний Жертву чистую, Жертву святую, Жертву непорочную…»[7]
[7] Мария Валторта приводит на латыни цитату из Римской мессы.
Потом оборачивается: «Можете продолжать. Однако Он воскреснет. Напрасно вы не доверяете Моему рассудку и слепы к истине, которую Он возвестил вам. Напрасно Сатана собирается посягнуть на Мою веру. Для искупления мира недостает еще и этого мучения, что предлагает Моему сердцу побежденный Сатана. Я претерплю его и принесу его в дар потомкам. До свидания, Сын! До свидания, Мое Дитя! До свидания, Мой Мальчик! До свидания… До свидания… Святой… Хороший… Любимейший и достойнейший любви… Красота… Радость… Источник исцелений… До свидания… Я целую Твои глаза… Твои губы… Твои золотые волосы… Твои замерзшие конечности… Твое пронзенное Сердце… о! Твое пронзенное Сердце… Я целую… целую… целую… До свидания… До свидания… Господь! Помилуй Меня!»
[19 февраля 1944]
15Двое сведущих в этом деле мужчин[8] закончили подготовку пеленаний.
[8] Иосиф и Никодим.
Они подходят к столу и полностью разоблачают Иисуса. Очень поспешно совершая положенные приготовления, они проводят, как мне кажется, губкой или куском ткани над разными частями Тела, покрывая их множеством капель.
Потом намазывают все Тело мазями. На них непосредственно накладывают слой благовонной помады. Перед этим его подняли, очистив каменный стол и уложив на него плащаницу, более половины длины которой свисает с изголовья этого ложа. Его снова кладут, уже на грудь, и намазывают всю спину, бедра и голени. Всю тыльную сторону. Потом осторожно переворачивают, наблюдая, чтобы смесь из ароматических веществ не отпадала, и тогда намазывают спереди, сначала туловище, потом конечности. В первую очередь ступни, потом ладони, которые они соединяют внизу живота.
Эта смесь благовоний, должно быть, такая же клейкая, как каучук, потому что я вижу, что Его ладони остаются на месте, тогда как раньше они, будучи безжизненными, все время соскальзывали под действием веса. Ступни же нет. Они сохраняют свое положение: одна прямая, другая – несколько вытянута.
В последнюю очередь приступают к голове. После осторожного намазывания, таким образом, что черты лица затушевываются под слоем мази, они подвязывают бинтом подбородок, чтобы рот оставался закрытым.
Мария стонет все громче.
Затем поднимают свисающую часть плащаницы и накладывают ее на Иисуса. Он исчезает под ее грубым полотном. Остается только фигура, покрытая тканью.
Иосиф проверяет, все ли в порядке, и кладет на лицо еще один льняной платок, а также другие куски материи, похожие на короткие и широкие прямоугольные полоски, которые они протягивают справа налево поверх Тела, чтобы удержать плащаницу на месте, и чтобы она лучше прилегала к Телу. Это не та характерная перевязка, которую можно видеть на покойниках и которая присутствовала, например, на воскресшем Лазаре. Это лишь ее малая часть.
Теперь уже Иисус совершенно исчез. Даже фигура теряет очертания под покрывалами. Она выглядит как вытянутая груда тканей, поуже в концах и пошире в середине, лежащая на сером камне. Мария плачет в голос.
Наставление Иисуса Христа
[4 октября 1944]
16Иисус говорит:
«И это мучение периодическими приступами продолжалось до рассвета Воскресенья. В продолжение Моих Страстей было только одно искушение. Но Мать, будучи Женщиной, снова и снова страдала за женщину[9], повинную во всех грехах. И Сатана обрушился на Победительницу со стократной жестокостью.
[9] Еву.
Мария одолела его. На Ее долю выпало самое нестерпимое искушение. Искушение для Материнской плоти. Искушение для Материнского сердца. Искушение для Материнского духа. Мир считает, что Спасение совершилось с Моим последним дыханием. Нет. Его довершила Мать, прибавив Свое тройное мучение для освобождения от тройного соблазна, три дня сражаясь с Сатаной, который хотел побудить Ее отвергнуть Мое Слово и перестать верить в Мое Воскресение. Мария была единственной, продолжавшей верить. Она велика и блаженна, в том числе благодаря этой вере.
Ты познакомилась и с этим. С мучением, которое было сопоставимо с Моей Гефсиманской мукой. Мир не поймет этой страницы. Однако те, „кто в мире сем, но не от мира сего“, постигнут это, и их любовь к Скорбящей Богоматери только возрастет. Вот зачем Я показал это.
Иди с миром, и Наше благословение с тобой».
Отрывок из 611 главы
Закрытие Гробницы и возвращение в Сионскую горницу
28 марта 1945.
1Иосиф Аримафейский гасит один из факелов, бросает прощальный взгляд и направляется к выходу из гробницы, держа в руке другой, горящий, факел.
Мария склоняется еще раз, чтобы поцеловать Сына через покрывала. И пытается обуздать Свою боль, сдерживая ее под видом почтения к Покойному, который уже забальзамирован и больше не принадлежит Ей. Но приблизившись к закрытому Лицу, Она перестает контролировать Себя и ввергается в новый приступ отчаяния.
С трудом Ее поднимают, и с еще большим трудом – оттаскивают от погребального ложа. Разбросанные облачения снова приводят в порядок и, скорее неся, чем поддерживая, уводят прочь бедную Мать. Она удаляется, оборачиваясь, чтобы увидеть, увидеть Своего Иисуса, который остается один во мраке гробницы.
2В вечернем свете они выходят в затихшие заросли. Тот относительный свет, что появился после Голгофской трагедии, уже погас под наплывом опускающейся ночи. И там, под густыми ветвями, еще лишенными листьев и едва украшенными бело‑розовыми бутонами зацветающих яблонь, – странно припозднившихся в этом саду Иосифа, в то время как повсюду они уже покрылись цветами и даже мелкой завязью, – темнее, чем где бы то ни было.
Тяжелый могильный камень сдвигают в приготовленный для него паз. Несколько длинных ветвей раскидистого розового куста, свисающие с вершины грота до самой земли, кажется, бьются в эту каменную дверь и вопрошают: «Зачем ты закрываешься перед рыдающей Матерью?». И еще кажется, будто они проливают кровавые слезы, когда роняют красные лепестки, и их венчики ложатся вдоль темного камня, а закрытые бутоны колотятся в эти неумолимые врата.
3Но вскоре иная кровь и иные слезы увлажняют вход в гробницу. Мария, которая до сих пор довольно-таки смиренно всхлипывала, опираясь на Иоанна, вдруг освобождается от поддержки ученика с криком, который, думаю, заставил задрожать даже корни всех этих насаждений, и кидается ко входу, наваливается на каменный выступ, пытаясь сдвинуть его, безуспешно обдирая пальцы и ломая ногти, и даже упираясь в этот грубый камень головой. И в Ее крике слышится рычание львицы, бьющейся у входа в западню, куда угодили ее львята, жалобное и свирепое от материнской любви.
Сейчас в Ней не осталось ничего от кроткой Девы из Назарета, от терпеливой Женщины, знакомой доселе. Она теперь только мать. Просто мать, всеми силами души и тела привязанная к своему ребенку. Она самая настоящая «хозяйка» того тела, которое произвела на свет, единственная хозяйка после Бога, и не желает, чтобы у Нее похитили Ее собственность. Она как «царица», которую лишили короны: Сына, Ее Сына.
Весь тот протест и все то возмущение против несправедливости мира к Своему Ребенку, которые в течение этих тридцати трех лет испытывала бы любая другая женщина, весь тот законный и праведный гнев, который испытала бы любая мать в продолжение этих последних часов, желая своими руками и зубами разорвать и уничтожить убийц своего сына, все подобные чувства, над которыми Она всегда господствовала из любви к роду человеческому, пробудились в этот миг в Ее сердце, закипели в Ее крови. Но будучи смиренной даже в Своем безумном горе, Она не желает зла и не проклинает. Она только просит, чтобы камень отодвинулся и дал Ей пройти, потому что Ее место – внутри, там, где Он. Она всего лишь просит людей, безжалостных в своем сострадании, послушаться Ее и открыть.
После ударов о неподатливый камень, оставивших на нем следы крови от губ и ладоней, Она поворачивается, опираясь распростертыми руками на два его угла, и, грозная в Своем величии скорбящей Матери, требует: «Откройте! Не хотите? Ладно, Я остаюсь тут. Нельзя внутри? Значит, здесь, снаружи. Здесь Мой хлеб и Моя постель. Здесь Мое жилище. У Меня нет ни другого дома, ни другой цели. Вы можете идти. Возвращайтесь в этот отвратительный мир. Я остаюсь тут, где нет алчности и запаха крови».
«Тебе нельзя, Госпожа!»
«Тебе нельзя, Мать!»
«Тебе нельзя, Мария, дорогая!»
И они пытаются оторвать Ее ладони от камня, страшась этих глаз, в которых появился такой незнакомый блеск, делающий их жесткими и властными, остекленевшими и светящимися.
4Самоуправство не уживается с кроткими, а смиренные не могут надолго поддаться высокомерию… И пылкая воля Марии вместе с Ее повелительным настроем внезапно пропадают. Ее взгляд снова становится как у измученной горлицы, жесты утрачивают внушительность, голова умоляюще склоняется, и, сложив руки, Она просит: «О! Оставьте Меня! Ради ваших усопших, ради тех живых, кого вы любите, сжальтесь над бедной Матерью!.. Услышьте… Услышьте Мое сердце. Ему нужен покой, чтобы унять это жестокое сердцебиение. Оно началось там, на Голгофе. Молоток стучал тук, тук, тук… и каждый удар ранил Моего Ребенка… бил Мне по мозгам и по сердцу… и Моя голова наполнена этими ударами, а сердце стучится так же быстро, как это тук, тук, тук в ладонях и в ступнях Моего Иисуса, Моего маленького Иисуса… Мое Дитя! Мое Дитя!..»
Ее вновь охватывает мука, казалось, утихшая после Ее молитвы к Отцу около камня помазания. Все плачут.
«Мне надо перестать слышать крики и удары. А мир полон голосов, полон шума. Каждый голос звучит для Меня „гласом велиим“[1], от которого кровь застывает в жилах, а каждый шум кажется гулким ударом молотка о гвоздь. Мне надо не видеть человеческих лиц. А мир полон лиц… Уже почти двенадцать часов, как Я вижу лица убийц… Иуда… распинатели… священники… иудеи… Все, все убийцы!.. Прочь! Прочь… Больше не хочу никого видеть… В каждом человеке есть и волк, и змея… Я чувствую отвращение и страх по отношению к человеку… Оставьте Меня тут, под этими тихими деревьями, на этой цветущей траве. Скоро появятся звезды… Они всегда были друзьями, Его и Моими… Вчера вечером они составили Нам компанию в Наших одиноких борениях… Они знают столько всего… Они приходят от Бога… О, Боже! Боже!..» – Она с плачем становится на колени: «Дай Мне покоя, Боже Мой! Не оставь Мне ничего, кроме Себя!»
[1] Велий – великий, громкий (ц.-слав.).
5«Пойдем, Дочь. Бог дарует Тебе покой. Но все равно, пойдем. Завтра пасхальная суббота. Мы не сможем прийти и принести Тебе поесть…»
«Не надо! Не надо! Мне не нужно никакой еды! Мне нужно Мое Дитя! Я насыщена Своим горем и утолена Своими слезами. Вот… Слышите, как плачет эта совка? Она плачет вместе со Мной, и скоро заплачут соловьи. А завтра, перед рассветом, заплачут лесные жаворонки и славки-черноголовки, и все те птицы, которых Он любил, и прилетят горлицы, чтобы вместе со Мной стучаться в этот камень и голосить: «Встань, Любовь Моя, и выйди! Любовь Моя, что прячется в расселине скалы и в тайнике утеса, покажи Мне Свое лицо, дай Мне услышать Твой голос»[2]. А-а-а! Да что Я говорю! Даже они, даже они, злобные убийцы, обращались к Нему словами из Песни Песней! Да, дочери Иерусалима, придите и посмотрите на вашего Царя и на ту диадему, которой Его короновало Отечество в день Его обручения со Смертью, в день Его искупительной победы!»
[2] Песнь 2: 13–14.
«Гляди, Мария! Кажется, это стражники Храма. Давай уйдем отсюда, чтобы они не причинили Тебе обиду».
«Стражники? Обиду? Нет. Они трусливы. Трусливы. И если бы Я, страшная в Своем горе, двинулась на них, они бы обратились в бегство, как Сатана перед Богом. Но Я помню, что Я Мария… и не нападу, хотя бы и имела на это право. Буду доброй… они Меня даже не заметят. А если заметят и спросят, что Мне нужно, скажу им: „Позволения подышать благоуханным воздухом, идущим из этой расселины“. Скажу: „Именем ваших матерей“. У каждого есть мать… даже милосердный разбойник так сказал…»
«Но эти хуже разбойников. Они будут оскорблять Тебя».
«О… Есть ли еще такое оскорбление, с которым Я не знакома, после тех, что были сегодня?»
6И все-таки Магдалина находит убедительный довод, чтобы уговорить Скорбящую подчиниться: «Ты добрая, Ты святая, Ты веруешь и Ты стойкая. Но мы-то каковы?.. Ты ведь знаешь! Большинство сбежало. Оставшиеся боязливы. Неуверенность, которая уже есть в нас, может нас побороть. Ты Мать. И у Тебя есть долг и право не только по отношению к Сыну, но и по отношению к тому, что Ему принадлежит. Ты должна возвратиться к нам, быть среди нас, чтобы собрать нас вместе, ободрить нас, чтобы вселить в нас Свою веру. После Твоего справедливого упрека в адрес нашей боязни и неверия Ты сказала так: „Ему будет намного легче воскреснуть, если Он будет свободен от этих бесполезных повязок“. Я же скажу Тебе: „Если мы сумеем объединиться вокруг веры в Его Воскресение, тогда Он быстрее воскреснет. Мы призовем Его нашей любовью…“ Матерь, Матерь моего Спасителя, вернись к нам, Ты, любовь от Бога, и поделись с нами Своей любовью! Ты же не хочешь, чтобы несчастная Мария из Магдалы заблудилась снова, после того как Он с таким состраданием спас ее?»
«Не хочу. Я бы поставила это Себе в вину. Ты права. Я должна вернуться… разыскать апостолов… учеников… родственников… всех… И сказать… сказать: поверьте. Сказать: Он прощает вас. Кому Я это уже говорила?.. Ах! Искариоту… Надо… да, надо найти и его… потому что он самый великий грешник…» – Мария не поднимает головы и дрожит, словно бы испытывая отвращение, и наконец, говорит: «Иоанн, ты найдешь его. И приведешь его ко Мне. Ты должен это сделать. И Я должна это сделать. Отче, пусть это тоже будет совершено для искупления Человечества. Пойдем».
Она поднимается, и они покидают сумрачные заросли. Стражники наблюдают за их уходом, не проронив ни слова.